Под триумфальные залпы в европейские порты входили флотилии с многочисленными экипажами, годами плававшими с определенной целью, по намеченному примерно маршруту. С потрепанных бурями кораблей, из-под выгоревших до белизны парусов вместе с изможденными матросами на родные берега сходили и припадали обветренными губами к родной земле и те, кто изо дня в день неутомимо записывал в дневники каждую минуту похода, каждую встречу с новыми народами и землями.

Повсюду и во всем чувствовалось, что пришло время исторических перемен. Человечество вступало в новую эпоху. Для народов стран Южных морей увертюрой к ней стал зловещий стук молотов, выковывавших в кузнях пробуждавшейся к капитализму Европы колониальные цепи. Вскоре их туго набьют в объемистые бока галеонов, под прикрытием орудийного огня выгрузят на далеких берегах и на века тяжкой ношей, с благословения церкви накинут на миллионы людей. Для Запада новая эпоха несла небывалый подъем производительных сил, освобождение от духовной паутины мрачного средневековья, для Востока — отупляющий рабский труд, культурную и нравственную деградацию.

Корнелис де Хутман, голландец по происхождению, авантюрист по натуре, много лет жил в Лиссабоне. Брался за торговлю, нанимался на суда, подвизался на ниве ростовщичества, но все время ждал того самого часа, который, верил он, перевернет его жизнь, принесет ему славу и богатство. Когда услышал, что лишенные доступа к восточным пряностям на лиссабонском рынке голландские купцы хотят отправить к далеким островам собственную экспедицию, подумал, что это и есть его звездный час.

В портовых кабачках в пьяных разговорах он нахватался отрывочных сведений о странах Южных морей. Красноречия ему было не занимать, поэтому убедить амстердамских толстосумов дать ему корабли не составляло для него особых трудностей. Лукавство проходимца дорого им обошлось. Плавание растянулось на 14 месяцев, из 250 членов экипажа состоявшей из четырех кораблей флотилии половина погибла в штормах и от голода. Но до индонезийского берега экспедиция все же дошла. В 1596 году Корнелис де Хутман обогнул с востока Суматру, спустился к Яве и бросил якорь в бухте Бантенг.

Этот небольшой залив находится всего в 100 километрах к северо-западу от Джакарты. Ехал я туда утром, по еще не загруженной дороге. Миновала застроенная мастерскими, мелкими предприятиями, складами джакартская окраина Грогол, укрывшийся за длинными серыми заборами город Танггеранг, потом потянулись рисовые поля. От Серанга, небольшого, но многолюдного городка, свернул направо под прямым углом и тут же почувствовал, что попал на дорогу, которая на картах обозначается тоненькой красной ниточкой. До берега было не более 20 километров, но тащиться по колдобинам и рытвинам пришлось почти столько же, сколько от Джакарты до Серанга.

Не доезжая до моря, слева от дороги, перед внушающим опасения шатким, с зияющими прорехами деревянным мостом через желтую речку, увидел развалины. Среди серых камней с желтыми пятнами высохшего лишайника мирно паслись козы. За еле видимым земляным валом словно из-под земли передо мной вырос старик, представился гидом-смотрителем и вежливо попросил плату за осмотр. Сообщил, что развалины — остатки султанского дворца, построенного в начале XVI века. К этому ничего больше добавить не мог, но не уходил, почтительно семенил сзади и кротко улыбался.

На другом берегу, среди огромных валунов, группа женщин стирала белье. Делали они это весьма любопытным способом. Скручивали посыпанную стиральным порошком мокрую одежду в тугие жгуты и колотили ими по камням, то есть в традиционный метод стирки включили новый, современный элемент — синтетическое моющее средство. Все они были по пояс обнажены. Разместившиеся также на камнях чуть выше по течению купальщицы также были прикрыты только длинными юбками-каинами. Под их присмотром в быстрой воде барахтались совсем голенькие дети. Еще выше, метрах в трех-четырех от них, усердно намыливали головы мужчины.

