Бедная Света попыталась прикинуть к себе эту теперешнюю черновскую работенку — ходить по разным местам, а потом писать про то, что услышала. Это было похоже на переговоры: сначала поговорить, а потом написать отчет — и ужаснулась. Куда-то идти, а потом писать такие вот простыни… Ходить и писать! Господи, да почему же эта пожилая тетка так свободно это делает, а у Светочки до туалета дойти сил нет! Неужели это климакс так проявляется?!

За те три месяца, что Свете пришлось заниматься еще и английским, она совершенно вымоталась. Света заметила, что у нее начали трястись руки, подгибаться колени, и ходила она держась за стену. Это началось еще в разгар античерновской кампании, но тогда Света очень боялась, что Чернова это увидит, и крепилась из последних сил. Теперь она даже старалась показать это окружающим, чтобы те ее пожалели, — это хоть как-то поддерживало, давало немного сил. Машкиной сюсюкающей нежности и Наташиной основательной разумности для поддержания приличного настроения катастрофически не хватало. С Гаповой они только изредка ходили курить, Ципина была дико занята на внедрении новой технологии, и Свете без этой поддержки все время хотелось плакать, изнутри что-то постоянно глодало, сосало и царапало. Она постоянно мерзла, и ей было темно, хотя в их отделе с утра до вечера была включена печка и горели все имеющиеся лампы, даже в солнечные дни, что давало повод к недоуменным замечаниям коллег.

Не только Чернова, но и другие люди тоже раскалывались на части, тот же Савицкий. Первого Савицкого, которого она так страстно любила и который, кажется, тоже любил ее, она почти не помнила. Второго старалась не вспоминать тем более, потому что он не захотел вернуться к ней после третьего развода и уехал в Америку, где еще женился и женился без счета, но всегда почему-то не на ней. Третий Савицкий был сродни третьей Черновой — такой же нереальный, невидимый, только подающий косвенные признаки существования. Роднило их одно — упорное нежелание по-настоящему полюбить Свету и взять ее с собой в теплый, яркий мир, где нет хлопот, а есть одна только всепоглощающая любовь.

Поговорить с Луценко Света так и не решилась. Нет, Света как-то позвонила ей по внутренней связи, напросилась на встречу, но ноги ее так на соседний этаж и не донесли. Она позвонила снова, сказала, что занята и плохо себя чувствует и придет потом. Да и что было сказать? Что Чернова зловредно врала, клеветала на Свету? А зачем было ей это делать три года назад, когда в отделе у них все было ничего? Да и лживости за Нинкой никогда не водилось — она и без вранья неплохо выкручивалась…

Увидев Анну Павловну в лифте, Света тихонько здоровалась и выходила на ближайшем этаже. Она даже взяла себе за правило таскать с собой какой-нибудь документ, чтобы, изображая невероятную занятость, вообще по возможности не смотреть по сторонам.

Луценко, к счастью, было только две: прежняя, что любила Свету, и теперешняя, что любила Чернову, но это тоже было совсем не то, что нужно.

Словом, все было бы очень плохо, если бы не радостное событие: наконец-то в отдел пришел новый переводчик! Это была сравнительно молодая, тридцатипятилетняя дама по имени Ира, слегка полноватая крашеная блондинка — волосики так себе, ничего задевающе особенного.

Ира заняла черновский стол и начала потихоньку вникать в дела. Света с огромной радостью подсказывала ей, когда та начала переводить залежавшиеся по причине Светиного постоянного недомогания буклеты, играя вдруг всплывшей в памяти профессиональной эрудицией и тонким пониманием языка. Целый месяц им было очень хорошо вместе. Жаль, что эта Ира не курила, а то она могла бы и провожать слабенькую Свету с лестницы и на лестницу.

Зима близилась к концу. Дела на фирме шли ни шатко, ни валко. О тринадцатой зарплате не было даже разговора, а к Восьмому марта, по слухам, должны были подарить только по коробке конфет и гвоздичке. Света ждала тринадцатой, как манны небесной, даже сама не зная почему. Просто ей казалось, что от нескольких тысяч жизнь ее изменится…

Зимой была возможность поехать в Штаты, но ее, из экономии, не включили в делегацию, и, может быть, к лучшему. Вряд ли Генка, увидев ее такой больной и измученной, захотел бы к ней вернуться, да и надеть, как всегда, было совершенно нечего.

