В густой синеве над узкой улицей парили белые хлопья, кружились искристо под фонарем. Прижавшись коленями к батарее, Наташа задумчиво смотрела на игру снежинок. Дома тепло. И на улице чудесно, если не высовывать нос за порог. Можно просто наблюдать из окна, как встряхивает зима пуховое покрывало над городом и околдовывает его. Снежную дрему будоражил лишь звук буксующей машины. Совсем рядом уже с час надрывался какой-то автомобиль. Остальные водители давно побросали своих железных коней на подъеме и пешком разошлись по домам. А этот упорный.

Метель не прекращалась уже третий день: то сыпала прохожим за шиворот колючую крупу, то вставала непроглядной стеной косых штрихов, то затихала, превращая улицы в ожившую рождественскую открытку… Над крышами домов напротив выросли метровые белые шапки. Старенький Опель соседа почил под снежным холмиком. Сугробом на отливе закрыло Наташино окно почти до середины. Она дохнýла на стекло и потерла его рукой. Подумаешь, метель? Зато узоры на стекле красивые, сказочные.

Наташе уже прилично перевалило за сорок. Но отчего-то в предновогодний сезон она, взрослая тетя с прилично округлыми бедрами и заметным животиком, регулярно закрашивающая седину и втирающая перед сном крем от морщин, начинала чувствовать себя, как дошкольница. Наташа с неподдельным восхищением разглядывала в магазинах елочные игрушки, ей хотелось прыгать в снегу, швыряться снежками и кататься на санках. Но возрасту это не приличествовало, а прикрыться детьми и внуками не удавалось за неимением оных. Потому Наташа только чаще улыбалась в эти дни и привычно мечтала о чудесах. Она замедляла шаг у Новогодних базаров, любуясь соснами и елями, с радостью вдыхала запах хвои и покупала себе на ужин мандарины и шоколадные конфеты. На собственную стройность Наташа давно махнула рукой. Пусть она и пышечка, но вроде бы не дурнушка. Особенно, когда улыбается. А рассматривать ее фигуру в неглиже попросту было некому.

Зато какое было наслаждение — смаковать чернослив или миндаль в шоколаде под чашечку чая, читать о возвышенных чувствах, забравшись с ногами в кресло. Или скрыться от домашних в своей комнате и смотреть до часу ночи фильм, неторопливо счищая все до последней белые прожилки с мандарина, и откусывать маленькими кусочками, как в детстве, шоколадно-песчаный «Кара-Кум». Разве можно было отказаться от такого удовольствия ради запоздавшего принца, который к этому времени наверняка осел в каком-нибудь офисе и потерял интерес к приключениям. Скорее всего, даже поседел и женился в третий раз, так и не разыскав ее, Наташу.

В общем, не сложилось. Грустно? Да нет, не очень. В сорок лет Наташа поставила на печали о несбывшейся любви крест и решила радоваться тому, что есть. Надо сказать, конфеты чрезвычайно способствовали возникновению простых радостей, как и округлению некогда прелестной фигурки.

А за окном продолжали визжать шины, прокручиваясь по наледи. Водитель не сдавался. Наташа покачала головой — упорство, достойное осла. На стекле, в согретом ее дыханием пятнышке отразилось ее лицо, абы как собранные на затылке волосы — лишь бы в глаза не лезли. Щекастый хомяк, да и только.

Ртутный столбик на градуснике сполз к минус тридцати, и Наташе стало жалко водителя. Замерз, поди. Она взглянула на фарфоровую чашечку с недопитым чаем, обертки от конфет на столе, сверкающие фольгой меж только что купленных новогодних игрушек, и ей стало стыдно. Легко осуждать замерзающего человека, сидя в тепле и уюте. Жуткое свинство с ее стороны! И, затянув потуже пояс на толстом махровом халате и вовсе превращающем ее в розовый колобок на ножках, Наташа пошла ставить чайник. Из-под двери дедушкиной комнаты тянулась полоска света — опять зачитался.

