Сегодня, после не сильно «пьяных» посиделок, Сакуров решил почитать Грина. С похмелья Сакуров читал или Цвейга, или Фолкнера.

 В часу девятом вечера Сакурова стало морить. Он сходил в кухню, проверил печь, положил книгу на самодельную полку, выключил свет и залез под одеяло. День во дворе уже погас, петух Семёныча откукарекал дежурную зорю и тишина встала такая, что хоть на зуб её пробуй или рукой щупай. Лягушки ещё не приступали к своим хоровым упражнениям, а скворцы что-то запаздывали. Лишь под полом скреблась неугомонная крыса. Хорошо, хоть мышей не было. Их контролировал кот Сакурова по кличке Кузя. Сегодня он отсутствовал по причине весны, и его отсутствие могло продлиться до недели и больше. Крысы это чуяли и спешили произвести в избе свою инспекцию.

 - Вот, сволочь! – не выдержал Сакуров наглого поведения крысы, которая что-то точила и точила под полом. Он поднял кирзовый сапог и грохнул им о пол. Крыса на пару секунд затихла, но потом возобновила свою грызню с удвоенным рвением.

 - Мяу! – очень похоже сказал Сакуров и – вот удивительно – крыса метнулась куда-то и больше не подавала признаков жизни. А Сакуров вытянулся поудобней, расслабился и стал вспоминать те сны, которые ему виделись последние две недели в виде последовательных частей некоего сериала с его, Сакуровым, участием. Ему снилось, что он летит на каком-то военном самолёте, причём в качестве его пилота. На каком именно военном самолёте он летал в своих снах, Сакуров не знал, а спросить у Варфаламеева не догадался. Наверно, это был истребитель, потому что Сакуров был в нём один.

 Тогда, перед первым своим «полётом», Сакуров изрядно таки набрался, однако не до такого состояния, после чего никакие сны не снятся. Он заснул сразу, как только залез в постель, и «полетел». Сначала ему приснились всякие перегрузки, о которых он знал со слов Варфаламеева, затем какие-то с кем-то невнятные радиопереговоры, потом он увидел бескрайнее голубое небо и плотный слой облаков под ним. Эту картинку подсознание Сакурова могло позаимствовать из его личных полётных опытов, когда он пересекал страну во время отпусков в разных направлениях на самолётах Аэрофлота. И первый сон тем и кончился: небо, облака, неяркое, но очень большое, солнце. А ещё в том сне присутствовали перелётные птицы.

 На следующий день Сакуров напился до потери памяти и никаких снов не видел. Зато на следующий после него снова куда-то полетел. При этом распознал на приборной доске компас и определил, что летит он, Константин Матвеевич Сакуров, на северо-запад. Больше того – Сакуров увидел землю. Сначала она предстала ему сквозь облачные прорехи в виде фрагментов огромной чуть выпуклой карты в цветном топографическом исполнении: всевозможные геометрические фигуры от светло-зелёного до тёмно-коричневого, рассечённые автомобильными и железнодорожными магистралями, а также схематичное изображение населённых пунктов.

 «Хорошо бы спуститься пониже, - подумалось тогда во сне Сакурову, - и посмотреть, над чем это я пролетаю».

 Он неуверенно тронул какой-то рычаг управления, и самолёт послушно пошёл на снижение.

 «Ловко», - обрадовался Сакуров и с удовлетворением отметил, что летит уже на такой высоте, с которой земля перестала походить на выпуклую карту. Однако, разглядев естественную картинку под крылом пролетающего самолёта, Сакуров обнаружил, что данная естественность ни на что не похожа. Другими словами: местность, над которой он пролетал, была ему совершенно незнакома. Вместе с осознанием факта своего неведения по поводу хотя бы приблизительной географии места своего временного пребывания Сакуров испытал эффект двойственного присутствия в этой неведомой ему местности, в силу чего он мог одновременно наблюдать её с высоты и птичьего полёта, и с высоты порхающей бабочки. Такая двойственность присутствия оказалась кстати, потому что обидно было бы разглядывать всё великолепие невиданных территорий только сверху. Но обижаться Сакурову не пришлось, поэтому неизрасходованная на обиду часть эмоций позволила другой их части качественней изумляться по поводу увиденного.

