День Рождения. У Светы День Рождения, ей сегодня одиннадцать лет. Цветы, подарки. Одноклассницы уже трижды звонили, поздравляли её. Баба Лена вносит в комнату дымящийся пирог с клубничной начинкой. Сейчас все будут пить с этим пирогом чай. Света просто не знала, куда девать переполнявшее её счастье, оно буквально выпирало у неё из ушей. Это её любимый праздник. Света даже подумала, что сегодня был один из самых лучших дней в её жизни…

— … Лен, Лена, проснись, — тихо шепчу я и тормошу девчонку за плечо. — Лен, да проснись же ты, Лен!

Наконец, спустя пару минут тормошения и осторожного шёпота прямо в ухо, Ленка проснулась. Она открыла глаза, непонимающе уставилась на меня, а затем, кажется, хотела завизжать. Хорошо, я вовремя это заметил и успел заткнуть ей рот углом её собственного одеяла. Короткая борьба, попытка вскочить с кровати и… и всё. Ленка успокоилась, перестала вырываться и отпихивать меня, рукой же показала, что одеяло можно из её рта вытаскивать, она больше не станет пытаться кричать.

— Фу, Сашка, я так перепугалась. Сплю-сплю, потом открываю глаза — а тут кто-то рядом, прямо в постели у меня. Чуть не завизжала.

— Чего ты испугалась-то?

— Тебя, конечно.

— Хорошо, что я рот тебе заткнуть успел.

— Ага, молодец, а то нас бы тут с тобой так и застукали. Причём предки ни за что не поверили бы, что мы тут просто спали рядом.

— Почему? А что ещё могут делать одетые в пижамы люди в кровати в три часа ночи?

— Ну, как тебе сказать… много чего. Правда, обычно они делают это без пижам. А ты ещё и мальчик, к тому же. Был бы ты девчонкой, можно было бы как-то попытаться насвистеть моим, но в то, что мальчик может просто спать рядом — они не поверят ни за что, я бы и сама не поверила. Одноклассника в постель ни за что не пустила бы. С одноклассницей тоже лучше не рисковать на всякий случай. А то ко мне в школе девки с этим вопросом уже дважды подкатывали — и из нашего класса и из параллельного. Но ты… ты как инопланетянин какой-то, Саш.

— Лена, я почти ничего не понял из того, что ты сказала. Куда и на чём тебя катали одноклассницы и почему ты боишься одноклассников? Разве у вас в классе какой-нибудь мальчишка способен поднять руку на девочку?

— Способен, Саш, способен. Причём не только руку, но и кое-что ещё.

— Не может быть! Ударить девочку?! Это… это как…

— Ладно, Саш, проехали.

— В смысле, «не обращай внимания»?

— Да. А чего ты разбудил-то меня? Зачем?

— Ой. Лена, — хорошо, что тут темно. Вот прямо чувствую, что щёки горят у меня. Стыдно просто невероятно. Но и терпеть не могу больше. — Лена, мне очень неудобно, но…

— Чего неудобно? Подушка жёсткая? Одеяло кусачее?

— Да нет же, нет.

— А чего тогда?

— Лена, извини, но мне в туалет надо. До утра не дотерплю, лопну…

Вот кто бы знал, что поход в туалет теперь для меня — целое приключение. А как вы думали? Ведь обо мне не знает никто-никто, кроме Лены. Меня тут как бы и вовсе нет, меня не существует. И в то же время я есть. Меня нужно кормить, поить, мне спать где-то надо. Ну, и в туалет тоже, конечно, иногда выводить, я ведь человек живой.

Вообще, я под кроватью у Лены в комнате поселился, когда её родители вернулись вечером домой. Да, вот прямо весь вечер под кроватью у неё и провёл, не вылезая. Мы там заранее, ещё днём всё убрали, вымыли и даже одеяло мне туда постелили, чтобы не жёстко было. И подушка небольшая была у меня. Когда домофон запищал в коридоре (это штука такая вроде телефона, от подъезда в квартиру чтобы позвонить, хорошая вещь, полезная; странно, что у нас не придумали ещё такую, вполне ведь и мы сделать можем, ничего там сверхсложного нет), Лена запихала меня под кровать, убедилась, что снаружи не заметно, и пошла маму встречать.

