Глеб взял протянутую газету, сложенную так, что в глаза сразу бросался крупный заголовок: «ВСПОМНИТ ЛИ РИЧАРД ХАДСОН СВОЕГО УБИЙЦУ?!»

Считай, что этой статьёй, — постучал лейтенант пальцем по газете, — он тебе мишень на спину повесил, сволочь! Теперь можно даже ставки делать, когда тебя прихлопнут — на этой неделе, или на следующей….

«Ну, это мы ещё посмотрим… кто кого», — подумал Глеб, но вслух ничего не сказал.

— Да, вот возьми ещё распечатку с нашего компьютера, тебе будет интересно.

— Спасибо, Дейв, — поблагодарил Глеб, забирая оторванную от рулона полосу.

Благодарил он искренне, испытывая к лейтенанту не только чувство признательности, но и расположение. Митчелл ему нравился. Он был прост в обхождении, дружелюбен, ненавязчив, легко сходился с людьми, а главное — делал добро! Не говорил о нём, а делал. Доброжелательно, бескорыстно, следуя заповеди: «Помоги ближнему своему». Такого человека стоило уважать, и Глеб его уважал.

Хотя распечатка содержала всего десяток строчек, но Глеб наконец-то получил возможность узнать кое-что из своей новой биографии.

Родился он, оказывается, в мае 1964 года в Стоктоне, штат Калифорния. В 1987-м окончил Калифорнийский университет в Беркли, получив степень магистра. С 1988 года проживает в Дейтоне, штат Огайо, преподаёт в Дейтонском технологическом колледже. Холост. Из ближайших родственников значился только отец, проживающий, судя по адресу, в том же Стоктоне, в Калифорнии. Мать, как оказалось, умерла четыре года назад. Братьев и сестёр не было.

— Мы твоему старику позвонили на прошлой неделе, поставили в известность, — словно почувствовав, о чём задумался его подопечный, сказал Митчелл. — Обещал позвонить, и при первой возможности — приехать. Так что не переживай особо — встретитесь, всё само собой и образуется. Телефон его, я там сбоку написал на всякий случай.

«А мои, вчера, поминки наверняка делали, девять дней, как никак», — с тоской подумал Глеб, живо представив сгорбившегося за столом отца и всхлипывающую мать, которую безуспешно пытается успокоить Олька, готовая сама в любой момент зареветь. Он горестно вздохнул и, заметив, что Митчелл за ним внимательно наблюдает, тут же перевёл разговор на другую тему.

— Тут написано, что я имею степень «магистра», это как? — спросил Глеб, по простоте душевной представляя американского магистра сродни нашему доценту или кандидату наук.

«А про отца видно помнит», — отметил про себя лейтенант, пускаясь в объяснения.

Американцы, как оказалось, высшим образованием считали любое образование после средней школы, не важно, что ты кончаешь — колледж, институт или университет. Закончил двухгодичный колледж — младший специалист; трёхгодичный институт или профессиональную школу — техник; четырёхгодичный институт или университет — бакалавр. Ну, а если дополнительно ещё годик-два там же потёр штаны — магистр. Так что в СССР, все, кто вузы закончил, по американским меркам — магистры, ну на худой конец (может где-то и четырехгодичное обучение есть) — бакалавры.

«Да и я, выходит магистр то вполне взаправдашний, — усмехнулся Глеб, — зря, что ли от звонка до звонка горбатился?!»

— Ты чему улыбаешься, — остановил Дейв свой рассказ, подозрительно покосившись на своего подопечного.

— Да так, не обращай внимания, — махнул рукой Глеб. Не мог же он сказать лейтенанту, что находит систему американского образования несколько странной. Двухгодичные колледжи, судя по объяснениям Митчелла, тянули только на советское ПТУ и к высшему академическому образованию, по мнению Глеба, отношения не имели. Институт соответствовал техникуму, да и то надо было посмотреть — у американцев были и двухгодичные институты. «А вообще странно, конечно, когда учёные степени не башкой, а задницей зарабатывают. Хрен бы им у нас даже кандидата дали, хоть десять лет проучись, пока диссертацию не напишешь и не защитишь».

— Многие солидные университеты носят название штата, — продолжил Митчелл. — А Калифорнийских так целых два — один в Беркли, который ты закончил, второй — в Лос-Анжелесе. Но тот, который в Беркли — престижней. Так что тебе повезло, Рич. Можешь сделать неплохую карьеру, если, конечно, всё нормально пойдёт. Но я очень надеюсь, что память у тебя восстановится.