 А изумляться было чему.

 Так, под ним проплывали не только идеально чистенькие (в смысле цветовой гаммы и отсутствия свалок), словно нарисованные старательным художником-реалистом, леса, поля и реки, но и разбросанные там и сям удивительные сооружения. При ближайшем рассмотрении это оказались целые города, и какие города. Они стояли, ни много, ни мало, на мостах, перекинутых через поймы широких рек, поэтому кое-где под опорами удивительных мостов помещались даже небольшие лесные массивы. А вода в реках была столь прозрачной, что Сакуров мог разглядеть в ней серебристых рыб и песок на дне. А по реке проплывали чудесные пароходы, некие гибриды колёсных предков и современных лайнеров. Огромные колёса с блестящими от воды плицами беззвучно перемалывали речную гладь, невероятно высокие трубы курились едва заметным паром. Помимо пароходов, на реках наблюдалось изобилие парусных яхт. А вдоль берегов были разбиты культурные парки. В них гуляли нарядно одетые люди. Повсеместно наблюдались духовые оркестры, но музыки Сакуров не слышал.

 «Куда это я залетел?» - не переставал удивляться Сакуров, понимая, что в России таких мест быть просто не может.

 Пока он удивлялся, мажорная фантасмагория красок резко сменилась каким-то мрачным до содрогания пейзажем. «Прелюдией» к мрачному пейзажу явилась жёлтая поляна. В общем, сразу после леса она не выглядела какой-то не такой, и её можно было принять за плантацию одуванчиков. Но Сакуров, благодаря своему полётному раздвоению, смог опуститься над поляной предельно низко и определить, что никакие это не одуванчики, а обыкновенная синтетическая краска поверх начисто вытоптанной обширной площадки, которая только с большой высоты могла показаться поляной.

 «Очень интересно», - подумал Сакуров и своевременно перешёл от состояния порхающей бабочки к состоянию парящей птицы, потому что за «поляной» начался другой лес. Вернее, горелый бурелом самого мрачного вида. Черноту корявого пожарища подчёркивали снежные сугробы.

 «Занятно» - мысленно констатировал смену пейзажей Сакуров и полетел дальше. И спустя непродолжительное время увидел, как бурелом сменился самой вульгарной свалкой. При виде свалки Константин Матвеевич неожиданно испытал чувство какой-то садистской ностальгии.

 «Заня…» - хотел мысленно повториться Сакуров, но невольно осёкся: свалка, подпёртая со стороны бурелома порушенной кирпичной кладкой, представила такие жуткие перспективы, что куда там какому-то горелому бурелому. В общем, за свалкой Константин Матвеевич обнаружил совершенно ровное необозримое и абсолютно бесперспективное пространство, обезображенное стройными рядами виселиц.

 Сакурову во сне сделалось плохо, он, наконец-то, понял, что это сон, и попытался проснуться. Но ни черта у него не получилось, и он полетел дальше, не в силах оторвать взгляда от леденящего душу вида чудовищного пространства с рядами виселиц. Виселицы, кстати говоря, не пустовали. На них висели разной свежести трупы обеих полов, а подавляющее их большинство составляли старики, старухи и дети.

 Пролетая над этим кошмаром, Сакуров спугивал несметные полчища воронья, и они с беззвучным карканьем срывались с «насиженных» мест. Надо сказать, во время всего сна все действия сопровождались лишь имитацией звука. А самого звука не было, и воспринимался он, будь то осмысленная человеческая речь, рёв двигателей самолёта, стук пароходных плицей или вышеупомянутое карканье, на уровне ещё более глубокого подсознания, нежели то, что «транслировало» картинку сна. Тем не менее, Сакурову стало невыносимо слушать раскаркавшихся потревоженных ворон, и он всё-таки заставил себя проснуться.

 Проснувшись в кромешной тьме и абсолютной тишине деревенского дома, Сакуров несколько минут бессмысленно таращился в невидимый потолок, а потом стал осмысливать увиденное. В общем, кошмары ему снились и раньше без всякого пьянства, потому что для кошмаров ему было достаточно гибели жены и дочери. Но ему ни разу не снились кошмары с продолжениями. Очевидно, Сакуров допился до такого состояния, что…