Я сказал «по обычаю», потому что кредиторы по опыту знали, что суды умудряются по тридцать-пятьдесят лет что-то иметь от спорного имущества, стараясь ничего не упустить. Император, так сказать, оказал им услугу, а также и двум упомянутым сестрам, сократив судебные процессы.

Порочное правосудие — почти неизлечимая болезнь России. Это хорошо понимал Павел I, и это одна из причин, приведшая к его убийству. Слишком многие заинтересованы в том, чтобы правосудие было именно таким, каково оно есть: должникам это надо для того, чтобы не платить свои долги, судам — для того, чтобы иметь с этого какую-то выгоду, чтобы с этого жить и давать жить своим судейским чиновникам, которые все без исключения получают весьма небольшое жалование от государства. Более того, в этой стране не считается постыдным воровать таким или каким-либо иным образом. Аббат Фромен из Амьена воспитывал детей госпожи Давыдовой, и она, беседуя с ним, однажды сказала:

— В первые годы нашего замужества мы жили очень бедно, до тех пор, пока не умерли родственники мужа и мои.

— Но как же вам все-таки удавалось находить средства к существованию?

— Мой муж был полковником, и мы просто воровали.

— Воровали?

— Да, все так делают.

Господин де Кристин, секретарь русского посольства в Париже в ту пору, когда послом был Марков[51], часто, находясь в Петербурге, ходил к одной придворной даме, княгине, где всегда встречал ее отца. Этот старый господин подружился с де Кристином и в беседах с ним то и дело рассказывал о своих злоключениях. Де Кристин не все знал о том, как тому приходилось жить. Наконец, старик однажды сказал, что его собеседник весьма сочувственно относится к его злоключениям, но что он не знает некоторых подробностей: «Как, Вы не знаете? Ведь я воровал. Я был суперинтендантом, отвечавшим за хранение имущества, и однажды взял орден, украшенный бриллиантами, который принадлежал императрице Анне. Дело раскрылось, и императрица Екатерина сослала меня в Ригу, где я прожил тридцать лет, имея возможность путешествовать, но не имея права посещать обе столицы. Наконец, Павел милостиво позволил мне вернуться»[52].

Что касается продолжительности судебных тяжб, то здесь надо сказать, что, например, коллегия нашего ордена в Могилеве имела тяжбу, которая длилась сто тридцать лет. Речь шла о земле, которую незаконно захватил один польский помещик. Когда пришло время выносить судебное решение, противоположная сторона подкупила судей, и они стали затягивать процесс на три года, десять лет, двадцать лет и т. д. О. Дезире Ришардо, который впоследствии стал провинциалом ордена во Франции, в 1818 г. занимал должность ректора Могилевской коллегии; он изучил дело и пришел к убеждению, что законы или указы говорили в нашу пользу. Он написал об этом министру, князю Александру Голицыну, а также послал ему доказательства нашей правоты. В ответ он получил гневное письмо министра, который писал: «Какая дерзость, будучи обычным частным лицом, толковать указы империи! Тем самым вы навлекаете на себя наказание, предусмотренное законами…» Понятно, что после этого у о. Ришардо пропало желание на чем-либо настаивать. Через два года иезуиты были изгнаны из России, а их имущество было передано российскому правительству. Я не удивлюсь, если узнаю (и хотел бы узнать), что с тяжбой, затеянной сто тридцать лет назад, покончили в считанные месяцы в пользу правительства.

А вот история о том, как один белорусский еврей помог великому князю Константину, брату Александра, составить достаточно верное представление о правосудии в России. Князь инспектировал войска, расквартированные в этом краю, и однажды, совершая конную прогулку в сопровождении адъютанта, увидел на улице еврея, которого узнал по его одежде, издалека не сильно отличавшейся от одеяния польских иезуитов, хотя вблизи их не трудно различить.

— Видите этого еврея? — спросил он своего адъютанта. — Сейчас я нагоню на него страху.

Сказав это, он громко и хрипло закричал:

— А ну прочь с дороги, мошенник, твой народ распял моего Спасителя!

— Совершенно верно, — крикнул в ответ еврей, отпрыгивая в сторону, — но верно и то, что судебный процесс длился менее суток, но если бы его судили в России, суд длился бы до сих пор!

Продолжая путь, великий князь со смехом рассуждал о той великой истине, которая заключалась в этом ответе.

Однажды княгиня Голицына[53], дочь которой является членом общества Святого Сердца в Риме, получила уведомление о долге ее мужа[54], умершего десять лет назад: в присланном платежном распоряжении была подпись самого покойного князя Алексея Голицына. Надо, однако, сказать, что в России так много князей Голицыных, что из них можно было бы составить такой же многочисленный полк, как из Фабиев в Древнем Риме. Княгиня тотчас же поняла, что это ошибка, и отправила письмо губернатору города Смоленска, в котором сообщала, что присланный вексель подписан не ее мужем, а каким-то другим князем Алексеем Голицыным. Прошло некоторое время, и она получила письмо от своего управляющего, который сообщал ей, что на ее имение Алексияновку наложен арест, и что для обеспечения этого ареста суд временно отправил туда полдюжины понятых, которые расположились в имении со своими женами, детьми, слугами и лошадьми и живут там в свое удовольствие. В этой стране еще сохраняется обычай проявлять гостеприимство и кормить голодных судейских чиновников, которые, пользуясь этим, спешат грабить крестьян и опустошать подвалы и амбары. Княгиня посылает губернатору еще одно, более резкое письмо, и он отвечает ей, что делает все возможное, ведя переговоры с представителями суда, однако только по истечении седьмого месяца было сделано заявление о том, что должником действительно оказался другой князь Алексей Голицын, и что понадобится еще пять месяцев для того, чтобы все чиновники покинули Алексияновку. Тем не менее цель была достигнута: вершители правосудия жили за чужой счет целый год. Быть может, потом тот же самый вексель послали еще какому-нибудь князю Алексею Голицыну, чтобы другие пройдохи смогли поправить свои дела.