— Покажи на карте, — потребовал Шиманюк.

Сапуров, приглядевшись к цифрам глубин, ткнул указательным пальцем в левый край подводной гряды.

— Разве она тогда здесь всплыла? — не поверил младший лейтенант. — Ты не выдумываешь?

— Чего ж мне выдумывать, — обиделся кок, — когда наш бачок тут сорвался?

— Отставить питье! — чему-то радуясь, приказал Шиманюк. — Вызвать ко мне радиста.

Сапуров, не понимая, какая радость может быть в том, что бачок затонул не где-нибудь, а на каменной гряде, все же поспешил покинуть рубку. Я тоже недоумевал. А младший лейтенант, запустив пальцы в волосы, всматривался в карту и возбужденно бормотал:

— Ну, конечно, первые маслянистые пятна появились вот здесь, у гряды. От нее я набирал скорость... Никому и в голову не придет бомбить отмель. Противник, видно, на это и рассчитывал. Теперь мне ясно: подводная лодка, пока мы шумели на фарватере, ушла на гряду и спокойно отлеживалась на грунте.

Мысль Шиманюка мне показалась правильной. Мы немедля составили шифрованную радиограмму в штаб с просьбой выслать катер с шумопеленгатором.

Не успел наш радист передать и половину текста, как сверху послышались голоса наблюдателей:

— Перископ!

— Слева по носу перископ подлодки!

Мы с Шиманюком выскочили на мостик и, вооружившись биноклями, стали всматриваться в сторону отмели. Догадка младшего лейтенанта оправдалась. Там, где виднелись вешки, обозначавшие границы подводной банки, выглядывала черная головка перископа. Поблескивая на солнце стеклянным глазом, она медленно поворачивалась, осматривая горизонт. Затем за перископом появилась нитка пенистого следа и лодка привсплыла. Она направлялась к прежнему месту у скалы.

Шиманюк приказал взять ее на прицел и велел запустить моторы. Как только вражеская подводная лодка застопорила ход, мы дали несколько выстрелов из пушки, выскочили из укрытия и понеслись к скале, отрезая путь отступления в море.

Нам думалось, что фашисты, увидев внезапно появившийся «морской охотник», сделают все возможное, чтобы скорее погрузиться и уйти под водой, а они вдруг открыли ответный огонь. Пушки у них были более крупного калибра — артиллерийская дуэль могла для нас окончиться печально. Но мы не думали об опасности и полным ходом шли на сближение.

Руководя стрельбой, Шиманюк в горячке не заметил, как осколком взорвавшегося вблизи снаряда посекло мостик и рубку. Только когда катер завихлял и стал отклоняться в сторону от подводной лодки, он сердито обернулся и, увидев повисшего на штурвале рулевого, крикнул:

— Руль!.. Живей к рулю!

Пока я оттаскивал раненого матроса и выравнивал катер, подводная лодка успела еще одним снарядом продырявить носовой отсек и пошла на погружение.

Развернувшись, мы понеслись наперерез подводной лодке, решив таранить ее, но не успели. На том месте, где только что виднелась тумба перископа, плавал труп фашистского матроса и расплывалось бурое пятно нефти.

Нефть всплывала на поверхность моря все в новых и новых местах. Это был путь удирающей подводной лодки. Хитрые подводники шли по проторенной дорожке отлеживаться на облюбованном месте и, видимо, не знали, что за ними тянется предательский след.

У нас на борту было мало глубинных бомб. Мы не могли попусту транжирить их, хотелось действовать только наверняка. Мы осторожно повели катер малым ходом по следу подводной лодки, надеясь, что она опять заляжет на облюбованной ею гряде, а там не сложно будет добить ее и небольшим запасом бомб.

Фашисты, конечно, услышали, что моторы нашего катера неотвязно гудят над ними. Они начали маневрировать под водой, стараясь оторваться от нас. Но не тут-то было: мы хорошо видели бегущие из глубины пузырьки, расплывавшиеся на поверхности моря жирными фиолетовыми пятнами, и неотступно двигались за ними.

