- Вот именно, – сказал Константин Матвеевич, с удовольствием любуясь благородным реликтом, затем зажмурился и задрал голову вверх, подставляя его нежаркому весеннему солнцу. Солнце неторопливо поднималось над железнодорожной насыпью. Приняв краткосрочную солнечную ванну, Сакуров открыл глаза и невнимательно оглядел пустые соседские огороды. Везде поблёскивал сырой чернозём. Соседи на огородах отсутствовали. Да и не диво. Из двенадцати изб постоянно жилыми были только пять. Остальные избовладельцы зимовали либо в Угарове, либо в Москве, либо на станции. Никуда не уезжали по окончании огородного сезона ближний сосед Сакурова Жорка Прахов, житель срединной части деревни пенсионер Семёныч и обитатели южной «окраины» - Виталий  Иванович (тоже пенсионер) да бывший военный лётчик Варфаламеев. Теперь к ним присоединился Константин Матвеевич Сакуров.

 Коренной москвич Семёныч оказался в Серапеевке после какой-то неудачной квартирной афёры на закате кооперации, в результате чего он остался без квартиры и денег. Но Семёныча выручил его богатый сынок Вовка. Он купил оскандалившемуся пенсионеру-папашке домик в деревне и даже подарил ему свою старую тачку, вездеход «Ниву». Себе Вовка купил иномарку, а вскоре выслал на деревню к папе его бывшую супругу. Та до последнего времени жила с Вовкой и так доставала своим сволочным характером сноху, что сноха, тоже не будучи подарком, подкузьмила своего богатого супруга отправить мать якобы с благим намерением восстановить расторгнутые некогда брачные узы. Сначала бывшей жене Семёныча идея понравилась, а когда она поняла, что погорячилась с отъездом из столицы, обратно её уже не пустили.

 Жорка Прахов прибыл в Серапевку на два года раньше Сакурова. У Жорки отсутствовала правая рука в результате какой-то неудачной стычки в Афганистане, о чём он не любил рассказывать стрезву, но работал Жорка на огороде как зверь. Сам Жорка являлся жителем ближнего Подмосковья и обладателем жены-сказочницы. Та всю жизнь мечтала иметь собственную дачу и, таки исхитрившись, собрала нужную сумму денег, купила дом и поселила там Жорку. Тот всё равно нигде не работал, исправно пропивал свою пенсию по солдатской инвалидности и спьяну устраивал разборки соседям по площадке. Особенно сильно Жорка дебоширил, когда пропивал какую-нибудь из своих боевых наград. В деревне Жорка слегка «поправился» на голову (помимо руки Жорка имел контузию в голову) и, когда не пьянствовал, работал напропалую. Его жена продолжала трудиться на каком-то секретном подмосковном предприятии и раз в месяц навещала Жорку. Приезжала она также на все праздники и в отпуск. А иногда Жорка сам мотался в свой подмосковный город. Там он больше трёх суток не сидел, но, отмывшись в ванной, выжимал из жены энную сумму и спешил обратно. В дороге Жорка напивался и приезжал либо с синяком под глазом, либо с опухшим кулаком.

 Эта Жоркина сказочница была его второй женой, потому что первая Жорку бросила. Жорка и его вторая жена детей не завели, про прежнюю жизнь бывший боец контингента ограниченных советских войск в Афганистане не рассказывал, а его супружеские отношения с его сказочницей – раз в месяц – настораживали соседей и давали им повод для сплетен. Но Жорка с женой плевать хотели на сплетни и жили так, как сами хотели. При этом меньше остальных мешали жить другим.

 Виталий Иваныч Беднов - предпоследний дом с южного края – владел своим домом почти по наследству. Этот дом принадлежал его тёще, престарелой и совершенно уже слепой бабке Калининой, 1911 года рождения. Одно время этот дом пустовал, а бабка жила в городе у каких-то своих родственников. Но в 1990 году Виталий Иваныч вышел на законную пенсию и вернулся на общую с его женой родину. Пенсию, как и прочим россиянам, ему положили весьма скудную, но Виталий Иваныч не запил, он также не стал тратить время зря на политическую возню в стане красных единомышленников, а ударился в сельское хозяйство. Бывший начальник ОТиЗа  (7) и бывший парторг какой-то добывающей на Урале шахты подправил дом и перевёз туда жену с тёщей. А вскоре они зажили так, как следовало бы жить прочим россиянам, разбегающимся на манер тараканов из деревень в большие города с мечтой когда - никогда купить квартирку площадью меньше палисадника, но с тёплым сортиром и видом на несанкционированную помойку.

