Английский этнограф Г. Риели дает свое определение: «Каста может быть определена как совокупность семейств или групп семейств, носящая общее название, которое обычно обозначает или ассоциируется со специальным занятием, претендующая на общее происхождение от мифического предка — человека или бога, — заявляющая о своем продолжении того же самого профессионального занятия и признаваемая теми, кто компетентен высказывать свое мнение, за отдельную однородную общину»^[72]. Имеются дополнения к этому определению, которые звучат как часть определения и могут быть суммированы так: «Каста почти всегда эндогамна[73] в том смысле, что член широкого^[74] круга, обозначаемого общим именем, не может жениться вне этого круга; но в пределах последнего имеются более мелкие группировки, каждая из которых также эндогамна».

Против определения Риели особенно возражать не приходится, так как оно суммирует «среднее» из большого статистического материала, но оно слишком грузно, в нем мало яркости.

На первый план всеми знатоками касты выдвигается чистота происхождения. Поэтому главное внимание уделяется правилам брака. Что касается религии, территории и профессиональных занятий, то в этом отношении каста предъявляет очень гибкие требования; очевидно, это для нее дело второстепенное: религиозные воззрения даже внутри сект могут различаться, по территории каста может оказаться до крайности разбросанной, и, наконец, формы труда в одной и той же касте резко меняются в зависимости от времени, места и обстоятельств.

Внеся некоторые поправки или, скорее, иные тональности, мы склонны были бы дать такое определение: каста — это социальная группировка, состоящая из семейств или групп семейств, территориально или религиозно не всегда отчетливая, носящая имя какого-либо предка (бога или человека), строго следящая за преемственностью по крови, объединенная нередко однотипностью труда, имеющая свою особую традиционную власть и, наконец, цементированная сложным набором правил и норм, среди которых очень строги и устойчивы правила о браке и еде, особенно же первое.

Арии к воротам Индии подошли без кастового деления, с вождями, которых выдвигали или обстановка, или критический момент, и двумя привилегированными классами, жрецами и воинами, но в целом они представляли собой однородную массу. Однако новая страна оказала на них могучее влияние. Впрочем, по мнению Э. Сенара, каста является нормальным развитием древних арийских институтов; последние выработались в эту форму, борясь за приспособление к тем условиям жизни, с которыми они встретились в новых для себя условиях. Французский ученый устанавливает тесную связь, существующую между родом (генсом), курией, трибой — в Риме; семьей, фратрией, филой — в Греции; семьей, готрой, кастой — в Индии. Сенар утверждает, что руководящие начала, лежащие в основе касты, составляют часть суммы обычаев и традиций, общих всем ветвям арийского народа.

В области брака, например, афинский генос и римский гене представляют разительное сходство с индийской готрой. Мы узнаем от Плутарха, что римляне никогда не женились на женщине своего рода и между матронами, фигурирующими в классической литературе, ни одна не носит то же родовое имя, как и ее супруг; очевидно, идея экзогамии[75] очень стара. Эндогамия также была уже известна. При Демосфене, чтобы принадлежать к фратрии, надо было родиться от членов этой фратрии. В Греции, Риме, у германцев брак считался законным лишь с женщиной равного ранга. Плебеи долго боролись за право жениться на патрицианках. И то, что патриции, базируясь на религии, сумели удержать лишь несколько столетий, в Индии просуществовало тысячелетия. Мы читаем в «Законах Ману», как презирают боги жертвы, приносимые шудрами; в Риме они также обижались, если семейное жертвоприношение совершалось в присутствии иностранца, то есть шудр Древнего Рима.

Аналогии мы находим и в сферах еды. Странное для нас запрещение разделять пишу с членами другой касты или есть пищу, приготовленную человеком низшей касты, напоминает о религиозном значении, которое придавалось ариями общему семейному обеду. Приготовленный на священном огне, он символизирует единство семьи в настоящей жизни и ее связь с прошлым. У римлян новобрачные съедали вместе особый пшеничный хлеб, что служило символом супружеской общности. Так же было и у древних персов, и совершенно так же в Индии молодые едят с одного и того же листа, что считается моментом наиболее интимного единения. В Риме, как и в Индии, приносились предкам ежедневные возлияния, а погребальные поминки греков и римлян соответствуют обрядам индусов. Даже трибунал касты (панчаят), располагающий огромной властью, имеет параллель в семейных советах Греции, Рима и древней Германии, где в важных случаях отец привлекает членов семьи к решению важных дел, особенно когда речь шла о виновном сыне^[76].

Проведя эти интересные параллели, Сенар ставит вопрос, каким образом из этого общего источника обычаев возникли институты, столь противоположные по своей натуре: с одной стороны, касты Индии и, с другой — нации Европы? Каким причинам обязано то обстоятельство, что на Западе все мелкие группы слились в общий круг национального единства, в то время как арии Индии не сумели создать на своем пути социального строительства ничего иного, как удручающее множество каст и подкаст? Сенар говорит: «Индия не доросла ни до идеи государства, ни до идеи родины. Вместо расширения рама сжималась. В лоне античных республик идея разделения на группы преобразуется в идею более широкую — полиса; в Индии она развивается, стремясь замкнуть всех в узких теснинах касты. Не забудем при этом, что иммигранты распространились на огромной территории; слишком крупные группировки осуждены были на рассеяние»^[77].

Нетрудно построить приблизительную линию процесса, который должен был иметь место, когда вторая волна индоариев вступила в Индию. Вначале это была однородная масса, где было мало женщин. Арийские «казаки» покорили более низкую расу и захватывали женщин по мере надобности. Затем эти завоеватели оказались оторванными от первоначального племени частью расстоянием, частью новыми союзами. Женясь на пленных женщинах, они до некоторой степени изменили первичный тип, но известная доля расовой гордости у них осталась, и, когда они наплодили достаточно женщин для удовлетворения брачных нужд, они плотно замкнули свои ряды, чтобы не допустить дальнейшей смеси крови. С этого момента они стали кастой, похожей на касты нашего времени. Когда число их возросло, молодой выводок вновь оторвался от своего племенного гнезда и сделался основателем раджпутских и псевдораджпутских династий по всей Индии. В каждом случае полное слияние с низшей расой не происходило, потому что победители только брали жен среди местного населения, но не давали ему жениться на своих женщинах.

Принцип, на котором покоится система, это — чувство расовой разницы, подсказанной разницей цвета кожи, чувство достаточно слабое, чтобы уберечь мужчин господствующей расы от связи с женщинами, которых они захватили, но все же достаточно сильное, чтобы не допустить мужчин, которые побеждены, до одинаковых с победителями прав в сфере брачных отношений. Раз возникши, этот принцип был усилен, продолжен и распространен в Индии.

Уже Мегасфен сообщает, что индусы по роду занятий делятся на семь классов и каждый из них так строго прикреплен к определенному роду деятельности, что никто не может вступить в брак с лицом, принадлежащим к другому классу. Правда, Мегасфен совершенно перепутал не только распорядок каст (на первом месте философы, то есть брахманы, а воины — на пятом), но и не понял сути вопроса, отнеся, например, чиновников к особому классу. Но как бы то ни было, сопоставляя его данные с данными других путешественников, мы имеем полное право сказать, что к моменту появления в Индии греков каста была уже вполне развитым и в основных положениях законченным институтом^[78].