Митчелл поднялся, прощаясь, и уже у самой двери с улыбкой заметил:

— Да, Рич, когда посетительница уйдёт, не забудь попросить у сестрички укольчик от «столбняка», а то на животе спать не сможешь!

Глеб расхохотался его шутке, а лейтенант поспешно скрылся, чтобы тут же, приоткрыв дверь и просунув голову в щель, добавить: — И не забудь подумать над причиной нападения — я на тебя рассчитываю!

«Штирлиц американский, — усмехнулся сержант. — Хотя Семёнова наверняка не читал, но тоже знает, что запоминается последняя фраза».

Как только Митчелл ушёл, Глеб почувствовал, что волнуется. Если ни медперсонал, ни детектив не имели ни малейшего понятия о Ричарде Хадсоне (пока тот не попал в больницу), то сейчас должны были прийти люди, которые хорошо Хадсона знали, и долгое время с ним общались. Бояться Глебу было нечего. Этих людей он действительно «не помнил». Он и не мог их помнить, поскольку никогда и не знал. И поведение его, в любом случае, должно было выглядеть вполне естественным в соответствии с поставленным диагнозом. Но он не хотел ненароком обидеть или причинить боль этим людям, с которыми у умершего американца были свои, возможно близкие отношения. Глеб передвинул подушку чуть повыше, чтобы придать телу некое полусидящее положение, поправил простынь, подоткнув её к низеньким бортикам кровати, расправил на груди невзрачную больничную пижаму и потянулся к тумбочке за расчёской. Но достать её не успел — в дверь постучали.

«Не соврал лейтенант!» — ахнул Глеб, чувствуя, как его губы сами собой растягиваются в дурацкую улыбку.

Девушка выглядела действительно ошеломляюще. Роскошные густые волосы цвета спелой пшеницы, помимо воли, приковывали взгляд, заставляя от восхищения замереть, и заворожено затаить дыхание. Золотой струящийся водопад, изумительными витыми струйками рассыпавшись по плечам, с разбега налетал на дерзко торчащую грудь и, найдя ложбинку, устремлялся туда, вскипая прядями по тёмному шелку блузки. Можно было только удивляться искусству парикмахера и матушки-природы, сумевших создать это чудо. Волосы искрились, светились на солнце сияющим нимбом, высвечивая нежное, чуть тронутое загаром лицо. Куда там королевской короне с её холодным блеском металла и драгоценных камней. В эту гриву золотистых волос хотелось немедленно запустить пальцы, зарыться в них лицом, чтобы хоть на мгновенье почувствовать их воздушную мягкость и ласковое живое тепло. Очаровательная улыбка, тревожно распахнутые радостные глаза, чуть вздёрнутый точёный носик, что тут сказать — красавица, да и только!! А ноги то, ноги! Дал же Боже! Поневоле зайдёшься слюной. При такой даме остаётся только состроить зверскую рожу, расставить пошире руки и кричать: — Не подходи — Моё!!!

«Интересно, кем она ему приходится?» — успел подумать Глеб, как девушка, задержавшись на мгновенье у двери, стремительно шагнула к кровати.

— Здравствуй, Ричард, — нагнулась она к нему и влепила в губы поцелуй, нимало не смущаясь молодого мужчины и девушки, вошедших следом за ней.

Накрытый золотым шатром, сержант почувствовал, как у него сбилось дыханье и учащённо забухало сердце.

— Хай, — еле слышно выдавил он приветствие, когда она подняла голову.

— Как ты тут, старина? — оттеснив блондинку, энергично потряс ему руку крепыш лет тридцати. — Мы вот с Кэрол, и моей Джейн, притянул он к себе (словно поясняя, кто есть кто) стройную шатенку, уже четвёртый раз пытаемся к тебе попасть. Но всё почему-то не пускают. А Кэрол, так просто уже извелась вся. В тот день, когда тебя ранили, она до самого утра в больнице просидела, пока не сказали, что опасности уже нет. Да и мы тоже все за тебя переволновались. Ты не поверишь, даже этот старый пень Маккрайф — твой заплесневелый шеф, подошёл ко мне на днях и говорит: «Мистер Брейтон, вы кажется приятель Ричарда? Как его самочувствие, вы были у него?» И при этом как всегда подёргивает себя за свой шнобель, который у него и так, как у орла, — потянув четырьмя пальцами несколько раз за кончик носа, продемонстрировал Брейтон привычку чужого шефа. — А когда я ему сказал, что свидания пока не разрешают, то он уж очень расстроился. Наверняка без тебя у него вся работа в лаборатории валится. Ты же сам знаешь — в прикладной математике он ни бельмеса не смыслит!