Степан не спал двое суток, не давая отдыхать ни Денисюку, ни другим рабочим и инженерам. Все падали с ног, но на Степана не жаловались.

Андрюша тоже почти не покидал места работ.

У Степана лицо стало серым, глаза ввалились, голос охрип, но по-прежнему был жестким.

Директор вызвал к себе Степана и разнес его за срыв срока.

Степан вернулся от него мрачным и безжалостным. Он не давал никому даже закурить, требовал предельного напряжения сил.

Почти сутки понадобилось, чтобы пригнать свинцовые прокладки к патрубкам, чтобы оградить всасывающий трубопровод от попадания воздуха.

На Степана было страшно смотреть. Денисюка увезли на подводе.

И наконец насос пошел.

Андрюша в это время стоял около будки. Услышав в ней крики, он припал ухом к трубе. Металл жег его холодом, но он не замечал этого, он слышал только, как бурлит, клокочет хлынувшая в трубу вода…

Андрюша был счастлив. Это сделал его Степан!

На лед пришел генерал и благодарил главного механика, хлопал его по плечу, смеялся, потом взял под руку и повел на завод. Оглянувшись, он увидел Андрюшу и поманил к себе.

— Здравствуй, молодой человек, — сказал он. — Благодаря твоему брату доменные печи пошли. Сейчас будет первый выпуск чугуна. Пойдем посмотрим.

Андрюша потерял дар речи.

Он прошел через проходную вместе с директором и Степаном. Охрана почтительно пропустила их. Андрюша изо всех сил старался показать, что ничуть не удивлен.

Но на заводе его все не только удивляло, а ошеломляло: и паровозики-кукушки, с пронзительным свистом толкавшие огромные ковши на колесах, и ажурные мостовые краны над головой, предупреждающе звонившие колоколом, и скиповый подъемник с вагонеткой, которая сама собой ползла в гору, и запах гари, дыма, жженой земли и еще чего-то, и, наконец, — люди, ловкие, бесстрашные и умелые, в широкополых шляпах с приделанными к полям темными очками.

На литейном дворе доменного цеха в земле были сделаны канавки, в которых должен был застывать чушками чугун. Здесь-то и пахло горелой землей. Рабочие в светлых комбинезонах что-то делали около желоба.

И вдруг двор осветился. Посыпались искры, и ослепительно яркая жидкость потекла из пробитого отверстия. Люди отскочили, прикрываясь рукавицами.

Маленький генерал, который ростом был чуть выше Андрюши, обнял его за плечи и стал шутить, смеяться, что-то говорить… Андрюша понял, как любит директор свой завод, доменную печь, расплавленный металл.

По литейному двору торопливо шел полный седой человек. Сняв меховую шапку-ушанку, он издали махал ею директору.

Андрюша узнал главного инженера.

Главный инженер совсем запыхался. Подойдя к директору, он с трудом произнес:

— Насос отказал, Николай Сергеевич. Я приказал остановить доменные печи.

— Как встал?! — крикнул генерал.

Степан побледнел. Андрюша испугался за него. Ведь он после трех бессонных ночей едва держался на ногах.

— Конечно, эти свинцовые прокладки мигом растрясло, как и следовало ожидать. Они деформировались, и теперь воздух проникает в трубу, — сердито говорил главный инженер.

Генерал повернулся к Степану:

— Еще раз сорвать водоснабжение завода я вам не позволю! Идите! Быть там, пока насос не пойдет!

Степан повернулся и зашагал прочь.

Андрюша не знал, что ему делать.

Генерал ласково взял его за руку:

— Я тебя провожу. Эх, мальчик мой, ведь это же металл, металл, которого ждут наши солдаты на фронте…

В голосе его была такая горечь, что Андрюша сам готов был рассердиться на Степана за то, что насос у него остановился.

Прошла зима, вскрылась речка Светлая, сошел с пруда ледяной покров, поднялся уровень внешних вод, а около плотины так и осталась стоять деревянная будка с насосом, выручившим завод зимой.

Ранним утром, выйдя с завода, Степан прошел мимо будки и с особым чувством посмотрел на нее. Сколько суток проведено здесь! Говорят, материнское чувство крепнет во время бессонных ночей у детской кроватки.