У Светы закончилась косметика, которую для них с Хвостиковой Чернова покупала по своей дисконтной карте, а ехать в центр было страшно, да и лишних денег тратить жутко не хотелось.

Набравшись храбрости, Света позвонила Хвостиковой, с которой она формально не ссорилась, и спросила, не поедет ли та в магазин. Та ответила, что ездила туда две недели назад, все купила, так что месяца на два она обеспечена. Света обиделась и положила трубку. Вот Чернова не отказалась бы поехать только для нее… Говорила, что регулярная магазинотерапия — одна из причин ее моложавости и здоровья.

Восьмое марта прошло как-то вяло, хотя выпили они с Наташей и Гаповой хорошо, не скупясь и основательно. А после праздников переводчица Ира не вышла на работу, позвонив и сказав, что у нее больничный. Не вышла она и через месяц, и через два — как и все будущие мамы, которым в их гудящей от электроники разного назначения фирме находиться было очень вредно.

Света приняла это событие как-то обреченно и почти безразлично. Света даже не успела понять, любит ли она Иру, и с трудом вспоминала ее лицо и голос…

Видимо, кто-то из сотрудников подсказал этой Ирине, что у них, в госфирме, можно без проблем устроиться, обеспечив себе оплату декрета «в рамках существующего законодательства о труде» — не слишком богато, зато надежно. Слухи в их фирме распространялись «со скоростью пука», как говаривала Чернова, так что странно даже, что место пустовало почти четыре месяца…

Начальница отдела кадров, к которой в полубессознательном состоянии поплелась Светлана, глянула на нее, как удав на кролика, и сказала, что не может дать ей человека, прозрачно намекнув, что кашу расхлебывать следует тому, кто ее заварил.

— У вас был человек. Чем он вас не устраивал?

— Она работать не умела.

— Неужели? Пять лет умела, а на шестой разучилась, да?.. Это что — ваше руководство на нее так плохо подействовало? А письма вашим лечащим врачам она писать умела? А сколько она сейчас получает, вы знаете?

Нина Николаевна была из числа черновских почитателей, но решать вопрос с кем-то еще возможности не было — Наташа властью никакой не обладала, могла только что-то подсказать, не более.

— Так вы дадите мне единицу — или идти к директору?

— Директор скажет вам одно: куда я буду девать всех ваших переводчиков, когда они вернутся из декрета?

«Да потому что, пока я буду до него добираться, ты позвонишь ему и это скажешь», — подумала Света.

— Нам что здесь потом — бюро переводов открывать? Задействуйте Дебранову — не все ж ей прислугой-то у вас работать, чашки-ложки мыть.

«И это всем известно…»

Полемизируя с кадровичкой, Света не заметила, что в отделе находится человек, видеть которого в такой ситуации ей хотелось меньше всего.

«Нет, надо все-таки хоть на важные встречи надевать очки», — запоздало решила Света.

В уголке, рядом с секретарем отдела, с какой-то папкой в руках стояла и с неподдельным интересом наблюдала за развитием ситуации Анна Павловна Луценко. Она созерцала Светины муки, как показалось той, просто с садистским наслаждением.

— Так что вы мне посоветуете?

— Напишите аргументированную докладную, что в связи с растущим объемом работы… ну и так далее.

Это было похоже на прямое издевательство. Всем было известно, что объемы на предприятии падали, доходы не росли, денег на внешнеэкономическую деятельность, даже на командировки для руководства, давно не было, и работы в отделе почти не стало. Даже оформление пропусков для редких иностранцев можно было бы передать отделу безопасности. Знала это и Света, и работник, как таковой, пришедший с улицы и ничего не понимающий в их области, был бы ей скорее в тягость… Но ей не хватало просто хоть кого-то в отделе, живой человеческой души…