Нина, без малейшего смущения, назвала это благодарственное письмо «новым видом эпистолярного жанра» и попросила директора объяснить ей, допустимы ли подобные «задания» в солидной фирме. Кроме того, она предложила Пал Никанорычу отследить, много ли документов выходит из их отдела без заветных слов «Исполнитель Н. Чернова», если не считать бездарно и неряшливо состряпанных доносов…А переводы она-де изготовляет только в оставшееся время, не в ущерб основной работе и для расширения своего профессионального кругозора, что скорее полезно, нежели вредно для предприятия. Словом, Нина выставила Свету ни на что не годной дурой, целиком переложившей на Нину всю работу, которую та прилежно выполняет, да еще и работает над повышением своей квалификации…

Весь этот день прошел для Светы в каком-то едком угаре, перед ней проходили картины того, как Пеструх читает про эти чудовищные «письки-записьки». Смеется, наверное. Что ей сказать, если он спросит, зачем она перепоручила Нине написание личного благодарственного послания, да еще и гинекологу? Зачем она действительно попросила ее это сделать? Теперь эта ведьма пожизненно будет ее этим шантажировать…

Несколько поддержала ее милая Машенька, сделавшая ей кофе и участливо спросившая о самочувствии, но очень сильно огорчил Андрей, творожковский сотрудник. Он, в Нинином присутствии, тоже полез с сочувственными разговорами, заметив вслух, что Светлана неважно выглядит.

— Плохо себя чувствую, — ответила Света, но, чтобы не радовать, но упрекнуть Нину, спохватилась и добавила: — Устала.

Вид у нее, конечно, был весьма не фонтан. К желтизне своей она как-то привыкла, но, наверное, оттого, что Толька так и не шел мириться, а в условиях бурно развивавшегося климакса это было вообще катастрофой, чувствовала себя Света — что морально, что физически — ужасно.

«Вчера мне было так плохо, что хуже некуда… Но сегодня мне все-таки еще хуже», — думала Света.

Слыша звонок, она с замиранием сердца смотрела на дисплей внутренней связи — вдруг это директор! Если наметятся переговоры, это будет еще и служебная катастрофа. Чернову на переговоры посылать нельзя категорически — теперь, когда она заявила, что выполняет почти всю работу отдела, Пашка может действительно обратить внимание на то, что она во всех бочках затычка. Не так уж он и глуп, в конце концов. А пойти самой, в таком виде, на подкашивающихся от слабости ногах, с едва шелестящим голосом… Это будет даже не катастрофа, это будет полный и окончательный крах, личный и профессиональный.

«Вот почему-то у всех для меня находится хоть капелька любви, а у этой дряни — нет! У всех ведь кто-нибудь есть, у Наташи — семья, двое детей, внук, и все равно она и меня тоже любит. И у Машеньки — и мать с отцом, и брат, а вон как она меня обожает! А у этой стервы — никого, ну, эта Ольга в Греции и Хвостикова на семнадцатом этаже почти что не в счет, а для меня у нее ничего не нашлось!

Сама для себя только и существует! Поэтому-то ни морщинки, ни сединочки, ни климакса, ни болезней! Волосищи вон какие отрастила, как папаху надела, на троих бы хватило! Могла бы и со мной хоть чем-нибудь поделиться, а вот нет, все себе, все себе! Самая богатая и самая жадная, везде и во всем!»

Свету опять захлестнула удушающая волна обиды на Чернову, которая забрала у нее то, что могло бы достаться ей, — волосы, здоровье, независимость от козлов-мужиков… И ничего не возместила хоть маленькой, куценькой любовькой…

У Светы после волжского солнца волосы сильно посеклись, поредели и не лежали совершенно, ни с какими муссами-пенками. Кроме того, Света заметила, что кожа на шее стала дряблой, отвисла под подбородком, поэтому она стала ходить наклонив голову, чтобы это было не так заметно. Она никак не могла отделаться от мысли, что за ее спиной кто-то, неведомый и коварный, украл и отдал Черновой что-то, по праву принадлежащее ей, Свете, а теперь эта подколодная змея, пользуясь похищенными у Светы благами, свободой, богатством, еще и наслаждается видом ее страданий.