У Степана было почти материнское чувство к насосу, который он все-таки пустил зимой. Да и ко всему заводу — тоже. Вот и сейчас он шел с завода после двадцати восьми часов, проведенных в доменном цехе, где ремонтировали механизм подъема конусов. Степан Григорьевич считал долгом главного механика быть там. Несмотря на угар, он не уходил и не позволял уходить до окончания ремонта всем, кто был вместе с ним. К утру домна пошла.

Возвращаясь домой, Степан думал о насосе, о домне, о людях, которым подавал пример своей неистовой работой, об Андрюше, его ведь следует воспитать в этом же духе, сделать инженером… «Наверное, он еще не ушел в школу».

Он действительно еще застал Андрюшу дома, обрадовался, растрепал ему волосы и велел как следует позавтракать. Но сам есть не стал. Болела голова.

Открыв окно, Степан смотрел, как братишка перебегает улицу. Собственно, это была не улица, даже и не просека в лесу, а просто нетронутый сосновый лес с приютившимися под сенью старых сосен маленькими, доверчивыми елочками.

Степан с наслаждением вдыхал лесной воздух.

Живешь одним заводом и не замечаешь, как проходит весна. Оказывается, на березках уже листва… И сколько оттенков зелени, если сравнивать сосны и ели, березы и траву… Хорошо бы пойти в лес с ружьем, не думать о колошниках и мартенах… Поспать бы на мху… или выкупаться в Светлой… Впрочем, конечно, купаться еще рано.

Может быть, действительно пойти в лес и там выспаться? Позвонить об этом заместителю? Со времени перемерзания Светлой и установки насоса на пруду, после десяти дней и десяти ночей, которые провел Степан без сна на льду, старый механик стал относиться к своему молодому начальнику много лучше. Да, десять суток без сна!.. Трое суток до первого пуска воды по трубе… и еще семь суток после объявленного Степану выговора за срыв срока и остановку насоса, который он сам же и надумал установить…

Пришлось отлить и обработать новые патрубки…

И все-таки завод пошел!..

Теперь Степан стал другим — давал сроки «с запасом», а потому больше их не срывал.

Зазвонил телефон. Степан снял трубку.

Говорил директор Веков. Он требовал, чтобы Корнев немедленно явился к нему.

Не в привычке Векова справляться, спал ли главный механик… и не в правилах Корнева напоминать об этом.

Превозмогая головную боль, Степан Григорьевич пошел в заводоуправление.

Веков ждал его.

— Ну, главный механик, славный механик, — встретил он его, выходя из-за стола и идя навстречу. — Кто старое помянет — тому глаз вон! За выговор «насосный» зла не имеешь?

— Не имею, товарищ генерал, — сухо ответил Корнев.

Директор усмехнулся:

— Ну, давай руку, поздравляю. С правительственной наградой. С орденом Красной Звезды, которым наградила тебя Москва за пуск завода зимой… наградила по моему представлению.

— Орден? — удивился Степан.

— Да, брат! И выговор и орден — за одно и то же. В этом, так сказать, диалектика… Сумей понять. Выговор тебя кое-чему научил. Орден — тому признание.

— Признание?

— Да, Корнев, признание. Садись. Разговор серьезный.

Маленький генерал вернулся на свое место за столом и уселся в вертящееся кресло. Степан сел на жесткий стул. В кабинете директора стояли только жесткие стулья с высокими неудобными спинками, как на железнодорожном вокзале.

— Признание, — продолжал директор, — и в первую очередь мое признание. Я приказал заготовить тебе документы. Поедешь в Москву.

— В Москву? А как же завод?

— Это хорошо, что ты не представляешь себе завода без себя… и себя без завода. Вижу — мое ученье. Все же поедешь в Москву получать орден. И явишься к нашему наркому. Только что с ним о тебе говорил по прямому проводу.

— Обо мне с наркомом? — настороженно спросил Степан.

— Да, Степан Григорьевич, о вас. Наш главный инженер, как вы знаете, безнадежно болен. Едва ли в строй вернется. Вот нарком и хочет с вами, товарищ Корнев, познакомиться. По моему совету, конечно… — Перейдя со Степаном на «вы», директор подчеркнул особое значение того, что он сказал.