Ч а с т ь 1. Краповый берет.[1]

Боевой тир. Полумрак. Резкий запах сгоревшего пороха. Подвальная тишина.

За спиной угадывается фигура Мени — хитрого узкоглазого казаха, при необходимости вполне успешно косящего под китайца, склонившегося в своей бронированной будке над пультом тренажёра.

— Опять что-то химичит, гадёныш, — лениво подумал Глеб, ожидая сигнала. Тир представлял из себя закрытый полукруг радиусом пятнадцать метров и примыкающий к нему тамбур с местом для изготовки к стрельбе и пультом режимов установки мишеней. Всего мишеней было десять: прямоугольники 40 на 30 сантиметров с подсветкой, имитирующей лазерные прицелы и вспышки выстрелов. В этом упражнении появлялось только шесть. Задача выглядела простой, как грабли: за три секунды во встречном ночном бою свалить шестерых. Для решения имелся автомат, магазин патронов и граната. А дальше шли сплошные минусы: дверной проём находился в точке центра полукруга и влетев во внутрь помещения сразу же два америкоса, забившихся по углам, оказывались у тебя за спиной. Левого то ещё можно было достать в броске, а вот правого — не развернёшься, или автомат держи одной рукой или уже после приземления в перевороте. Задержался на тебе лазерный луч вражеского прицела пол секунды — крякает зуммер — ранен, два раза «попали» — два кряка — «убит»! Загорается свет, оценка — «два» и напутствие по трансляции от ефрейтора Есменеева: «Ну что боец, будем учиться крякать или Родину защищать?» «В твоем доме будет играть музыка, но ты её не услышишь!» «По нём заплачет мать старушка…» и прочие приколы в том же духе. Казах, надо отдать должное, не повторялся.

Над входом загорелся зелёный глазок — «Готовность», через несколько секунд красный — «Бой». Глеб прижался к косяку и катнул гранату в проём вправо от себя: «Мы спецназ, вас — на раз!» — перехватил он автомат обоими руками, сдвинувшись к центру прохода.

По ушам гулко ударил хлопок имитационной гранаты и широкая лавка, на которой сжатой пружиной стоял сержант, мгновенно опрокинулась, бросив его в полёт на изрядно попорченный пулями пол. Время взревело. Распластавшись на лету, Глеб выкинул из-под себя автомат и, выгнувшись, длинной очередью с трудом дотянулся до первых двух фигур, появившихся слева сзади и справа на два часа.

— Сука! — выдохнул он тремя секундами спустя, когда, привычно врезавшись в щербатый бетон, не снимая пальца со спуска бешено клокотавшего автомата откатился в сторону, перечёркивая стволом начало потянувшихся к нему лазерных лучей. — Всё-таки сзади обоих пиндосов поставил.

Вдавившись в холодный пол, ожидая результата стрельбы, Глеб добавил, уже без злости, чисто по инерции, ещё пару «ласковых», зная, что опять не подфартило. Ещё бы четверть секундочки и он успел бы снять справа сзади «шестого».

Когда загорелась цифра «5» и в тире вспыхнул полный свет, сержант с досады поморщился и быстро поднявшись, направился к выходу. Рекорд Глеба Ткачева и на этот раз не состоялся. Хотя на это обижаться было грех. ТКАЧ и так в роте считался одним из первых, что в рукопашном бое, что в стрельбе. Только комроты Зверев при отработке стрельбы в закрытом помещении мог в падении поразить пять мишеней. Обычно выбивали две-три, реже четыре. Но майор работал автоматом как портняжка иглой и дырки протыкал где хотел. У Глеба в этом деле тоже прорезался неожиданный талант и два месяца назад, повторив майорский рекорд, он произвел в роте настоящий фурор. Сам ЗВЕРЬ тогда, царапнув колючим взглядом, пожал ему руку и немногословно похвалил:

— Молодец! Толково отстрелял!

С тех пор сержант задался целью вписать своё имя в ротные анналы, срезав, в падении с переворотом не пять мишеней, а все шесть. И хоть состоялся очередной облом, но ещё не вечер! Будет и у Глеба на улице праздник.

