Ну так она не позволит ему узнать, что творится в ее душе.

И еще ей необходимо срочно найти мощную защиту против себя самой, своих неистовых эмоций. Если она этого не сделает, то спустя несколько дней будет безуспешно пытаться собрать и как-то склеить осколки своего вдребезги разбитого сердца.

Подумать только, еще вчера она думала, что самое ужасное позади, что как-нибудь переживет острую боль разлуки и скоро забудется все, кроме ее растоптанной гордости и неудавшегося плана мести. Теперь ей придется пройти через этот кошмар второй раз.

И вся эта боль, весь этот ужас ради мужчины, который никак не заслуживает их! Да как же я могла отдать свое сердце, душу и тело такому человеку, как Освальд? — в тоске думала Белинда.

Если бы только он не разыскал ее, не разворошил осиное гнездо ее боли и отчаяния...

Но к чему эти пустые сетования? Он разыскал, и теперь ей предстоит держать себя в руках и выказывать ему свое глубокое безразличие, которого, к несчастью, не ощущает. А это значит, что она должна вести себя предельно вежливо.

Белинда снова украдкой взглянула на Освальда. Его лицо, достойное кисти живописца, было мечтой любого голливудского актера — мужественное, интеллектуальное, невыразимо притягательное. На него будет приятно смотреть, даже когда он состарится...

Будто почувствовав ее взгляд, Освальд оторвал глаза от дороги и посмотрел на свою спутницу. Она покраснела, словно ее поймали за чем-то постыдным, откашлялась и спросила:

— Нам долго ехать?

Фергюссон взглянул на горизонт, на поднимающиеся столбы пыли и ответил:

— Трудно сказать. При нормальных условиях три... три с половиной часа. Если поднимется буря, не могу предсказать. Смотря какая будет видимость.

— А где расположен ваш дом?

— Примерно посередине горы, в миле от озера и крошечной деревушки на ее берегу.

— Он большой?

— Да нет, не очень. Две спальни, гостиная, столовая, кухня. Ванные, конечно... Но все очень просто. Мы любили ездить туда всей семьей. Там отлично и летом, и зимой. Летом не так жарко и ветрено, как на побережье. А зимой иногда выпадает снег. Конечно, это не австралийские Альпы, но можно даже на лыжах покататься. Нам с братом в школе все завидовали — в Сиднее-то снега не бывает вовсе. Впрочем, что я тебе рассказываю? Ты сама живешь в штате, где нет зимы.

— Да, — вежливо поддержала разговор Белинда, — когда я была маленькой, отец возил меня и сестру в Юту, чтобы научить стоять на лыжах. Мы как-то провели там рождественские каникулы.

Какое-то время они вяло перебрасывались фразами, потом Белинда устала от напряжения и умолкла.

Спустя час-полтора Освальд притормозил у придорожного ресторанчика.

— Давай попьем чего-нибудь. Ехать еще довольно далеко.

Белинда, не говоря ни слова, подчинилась. Усадив ее за столик, он спросил:

— Есть хочешь? Мы доберемся до места не раньше чем через два часа. — Она покачала головой: аппетита не было ни малейшего. — Ты вообще сегодня что-нибудь ела?

— Нет, — призналась Белинда, — но я правда не голодная.

Они молча пили крепкий горячий кофе, запивая его ледяной минеральной водой. Белинда искоса посматривала на суровое лицо Фергюссона.

Наверное, он уже жалеет, что решил во что бы то ни стало наказать ее за своеволие. Если бы не это, мог бы проводить время с одной из многочисленных женщин, готовых выполнить любое его пожелание, думала она.

Например, с Самантой.

Эта мысль причинила ей неожиданно-острую боль.

К тому времени, когда они продолжили путь, началась буря. Освальд ехал, напряженно вглядываясь в дорогу перед собой, чтобы не съехать в кювет при практически нулевой видимости.

Спустя какое-то время, показавшееся Белинде вечностью, он сказал:

— Теперь уже недалеко осталось, несколько миль.

И правда, джип последние минут сорок планомерно карабкался вверх.

— Я рада, — искренне ответила Белинда. — Мне показалось, что ты ведешь машину вслепую.

— Так и есть. К счастью, я знаю дорогу как свои пять пальцев, иначе не вел бы себя так безрассудно. Черт, не думал, что буря доберется и сюда!

Прошло еще четверть часа, и Освальд остановил джип. Заметно потемнело, но они ориентировались на электрический свет, пробивающийся сквозь тучи пыли.

— Посиди пока. Я пойду сначала открою дверь, потом приду за тобой, — сказал Фергюссон и выскочил из машины. Он вернулся, накрытый клеенкой, помог ей выбраться и обхватил за талию. — Бежим скорее.

Оказавшись внутри домика, он отпустил Белинду, стряхнул на пороге пыль и песок, потом внимательно посмотрел на нее.

— Ну как, ты в порядке? Располагайся, а я сейчас загоню джип в гараж и принесу твой чемодан.

Она внезапно заметила, какое у него напряженное и утомленное лицо, и импульсивно спросила:

— А это обязательно?

— Нет, но лучше убрать, чтобы потом не выкапывать из-под песка. Песок мелкий, а это для мотора — смерть.

Когда дверь за ним закрылась, Белинда начала с интересом изучать обстановку. Комната была просторной, но без затей. Простая мебель, деревянные полы, в углу — высокие часы с кукушкой, как были у ее бабушки.

В воздухе пахло чем-то необыкновенно вкусным, и Белинда двинулась на запах. Открыла дверь и оказалась в кухне. Большая дровяная плита еще горела, на ней стояли горшки, от которых и шли эти пленительные ароматы.

Где же миссис Уоррен, о которой упоминал Освальд и которая, очевидно, приготовила обед?

Мысль появилась и исчезла, ибо в этот момент открылась входная дверь — Фергюссон уже загнал машину и вернулся, неся в руках ее чемодан. Он оставил его на полу в гостиной и тоже прошел в кухню. Ничто в нем не напоминало того улыбающегося мужчину, к которому она успела привыкнуть. Белинда внутренне содрогнулась и сказала, лишь бы нарушить пугающую тишину:

— Обед готов, плита горит, а миссис Уоррен нигде не видно.

— А ее тут и нет.

Господи, значит, они тут совсем одни? — испуганно подумала она и, заикаясь, спросила:

— Разве... разве она не живет в домике?

— Нет, она живет в деревне на берегу озера. Видя приближение бури, она, совершенно естественно, поспешила вернуться домой, как только закончила с делами.

— Но... но... как же она могла... Ведь ничего не видно...

— Миссис Уоррен живет здесь всю свою жизнь и в состоянии решить, когда опасно выходить из дому, а когда — просто немного неприятно.