«На праздник Пасхи Император благоволил присутствовать на всенощной в своей штаб-квартире в Бартенштейне» (23 апреля 1807 г. № 33).

Во время своего пребывания в Эрфурте Бонапарт тщательно расспрашивал о том, что такое Синод, и что входит в обязанности князя Александра Голицына, обер-прокурора Синода, сопровождавшего императора. Когда ему рассказали о том, что это такое, он одобрил эту должность, говоря, что этих господ (т. е. духовенство) надо держать в узде, но поскольку в душе, вероятно, ему казалось забавным, что обер-прокурор Синода сопровождает императора в этом путешествии, он, обращаясь к последнему, со смехом спросил:

— А это, надо думать, Ваш духовник?

— Не надо шутить над делами духовными, — ответил император.

Какое-то время спустя Наполеон сказал князю Голицыну:

— Я совсем не видел императорских капелланов.

— Их просто нет, Ваше Величество, — ответил Голицын.

— Но как же тогда в праздничные дни он присутствует на богослужении? — полюбопытствовал Бонапарт.

— Он не присутствует, Ваше Величество, — ответил князь.

— Да? Но это плохо. И что же говорят епископы?

— Ваше Величество, они не вмешиваются в государственные дела.

Герцог (Серра Каприола?), которому князь рассказал эту историю, а тот пересказал ее мне, ответил ему:

— Откровенно говоря, мой князь, Ваш ответ был как нельзя плох.

(Декабрь 1808 г.)

Когда исповедник собирается должным образом исповедовать порядочного человека (это всегда происходит у последнего), они, не чинясь, усаживаются друг перед другом, и священник, не вдаваясь в подробности, спрашивает о соблюдении заповедей. Кающийся ничего не сообщает в деталях. «Не случалось ли Вам как-либо нарушить шестую заповедь?» — спрашивают у него.

«Да, каким-то образом», — отвечает он, и на этом все заканчивается, хотя, быть может, за десять лет, в течение которых он не исповедовался, ему довелось запятнать себя всевозможными мерзостями. Сегодня хозяин одного из лучших домов в этой стране сказал мне, что самая долгая исповедь длится не более четырех минут. Если священник не удосуживается задать даже общие вопросы, тем хуже для него. Тогда ему ничего не говорят. Когда однажды я удивился необычайной легкости такого предприятия, а еще больше — неизменно совершающемуся после этого причащению, князь Г. ответил мне в самый разгар обеда: «Все это — совершенно необходимая формальность. Впрочем, если есть на самом деле что-то слишком серьезное, то им об этом не говорят».

(10/22 апреля 1807 г.)

Прошлым летом одного батюшку (человека духовного, но сильно подверженного винопитию) позвали к умирающему причастить его перед смертью. Священник был пьян. Он тут же отправился в путь, но по дороге потерял Святые Дары.

Все это произошло во владении и на глазах одной весьма почтенной дамы, которая мне это и поведала. Кроме того, она добавила, что архиерей, в подчинении у которого этот священник находился, не отважился сообщить о случившемся Синоду, полагая, что в таком случае этому священнику наверняка придется расстаться с его саном, а он как никак отец семейства, который не имеет возможности заработать на жизнь ничем иным, кроме нынешнего ремесла. Забавное духовенство! (1808).

Недавно крестили сына госпожи Д., жены камергера Д. Священник, который был мертвецки пьян, уронил ребенка в купель, которого, впрочем, быстро выловили, однако он получил нечто вроде насморка, какое-то время не дававшего ему покоя[14]. (28 мая/9 июня 1809 г.)

Иногда русские помещики устраивают в своих владениях нечто наподобие театра и заставляют играть в нем своих камердинеров и лакеев, а если недостает какого-нибудь актера, то и приходского священника. «В настоящее время в одном из моих имений разыгрывают те самые скабрезности, которые играют здесь на театре. Главный актер — наш священник» (граф Сергей Румянцев, 31 мая /12 июня[15]). На то удивление, которое я ему выразил, он ответил:

— А что прикажете делать, если нам иногда приходится поколачивать их.

— Но позвольте, какое же Вы имеете право? — спросил я.

— Да, конечно, этого нельзя делать, но это делается.

Позавчера, 2/14 декабря 1808 г., у одного тайного советника, с которым я состою в довольно тесных отношениях, умер слуга по имени Дмитрий. Он болел чахоткой. Накануне его смерти послали за его священником, дабы тот находился с ним в последние минуты жизни. «Выходил ли он из дому после того, как я причащал его в последний раз?» — спросил священник (после последнего причащения прошло как раз сорок пять дней). Ему ответили, что он никуда не выходил. «Хорошо, — сказал апостольский муж, — ежели он никуда не выходил, то, стало быть, и не согрешал, а потому во мне там нет нужды». И с этими словами он оставил слугу умирать, так и не придя к нему[16].

Когда, согласно обычаю, тело этого слуги перед погребением было положено в церкви, принесли тело какой-то девушки лет двадцати, и носильщики, сказав, что не знают, где рыть могилу, тотчас куда-то исчезли. Осмотрев лицо и руки мертвой, покрытые синяками и другими следами насилия, священники не осмелились предать тело земле, опасаясь, что девушка могла сама покончить с собой. Позвали врача, который разрешил ситуацию, сказав, что они совершенно спокойно могут хоронить труп, потому как осмотр показал, что девушка не покончила с собой, а погибла от побоев, нанесенных ей ее хозяевами.

Оставалось только одно затруднение — могила. Священники попросили слуг упомянутого тайного советника позволить похоронить девушку в могиле, вырытой для их товарища, на что те без промедления ответили согласием. Такой же благосклонности удостоился и умерший малый ребенок, у которого тоже не было могилы. Когда обо всем этом рассказали прочим слугам, то они, ни единым словом не вспомнив о бедной девушке, возрадовались везению покойного Дмитрия, которого погребли вместе с ангелом, что показалось им добрым предзнаменованием.

В тот же день в помещении неподалеку от церкви, в котором укладывают трупы, появились еще пять или шесть тел с явными признаками насильственной смерти, но уже восемь дней как полиция не находит времени осмотреть их.

В России существует, наверное, более сорока темных, но весьма распространенных сект. Все они совершенно нелепы, а некоторые просто отвратительны. В одних люди вслед за Оригеном увечат себя, в других совокупляются в полях, как животные.

(Об этом 15/27 января 1809 г. сообщил упомянутый мною сенатор и тайный советник.)

Среди этих сект есть одна очень многочисленная, в которой роль священника исполняют не мужчины, а женщины. Правительство повелело собрать приверженцев этой секты, бродящих по полям, и препроводить их в свои деревни. Во владениях княгини А. Голицыной[17] таковых оказалось четыре сотни. Спустя недолгое время она спросила у одного такого «священника»:

— Что ты делала в лесах?

— Молилась о твоих грехах, — ответила она.

— Ну а ты сама разве совсем не грешила?

— Я чиста как святая Дева.

— Прочитай свой символ веры.

Она начала читать так, как это делаем мы, но почти сразу стала что-то бормотать сквозь зубы.

— Ты не достойна слышать все остальное, — сказала она княгине.

Такие «священники», чистые как святая Дева, предаются всяческим беспорядкам. Говорят, что в этой секте причащаются кровью младенца моложе двух лет.