К счастью, Ленины родители в комнату к ней не входили. Им достаточно зала было и кухни. Лена наврала ещё, что почитать хочет книжку интересную, не может терпеть, и читать за едой будет. И утащила себе в комнату миску с пельменями. Я слышал, как мама её ещё удивлялась, зачем, мол, ей тридцать пельменей, не съест она столько. Но Лена настаивала, что съест, она голодная.

Потом Лена закрыла у себя в комнате дверь на защёлку (да, дверь запирается у неё изнутри!), мы с ней сели на её кровать и стали пельмени со сметаной трескать. На кровати мы сидели, так как у Лены только один стул в комнате был, больше сидеть негде. А ещё Лена ухитрилась стянуть с кухни две вилки, одной есть нам не пришлось. Я старался есть поменьше, чтобы не обожрать девочку, но это оказалось совершенно напрасно. На тарелке ещё восемь пельменей оставалось, когда Лена пыхнула, отвалилась, и шёпотом сообщила мне, что всё. Больше в неё не лезет. И пришлось эти восемь пельменей мне доедать. Еле съел, пельмени на вкус напоминали завёрнутые в размокшую обёрточную бумагу кусочки резины. Сметана тоже странная была, какая-то неправильная. Но съел я, а то неудобно, я в гостях же. Тем более, хозяева и сами эту дрянь едят. Значит, еда как минимум не отравлена. Мне ещё и с довольным видом пришлось всё есть, чтобы Лена не обиделась. Вот её бы к нам в гости привести, да угостить пельменями, которые баба Настя готовит. После тех пельменей, она свои резиновые из будущего и в рот бы не взяла. Думаю, либо готовил эти пельмени, что я с таким трудом впихнул в себя, кто-то ну совершенно неумелый (вроде нашего Вовки), либо искусство их приготовления было утеряно.

А вот чай после пельменей мне с Леной из одной чашки пить пришлось, по очереди отхлёбывая. Стянуть в свою комнату две чашки Лена не смогла, это совсем странно выглядело бы.

Только зря я чай пил, ой зря. Не подумал как-то о последствиях. Родители Ленины не спали ещё, а мне, у меня… ну, чай этот дурацкий. Блин.

Как Ленка в туалет водила меня — отдельная история. Целую операцию провернули с ней. Ленка нарочно громко шумела, напевала, а я даже без тапочек крался, в носках одних, не шуметь чтобы. А в туалете… не, не скажу, позорище такое. Я её хоть и в угол носом поставил и заставил не только зажмуриться, но и уши заткнуть себе, но всё равно стыдно. Хорошо, это не надолго, Ленка завтра обещала меня обратно отправить.

Почему не сегодня? А не знаю, Ленка как-то невнятно объясняет. Говорит, окно у неё всё время открывается только с 13:22 до 13:52 по Москве. А потом схлопывается, она специально замеряла время. И открывается окно в одно и то же время прошлого, в 8 утра 10 июля 1940 года. Зато пространство она выбирать может немножко, это окно ездит у неё.

Что за окно и как она управляет им? Да не знаю я, а Ленка темнит. В подвале у неё это окно, но рассказывает она о нём очень скупо, говорит, не нужно знать тебе. Вообще она мне ничего почти не говорит. Даже когда коммунизм у них тут построили, и то не говорит. По истории после июля 1940 года из неё клещами не вытянешь ничего. Почему-то только всё советует уехать из Ленинграда в следующем году, как только каникулы летние начнутся. Ага, уехать! Как будто от меня это зависит! И куда я уеду? А родители? А Вовка? Но Ленка настаивает. Говорит, бери Вовку своего в охапку и хоть беги. Но чтобы к середине июня в Ленинграде вас не было обоих. Лучше всего, говорит, куда-нибудь в Алтайский край свалить, там пожить. Ненормальная. Да кто нас пустит-то туда? И что мы там делать станем? Тем более, я и не хочу из Ленинграда уезжать, это ведь мой город любимый!..

Утром Ленка в школу ушла, а я под кроватью её опять затихарился. Ночью-то мы с Ленкой на кровати её спали, рядом. У меня, правда, своя подушка была и своё одеяло, но всё равно тесновато было. Ну и, вообще-то, волнительно. С девчонкой в одной кровати! Ух! Хорошо хоть, одеяло она мне отдельное дала. Спать под одним одеялом с ней я бы точно не смог, опозорился бы.

Ленкин папа ушёл ещё раньше неё, а мама примерно через полчаса после Лены. Я остался в квартире один и, полежав на всякий случай минут пять под кроватью, осторожно вылез. Никого.