…На черновскую литературу Пеструх по прошествии нескольких дней никак не отреагировал. Света его не видела, да и на свидание к нему не набивалась. Он вообще, выросши в директора из сугубых технарей, человеческий фактор во внимание принимал лишь постольку-поскольку. С одной стороны, это было хорошо, потому что при желании его было нетрудно заболтать, с другой — плохо, потому что забалтывать его надо было с применением строгой, однозначной логики. На уровне интимных откровений, как покойный Алексашин, информацию Пеструх не воспринимал, наверное, из-за того, что был редкого у них на фирме, почти непьющего сорта. Но тут-то Света и нашла решение проблемы, как доконать, уничтожить, стереть с лица земли эту мерзавку и эгоистку.

Пашка-Чебурашка не знал английского, даже в той степени, что большинство их коллег, для ежедневных технических нужд, поскольку учил в вузе французский. Пользуясь его гуманитарным невежеством и недотепистостью, можно было попробовать еще раз натравить директора на Чернову. Свете хотелось, чтобы он объявил ей выговор, лишил премии… Правда, премий в фирме давно не платили, но вот если бы всем заплатили, а Черновой нет — это было бы здорово, и этого надо было обязательно добиться!

Где-то на задворках Светиного сознания промелькнула бледненькая, как глиста-аскарида, мыслишка, что Нину, вероятно, мало интересует фирменная зарплата, а тем более премия в двадцать пять долларов, но, помня, как она сама считает каждую копейку, Света решила, что и это было бы неплохо. Пусть хоть себе лишнее платье не сошьет или бусы не закажет.

Несколько вечеров Света сочиняла докладную, в которой обвиняла Нину в совершении грубых языковых ошибок, незнании профессиональной лексики и прочем, что в общем-то звучало ужасно, а проверке практически не подлежало. Кому, как не Свете, проработавшей на предприятии двадцать один год, было судить о Нинином профессиональном уровне?! Это-то Пашка понять должен?

Наташа, к которой опять пошла за советом Света, пожала плечами и сказала задумчиво:

— Конечно, делай, как знаешь, только сразу возникает вопрос: а как она проработала здесь столько лет, если языка не знает? Ты же сама ее продвигала, премии выписывала, надбавки…

Да, уж Света ей понавыписывала!

— Ну, может, это я терпела, а теперь мое терпение кончилось…

— Это тоже тебе минус как руководителю, если честно… Зачем же ты ее на переговоры вместо себя посылала и на планерки, если она в работе ничего не понимает? Пал Никанорыч может тебя спросить.

— Ну что же, не отдавать, что ли?

Свету начинала раздражать даже лучшая подруга. Эта Чернова, похоже, хочет оставить ее совсем одну, без поддержки близких и родных людей.

— Ну, ты подумай еще. Чтоб потом не жалеть…

Жалеть?! Ну уж, Света никого жалеть не собиралась, тем более эту подпольную миллионершу. Это умная Наташа заметила у Светы какие-то нестыковки, а Пашка, как все придурки-недомерки, ничего не найдет, а скорее всего, и искать не станет. На это и был тонкий Светин расчет: сказано — плохой работник, значит — плохой. Начальнику виднее, а меры директор принять обязан.

Вечером, оставшись одна, Света почитала свою докладную еще раз. Что-то внутри заныло: написано и плохо — не то что у этой неблагодарной твари — слова, как ручеек, журчат, и мало — опять всего-то на полстранички черновских грехов набралось. Но надо было что-то предпринимать: Света распечатала документ и прочла еще раз. Найдя пару опечаток и с досадой вспомнив, как обсмеяла ее Чернова за неряшливость, сделала компьютерную проверку орфографии. Первые два варианта полетели в корзину. После проверки докладная понравилась Свете еще меньше, она еще кое-что подправила и напечатала опять. Но она забыла еще раз проверить, и пришлось опять жать на окошечко «ABC». Корзинка была уже переполнена скомканными докладными, как снежками.

Господи, как же эта баба ее достала! Давно бы уж домой ушла, а вынуждена тут сидеть и маяться над полстраничкой текста!