Собственно первый боевой приём солдата — это быстро упасть и откатиться в сторону. Площадь ростовой фигуры в пять раз больше, чем прижавшегося к земле бойца, и попасть в него гораздо труднее. Мгновенно упасть — это дорогого стоит. Цена в бою — жизнь. Упадёшь тысячу раз, уже и научишься колени, локти, лицо и затылок беречь. Упадёшь десять тысяч — будешь уже работать на рефлексах и будет тебе уже без разницы куда падать: на землю ли, бетон, вперёд, назад, вбок или «на выстрел». Да и здесь, на тренажёре — стандартное падение вперёд с ускользающей опоры высотой пятьдесят сантиметров, стрельба по вспышкам выстрелов в падении и откате в сторону — ничего особенного. Ну поставил ему Меня двух пиндосов сзади, трех справа и одного слева, ну так это естественно, поскольку прекрасно знал, что Глеб правша. А правше вправо развернуть ствол значительно труднее, чем влево, больше времени надо. Сержант поэтому и гранату кидал вправо, чтобы почистить этот сектор. Хреново то, что пятый слева начал стрелять на полсекунды раньше чем шестой сзади. Разворот ствола влево, потом вправо и назад, вот полсекундочки и ушло. Тут надо было думать.

Глеб Ткачёв был обстоятельным человеком. Всё, за что он брался, он делал на совесть. Вот и педагогический закончил с отличием, и по-английски шпарил не хуже истинного англичанина, да и по-немецки разговаривал почти свободно. И секцию каратэ, куда его затащил на первом курсе закадычный дружок Сережка Яковлев, он не бросил, как тот, через год, а занимался упорно все пять лет, получив черный пояс. По этим двум причинам Глеб и попал в спецназ, когда его высчитал дотошный военком.

Но была у Ткачева тайна, которую он никому не доверял. Слишком уж она была неожиданной, даже для него, не говоря об окружающих.

От девчонок, вплоть до пятого курса, Ткач не знал как отбиться. Во-первых, парней в институте было мало (кто сейчас из мужиков идет в педагогический, даже на ИНЯЗ?). А во-вторых, Глеб был парнем действительно видным: рост под метр девяносто, белозубая улыбка, карие глаза, темные широкие брови, в общем «отпад», как говорили о нем девицы и валом валили «на Глебушку», если тому доводилось выступать в каких-либо соревнованиях.

На пятом курсе как отрезало. Ткач это понял не сразу, занятый самим собой, а спустя месяца три, почувствовав, что девушки боязливо его сторонятся, словно ощущая в нем что-то сверхъестественное, тревожное и опасное. Он уже не казался им надежным человеком, за которым «как за каменной стеной», а наоборот внушал смутные, непонятные опасения. Что-то было в его взгляде такое, от чего у них мурашки пробегали по коже и прелестницы старательно отводили глаза.

Мужчины же, ничего не замечали. Для них Ткачёв ничуть не изменился, по горло занятый подготовкой к защите диплома и изматывающими тренировками в спортивном зале. Для мужчин он оставался прежним, хотя это было не совсем так.

Всё началось на третьем курсе.

— Сила духа удесятеряет силу тела! — твердил им сенсей, заставляя вкладывать в удары что-то неведомое и нематериальное, что нельзя ни пощупать, ни попробовать, и чему почти невозможно научиться. Он снова и снова демонстрировал страшные, нечеловеческие удары, от которых, казалось, должна была в первую очередь разлететься рука, а не преграда, гораздо более прочная и твердая, чем человеческая плоть, но неожиданно рассыпавшаяся под ударом железного кулака. Да, сенсей не зря стажировался в Японии, носил черный пояс и имел высокий дан! Ученикам было до него, как саженцу до взрослого дерева. И хорошо, если встретится щедрая почва и умелый уход, а то зачахнешь тоненьким прутиком, так и не поднявшись высоко от земли.