Подводники, наверное, каялись в том, что, не утопив нас, скрылись на глубину, но вновь всплыть они не решались. Вскоре мы поняли, что нервы у фашистов сдают: побоявшись идти к банке, они повернули в открытое море. Тут уже медлить нельзя было ни секунды.

Дав самый быстрый ход, мы одну за другой сбросили четыре бомбы, затем развернулись и накрыли подводную лодку еще тремя. А когда поверхность воды забурлила от воздушных пузырей, то для верности кинули две последние бомбы прямо в пузыри...

Раздался двойной взрыв. Наш катер подбросило. Тонущая подводная лодка выпустила нефть. Черная кровь фашистской субмарины разлилась широким кругом на десятки метров...

Теперь нам было ясно, что больше она уже никогда не всплывет.

Капитан-лейтенант Кочнев, прильнув к окуляру перископа, вглядывался в даль моря в надежде приметить хоть какой-нибудь дымок на горизонте. Он поворачивал перископ влево и вправо, порой делал полный круг, но видел лишь вихрящиеся волны да дикий скалистый берег, изрезанный глубокими заливами. Эти заливы здесь назывались фиордами.

— Удивительное невезение, — оторвавшись от перископа, наконец заговорил Кочнев. — Вот тебе и самая оживленная неприятельская коммуникация! А нам хоть бы паршивый буксир показался.

Подводники, находившиеся в центральном отсеке, сочувственно поглядывали на своего командира, жмурившего утомленные от напряжения глаза, и молчали. Что скажешь в ответ? Им действительно не везло. Уже не первый раз они выходили на позицию и возвращались в базу с нетронутыми комплектами торпед. На рубках многих подводных лодок их соединения давно красовались звезды с четкими цифрами «2», «3» и даже «5», обозначавшими количество утопленных кораблей противника, а кочневский экипаж мог похвастаться только вмятинами корпуса, полученными от разрывов глубинных бомб.

Этот поход с первого же часа оказался трудным: сразу за бонами лодку встретили резкий ветер и валы штормового моря. Тяжелые волны, перекатываясь по палубе, обрушивались на рубку с невероятной силой. На мостике невозможно было стоять, не держась за поручни. Меховые регланы и шлемы промокали насквозь и обмерзали.

Качка стала такой, что люди, находившиеся в отсеках, чувствовали себя как в бочке, которую катят с крутой неровной горы.

Продвигаться внутри лодки можно было только хватаясь за трубопроводы и выступы.

Волны залетали в открытый люк боевой рубки и обдавали холодным душем вахту, стоявшую в центральном посту.

Шторм не унимался более суток. Людей извели сырость, холод и беспрестанная качка.

На вторую ночь, когда погода немного стихла и из-за туч показалась луна, подводная лодка представляла собой фантастическое зрелище: леера, барбеты[10], поручни, пушки покрылись хрустальной корой, а палуба превратилась в гладкий каток. Все это при лунном свете блестело, сверкало, переливалось разноцветными огнями. Боевой корабль походил на сказочную гондолу, украшенную драгоценными камнями.

Капитан-лейтенант приказал сколоть лед, провернуть и смазать механизмы. Когда это было сделано, он дал команде трехчасовой отдых и дальше повел лодку уже на перископной глубине.

К полудню они вышли к заминированному проливу.

На далеком, поросшем хилыми сосенками островке виднелся небольшой маяк.

— Штурмана к перископу, — позвал Кочнев. — Точней определяйтесь, начнем форсировать барраж[11].

Он произнес это спокойным голосом, но команда поняла, что через несколько минут начнется самое трудное и опасное. Чтобы выбраться на коммуникацию противника, нужно было вслепую пройти под водой среди мин, которые прикреплены стальными тросами к якорям, покоящимся на дне. Где и на какой глубине поставлены мины, никто не знал.

Когда флегматичный и несловоохотливый штурман Шамаев не спеша поглядел в перископ и нанес на карту точное местонахождение корабля, раздалась команда подготовиться к переходу.