Не найдя в шкафу одноразовых стаканчиков, Наташа махнула рукой и налила темную дымящуюся жидкость, разносящую на всю кухню запах зеленого чая и сакуры, в высокую кружку с надписью «Лучшему дедушке» и разухабистым моряком в тельняшке. Не взглянув на себя в зеркало — к чему прихорашиваться в полночь — Наташа сняла с крючка в коридоре старое пальто, больше похожее на ватное одеяло с рукавами, нахлобучила первую попавшуюся шапку и вступила ногами в дедовы галоши с мехом внутри. Едва Наташа распахнула дверь, лицо неприятно окропило снегом, от холода ощутимо защипало щеки. Наташа зажмурилась, прикрыла чашку с чаем фарфоровой крышечкой. Шагнув с крыльца она провалилась в снег. Будто днем и не чистили совсем.

Он сидел и проклинал все на свете. То ли от нервов, то ли от холода Игорь Калганов, вполне преуспевающий менеджер среднего звена, сжался в комок.

— Да, я приеду. Не нужно снимать бронь! — раздраженно кричал он в гарнитуру мобильного телефона, стискивая пальцами в кожаной перчатке руль служебного Форда и снова нажимая подошвой фирменного итальянского ботинка на педаль сцепления. — Задерживаюсь. Девушка, вы что, на улице не были?!

Черт бы подрал эту командировку! И этот город с нечищенными дорогами!

Краем глаза Игорь заметил, как невысокая темная фигура отделилась от старой калитки углового дома и, неуклюже переваливаясь в снегу, направилась к нему. Игорь взглянул небрежно. Старая тетка в бушлате до земли и шапке, нахлобученной по самые брови. Надо же в таком ходить? В общем, в этом возрасте уже все равно… Она постучала в стекло.

— Подождите, — буркнул он в телефон непонятливой собеседнице, наклонился к дверце с пассажирской стороны, нехотя приоткрывая ее: — Ну что вам, бабушка?

Тетка застыла, потом засопела возмущенно и, шмякнув с размаха чем-то о капот, бросилась прочь. Резво, почти бегом, сметая перед собой сугробы, как атомный ледокол «Ленин». На капоте осталась большая кружка, из которой в морозный воздух поднимался дымок. Ошарашенный Игорь уставился на рисованного моряка в бескозырке. Нарочно не придумаешь: бабка…, нет, скорее все-таки тетка, судя по прыти, принесла ему, незнакомцу, посреди ночи чаю и убежала. Что за ерунда? Игорь поморщился, но в душе его заскребли кошки, и раздражение, скопившееся за долгий вечер, растворилось, уступив досаде и недоумению. Черт побери, первый человек за день проявил человечность, а он в ответ ее случайно обидел… Впрочем, не в правилах Игорях было хамить женщинам. Даже если она и была бы одноклассницей бабы Яги, надо бы извиниться. Он поднял воротник.

— Не снимайте бронь. Я оплачу лишние часы, — бросил он в трубку несмышленой администраторше и отключился.

Наташа вбежала в дом, даже не думая запереть калитку. Бабушка! Она бабушка! Господи… Вот так и подкрадывается старость, о которой не думаешь, о которой тем более забываешь, раскладывая елочные игрушки и вырезая снежинки. Ясли, школа, университет — все это было словно вчера. И вот, о ужас, ее назвали ба-буш-кой.

От этого внезапного ярлыка хотелось только реветь. Какая уж тут вежливость? Нет, обидел ее совсем не водитель, которого Наташа и разглядеть толком не успела, а это первое, внезапное признание старости. Момент, трагичный в своей неизбежности, момент, которого боятся все женщины, тем более одинокие, наступил.

В ушах зловеще забила воображаемая барабанная дробь. Наташа сбросила прямо на пол в коридоре дрянное пальто и галоши, метнулась к зеркалу над раковиной в кухне. Всмотрелась в себя, провела ладонью по разрумянившемуся от мороза лицу. Ведь морщин почти нет. Ну, только чуть-чуть, у глаз… Наташа стиснула зубы и вытерла слезу. Стянула с волос резинку, и густые пряди рассыпались, касаясь кончиками плеч. Разве она старуха?

Внезапно вызвал бешенство увеличивающий фигуру уютный розовый халат. Наташа развязала пояс и нервно сдернула его, продолжая критично рассматривать себя в зеркале. Осталась в одной майке на бретельках. Стянула сзади хлопчатобумажную ткань, пытаясь подчеркнуть округлую талию. Обидно было до слез. «Бабушка! Как у него только язык повернулся?!»