 Летом у Виталия Иваныча попеременно гостили члены его многочисленного семейства. А их у него имелось достаточно. Две старшие дочери бывшего парторга пребывали замужем и имели в общем четверых детей. Третья дочь находилась пока в поисках своего, как говорится, счастья, но тоже забредала к родителям и помогала им в хозяйстве. Зятья также бывали на деревне, но только для того, чтобы попьянствовать. Тем не менее, в целом картина сельского быта под крышей предпоследнего с южного края дома и сенью приусадебных дерев выглядела вполне идиллически. Картину, правда, иногда портил младший сынок бабки Калининой, великовозрастный обалдуй Толян. Был он, как и большинство местных, на все руки мастер, но так же, как большинство, любил выпить и побузить. По приходе обалдуя в деревню его пьяный бузёж принимал форму невнятных претензий юридического свойства на предмет несправедливого раздела родового гнезда, то бишь, дома, в котором поселилась старшая сестра со своим гадским мужем. На что бабка, слепая, престарелая, согнутая пополам, но чрезвычайно бойкая (особенно в управлении специальной клюкой), веско возражала и стояла горой за Нинку (старшая сестра обалдуя), на которую она может положиться, как на самоё себя. Равно как на Виталия Иваныча. (Зятя бабка называла уважительно). А вот на Толяна… В этом месте она прикладывала к бузящему пятидесятилетнему сыночку вышеупомянутую клюку и на том семейный базар прекращался. Впрочем, происходили такие сцены нечасто, о чём лучше других деревенских знал ближайший сосед Виталия Иваныча, Варфаламеев Петька, по кличке Штурман.

 Этот Петька Варфаламеев (крайний дом с южной окраины) до 1991 года тянул армейскую лямку где-то под Ригой. Он летал на больших военно-транспортных самолётах. Но затем как-то вдруг классный штурман не стал нужен ни Родине, ни Латвии, ни военно-воздушным силам, ни даже своим жене с двумя детьми. Сама латышка, она быстро развелась с отставным майором, вышла замуж за преуспевшего в торговле цветметом земляка-одноклассника и вскоре слиняла в Канаду. А бывший лётчик (точнее, штурман), сунулся в комиссию по натурализации, чтобы хоть жильё сохранить, но так как он не знал по-латышски и десяти слов, то ни хрена путного у него не вышло. В общем, остался экс-майор советских ВВС без жилья, без пенсии и без всяких перспектив на лучшую долю в чужой Латвии. Тогда он приехал на своей тачке в Москву, выклянчил издевательское пособие, а затем перебрался в Угаров. Поселился в гостинице, поездил по окрёстным сёлам и вскоре выменял крайний домишко на старенький «жигуль» третьей модели. Но поскольку «жигуль» даже старенький стоил много дороже «подержанного» домика в столь захолустной деревне, как Серапеевка, то в придачу к домику Варфаламеев получил полный комплект шанцевого инструмента довоенной ковки, полдюжины прохудившихся вёдер, сборную кухонную утварь плюс полтора десятка кур во главе с горластым драчливым петухом. Но даже такая компенсация вместе с домом не тянула на стоимость тачки, которая в те времена дорогого стоила.

 Короче, кинули военного специалиста знатно.

 Впрочем, кидать ближних своих на святой Руси испокон веку зазорным не считалось.

 А звали бывшего штурмана Пётром Игнатовичем, однако отчество, в отличие от Семёныча и Виталия Иваныча, за ним не привязалось. Но Варфаламеев не обижался, в общении с односельчанами выказывал характер простецкий, и все его звали Петей. Друзья же звали его либо Петькой, либо Варфаламеевым.

 Бывший штурман оказался не только способным сельским тружеником, но и проявил кое-какие деловые качества. Так, он продал какому-то барыге перстень, на вырученные деньги купил три литра медицинского спирта, а спирт отнёс на ближайшую совхозную ферму, которая продолжала по инерции выращивать свиней. По той же инерции фермачи продолжали кормить своих подопечных патокой, привозимой с ближайшего сахарного завода, который в то время ещё не развалился. В общем, умный Варфаламеев обменял три литра спирта на один бензовоз патоки, а из неё сделал двести литров самогона градусов по шестьдесят. Затем подоспели уборочные работы, и Варфаламеев повадился в колхозные поля, как на вахту, и в самый разгар страды обменял свою самогонку на пять тонн зерна у страждущих от недопохмелья комбайнёров. За двадцать бутылок Варфаламеев нанял грузовик, отвёз зерно в Москву на птичий рынок и там толкнул его за нормальные деньги. На нормальные деньги бывший штурман купил тёлку и двух поросят. Но потом в процесс становления зажиточного крестьянина вмешался ревнивый Семёныч и Варфаламеев запил. В общем, тёлка ушла, как пришла, но поросят Варфаламеев не тронул и продолжил своё «пасторальное» житие, оставив надежду на собственные молочные продукты, но не пропуская ни одной пьянки-гулянки с участием Семёныча, Жорки Прахова и Сакурова.