Оранг-утан — малайское слово, которым теперь в большинстве стран обозначают человекообразную обезьяну — Pongo pygmaeus.

Его принято писать через черточку, оно составлено из двух малайских слоя: оранг — что означает «человек», утан — означает здесь «лесной». Широко распространенное неверное написание «оранг-утанг» отдает не столько невежеством, сколько невежливостью, ведь это слово означает по-малайски «должник». Но даже самый бессовестный бухгалтер от современной биологии не смог бы доказать, что оранг-утаны перед кем-то в долгу.

В западной части Калимантана. особенно же в Сараваке (где преимущественно происходит действие этой книги), почти всегда употребляется даякское слово «маиас». Его часто пишут неверно — «миас».

Введение написано Томом Харриссоном

Теперь оранг-утанов можно встретить только в ограниченных районах Калимантана и Суматры. А совсем недавно они были гораздо шире распространены на обоих этих островах.

Когда в юго-восточной Азии появились древнейшие виды человека (питекантроп на Яве и гигантопитек в Китае), оранг-утан уже водился в изобилии в этих областях. От Пекина до Сулавеси археологи находят его останки в слоях, относящихся к каменному веку. Дюбуа, открывший питекантропа, собрал много неокаменелых зубов оранг-утана в известняковых пещерах Падангского нагорья в средней части Суматры. В последние годы такие же зубы найдены во время раскопок, проводимых Саравакским музеем в пещерах Ньях и в других точках западного Калимантана, больше трехсот километров от районов, где в наши дни обитают оранг-утаны. В пещерах Ньях мы раскопали кости оранг-утана, датируемые минимум тридцать пятым тысячелетием до нашей эры, то есть древнекаменным веком. Самые древние из найденных костей крупнее соответствующих частей скелета современного оранг-утана; похоже, что последние двенадцать тысяч лет его рост постепенно уменьшался.

В пещерах Ньях преобладают останки самок и детенышей. Судя по другим находкам, люди каменного века, жившие в этих пещерах, не умели ловить крупных животных на деревьях. Очевидно, они отделяли от стаи самку с детенышем — варварский способ, которым пользовались и ловцы, нашей эпохи.

В одной пещере к северу от Ньях обнаружены признаки того, что в древнекаменном веке люди держали орангутанов как домашних животных. Несомненно, жители Азии много тысяч лет назад хорошо знали оранг-утана, и очень вероятно, что люди убивали эту обезьяну или держали ее в неволе задолго до того, как она стала известна европейской науке.

Но древнейшие люди — во всяком случае в тропической Азии — редко губили то доброе, что им дарила природа. Охота в джунглях велась разумно, так что животным не грозило истребление.

Судя по всему, в научных публикациях слово «оранг-утан» первым употребил в 1641 году голландец Николас Тюльп; правда, он обозначил им шимпанзе из Анголы. Если учесть, что европейцы впервые попали на Калимантан лет на сто раньше, малайские сказания об оранг-утане, наверно, успели широко распространиться. Другой голландец, Якоб Бонтиус, бывший врачом на Яве, вскоре правильно применил слово «оранг-утан», описывая животное с островов Суматра и Калимантан (его описание вошло в «Естественную историю» Бюффона).

Начиная с девятнадцатого века, появляются сотни научных трудов об оранг-утанах со всевозможными анатомическими и физиологическими подробностями — и зачастую с умозрительными построениями, основанными на этих характеристиках, хотя ни одному исследователю явно не пришло в голову отправиться в лес и изучить, как оранг-утаны на самом деле ведут себя на воле. Мне неизвестна ни одна серьезная попытка исследовать оранг-утанов в естественных условиях; работы моей жены — первый робкий шаг в этом направлении.

В первой половине двадцатого века избиение оранг-утанов и других человекообразных обезьян под предлогом научных изысканий, спорта или охраны интересов местных жителей поумерилось. Зато теперь бедняг все чаще заточают в клетки для развлечения людей. Причем на одну пойманную обезьяну, как правило, приходится минимум одна убитая, разве что применяют особые способы отлова (на первых порах их просто не знали). Отловленные оранг-утаны нередко погибают, не достигнув зоопарка, для которого предназначаются. Из уцелевших менее одной пятой выживают в неволе свыше трех лет, хотя обычно оранг-утан живет не меньше двадцати пяти лет. Так называемый хороший уход в зоопарках влечет за собой почти такую же высокую смертность животных, как прежде.

В главном разделе этой книги моя жена рассказывает о наших (главным образом ее) попытках найти новый подход к работе с оранг-утанами. Постепенно у нас складывался новый взгляд и, хочется думать, лучшее понимание орангутана как нашего близкого и чрезвычайно обаятельного родича.

Не хочу корить никого в частности, но должен сказать, что испытываю глубокий стыд всякий раз, когда приезжаю с Калимантана в Англию и вижу, что делается в самом большом английском зоопарке, послужившем образцом для многих подобных учреждений мира. Взять, например, крупного оранг-утана с Суматры. Как и его предшественник, Сэнди, он оказался жертвой дурного ухода и перекармливания. Хотя теперь приходится надевать личину гуманности, по чести говоря, мы недалеко ушли от ямы, в которой держали медведя в средние века.

Тот факт, что человекообразная обезьяна в клетке подчас не может стоять на ногах, ничуть не беспокоит людей, озабоченных лишь тем, чтобы привлечь побольше посетителей и повысить входную плату. Чем крупнее оранг-утан, тем многочисленнее публика. Добрые граждане приводят с собой детишек, чтобы они могли посмотреть на апатичное, скованное отчаянием существо.

Не менее жаль молодых оранг-утанов, которых держат за решеткой без единого дерева. Это величайшая редкость, чтобы оранг-утан прожил в неволе срок, отмеренный ему природой. Ни деревьев, ни бабочек, ни блох — в такой обстановке оранг-утан, как мы установили, обречен на раннюю смерть!

Дерево, листва для оранг-утана — все. Он бродит по лесу, исследует его, преодолевает какие-то трудности, ему нравится неупорядоченный ритм жизни, нравятся бесхитростные забавы. Естественно, это определило и распорядок работы моей жены, И мне пришлось с этим мириться…

Рождество 1956 года начиналось довольно безрадостно. Я торчала в постели с сильной простудой, кучей лекарств и отвратительным настроением. Мысль о нашей пожилой домашней работнице не давала мне покоя. Если я не встану и не скажу, что надо делать с индейкой, она палец о палец не ударит. Том, как всегда, когда я болела, ходил кислый и требовал, чтобы я поскорее поправлялась. Только кошки меня чуточку утешали. Мяу лежала у меня на груди и спала, положив голову на лапы. Тяжелая, но совесть не позволяла мне прогонять ее: она ждала котят. Ее дочь Мини, с черными и желтыми (как у мамы) пятнами на белой шубке, устроилась в круглой корзине у моих ног и, мурлыкая, кормила свою тройню.

Я задремала под жужжание вентилятора. Вдруг в комнату ворвался Том.

— Вот тебе рождественский подарок! — Он опустил на кровать какой-то коричневый косматый ком. — Детеныш оранг-утана, самец.

Я села. Малыш забрался мне на колени, дергая мою пижаму и простыни. Он был очарователен — большие карие глаза, треугольный бархатный носик, широкий рот, редкая шелковистая бородка, как у юноши. Все тело, в том числе длинные руки и короткие ноги, покрывала жесткая шерсть. На голове она торчала, образуя нимб вокруг лица и маленьких, совсем человечьих ушей.