Наблюдая за этой общей баней и прачечной, я еще раз убедился в отсутствии у индонезийцев стыдливости в отношении наготы в нашем понимании. В городе мне приходилось много раз видеть женщин, открыто кормящих грудью детей при полном скоплении народа, моющихся с обнаженным торсом в каналах. В сельской же местности, в глубинке, и вообще не признают одежд выше пояса, кроме головного убора. При встречах с чужестранцами женщины в таких «нарядах» не сразу прикрывают грудь. Проходит минута-другая, прежде чем они осознают, что перед ними чужак, и спокойно, без суеты застигнутого врасплох человека натягивают каин до подмышек или отворачиваются.

Различия в отношении к наготе между нами и индонезийцами демонстрирует и следующий пример из воспоминаний американки, которая в Индонезии известна под балийским именем Ктут Тантри. Она много лет прожила на Бали, активно участвовала в борьбе индонезийского народа за независимость. В годы японской оккупации была брошена в застенок и подвергалась жестоким истязаниям. Пытавшему ее офицеру, пишет Ктут Тантри в своих воспоминаниях, пришла в голову мысль сломить волю американки, проведя ее обнаженной по всем улицам города Кедири. Японец знал, как мучительно стыдно для белой женщины быть выставленной в таком виде на всеобщее обозрение. Но он не учел одного: индонезийцам чуждо свойственное европейцам представление о наготе как о чем-то неприличном. Ктут Тантри знала об этом и не терзалась, не стыдилась. А местные жители, увидев, что творят над ней оккупанты, поспешно отводили глаза, прятались в домах, еще раз убеждаясь в жестокости японцев. Затея, таким образом, не возымела действия. Напротив, она обернулась против ее организаторов.

У индонезийцев такое отношение к наготе сохранилось, надо думать, от первоначального, которое было свойственно всем народам мира. Как-то в беседе со мной на эту тему один из столичных журналистов, полушутя, высказал следующую мысль. Человеческую плоть, по его мнению, проклял Христос. Его церковь привила европейцам понятие о греховности тела, а миссионеры разнесли этот постулат по всему свету. Кроме того, колонизаторы навязывали свои нравы не только из религиозных побуждений. Ими еще двигал и деловой интерес, хотелось одеть в тряпки как можно больше туземцев и обеспечить прибыли фабрикантам мануфактуры.

Представляется, что точка зрения журналиста продиктована скорее антипатией к колониализму, нежели желанием установить подлинные причины появления верхней одежды в ее традиционных формах. Против этого говорит хотя бы тот факт, что женские национальные кофты кебайя появились на Яве задолго до прихода голландцев. Сомнительно, чтобы колонизаторы заботились и о снабжении туземного населения тканями. Для голландцев с их жадностью и недальновидностью было не свойственно использовать покупательные способности местного рынка.

...Я все же осмелился и пересек казавшийся хлипким мостик под ободряющие крики собравшейся вокруг машины ватаги мальчишек. Въехал в насквозь пропахший рыбой, солью и соляркой портовый городишко. У причала, в грязной, замусоренной воде, сгрудилась дюжина обшарпанных шхун со свернутыми и косо торчащими парусами. В стороне от порта, над лесной чащей, высилась белая башня, которую издалека можно было принять за маяк. На такую мысль наталкивала близость моря, по которому пролегли важные пути местного и международного значения. Но когда я подъехал к башне, то выяснилось, что она — минарет, стоящий рядом с мечетью, крытой трехъярусной крышей, и бассейном для омовения. Ее построил китаец-мусульманин для султана Маулана Мухаммеда, правившего княжеством Бантам в последние десятилетия XVI века.

Ступени узкой винтовой лестницы внутри башни были стерты миллионами ног. Со смотровой площадки с одной стороны открывался вид на набирающее синеву к горизонту море, с другой — на растворяющуюся в светлой дымке горную гряду. Внизу светлой бирюзой сверкал бассейн, темнели вычерненные дождями крыши мечети, пятнами могильных камней серело старое кладбище, обрамленное раскидистыми деревьями с яркими большими цветами. С этого минарета 5 июня 1596 года быстро спустился человек и бросился во дворец к султану, чтобы доложить, что в бухту входят корабли под странным, еще не виданным в этих краях флагом. Это была потрепанная бурями, обескровленная голодом и болезнями эскадра Корнелиса де Хутмана.