— Хотя бы из жалости, все равно… Ведь ты не стала бы доискиваться, почему он берет тебя? Когда любишь — гордость неуместна. Поговоришь с ним?

— Это бессмысленно. Он не захочет. А даже если бы и согласился — что команда скажет?..

— Он согласится, он не смеет не согласиться. В этом наша единственная надежда. Он обязан тебе жизнью, он не имеет права отказаться. А с командой он все уладит… Одевайся, родная! Ты должна сейчас же пойти к нему! Нет, лучше прямо так, как есть…

— Товар в прозрачной целлофановой упаковке, — усмехнулась Алиса.

— Что ты сказала?

Алиса не ответила. Она плакала.

— Ну не плачь, иди же! — торопил ее Квиесис. — Хотя нет, это кстати, плачь! Заплаканные глаза значат больше, чем слова.

— Никуда я не пойду, — сказала Алиса. — Если хочешь, ступай сам.

Свадруп не знал, что решение о перемене курса принято без согласия команды — на первое собрание его тоже никто не позвал. Он знал лишь, что судно идет не в Сантаринг. Что оно идет в Латвию. В Латвию, где вместо вождя теперь хозяйничают разные цепуритисы. Тогда уж лучше вплавь к американскому берегу. Или на дно вместе с пароходом. Надежда на Квиесиса лопнула. Чтобы найти выход из нынешнего положения, нужна другая хватка. И такая хватка есть у Парупа.

Свадрупу не пришлось долго барабанить. Со вчерашнего дня Паруп не смыкал глаз. Шагал из угла в угол в своем застенке и ковал планы освобождения. Останавливался у иллюминатора и неподвижным взором всматривался в даль. В даль, скрытую непроницаемым мраком. В даль недосягаемую — до тех пор, пока он здесь взаперти. Пока наверху у власти Дрезинь.

— Господин Паруп!

— Черт возьми, где вас носило столько времени? Что происходит на корабле? Куда мы идем?

— Все полетело к чертям. Господин Квиесис послал радиограмму, а они решили не заходить в Сантаринг.

— Идиот проклятый! Он всем нам могилу роет… Значит, груз они не повезут?

— Нет, конечно! Они совсем с ума спятили! Прямо к большевикам дуют.

— Сволочи! Этого допускать нельзя.

Паруп метался по тесному помещению. Ломал голову и ничего не мог придумать. На миг все затихло. Потом раздался его голос. Громкий, будто он снова почувствовал себя хозяином на судне.

— Горючее!

— Горючего у нас хватит. — Свадруп сперва не понял, но тут же сообразил: — Есть, господин Паруп! Будет исполнено, господин Паруп!

— Надо попасть в Сантаринг. Во что бы то ни стало, поняли?

В машинном отделении появился Свадруп.

— Бездельничаете, да? — проворчал он. — Подать журнал!

Август демонстративно засунул руки в карманы. Антон бросился исполнять приказание. В его глазах Свадруп по-прежнему был начальником. Как только книга была положена перед старшим механиком, он тут же с размаху запустил ее в угол — с перепугу Антон вместо вахтенного журнала схватил роман Августа.

— Распустились тут без меня, скоты! — ругался механик. Он открыл вахтенный журнал. — Одиннадцать узлов! Вот что получается, когда нет над вами палки.

Свадруп про себя твердо решил придерживаться миролюбивого тона, но характер и профессиональная гордость взяли свое.

В обычной обстановке Август сумел бы постоять за себя и за свою книжку. И Антон отважился бы пояснить, что после поворота «Тобаго» пошел против ветра. И Свадруп сам понял бы это. И мотористов поразил бы неожиданный трудовой энтузиазм механика. Но неожиданная перемена курса теперь сбила их с панталыку. Судно повернуло на 180°. С чего вдруг? Какое чрезвычайное происшествие заставило капитана «Тобаго» взять прямой курс на родину? Но ведь тогда Дрезинь пришел бы поговорить, посоветовался… Долго гадать не пришлось. В машинное отделение влетел Галениек.

— Контрреволюция! — заорал он. — Дрезинь запретил идти в Сантаринг. Хочет уморить нас голодом.

— Наверно, забыл, что судно не его, а наше, — сказал Август. — Даже пираты устраивают военные советы.

Антон молча согласился с ним, однако сделал попытку заступиться за Дрезиня.

— Конечно, я не стал бы самовольничать, — сказал он. — Но ведь он комиссар. Мы выбрали его и…

— Не трепись, дурынка. Выбрали, а сейчас скинем к чертям. Пошли, ребята!

Август последовал за ним. Антон какой-то миг колебался затем тоже полез вверх по трапу.

Свадруп не удерживал их.

Уже два часа роба Курта полоскалась за кормой. Дольше оставлять ее в воде было нельзя, иначе океанская соль выест не только пятна. Курт не пошел за Галениеком, а отправился на ют. Вытащить штаны оказалось неожиданно трудным делом. Пеньковый трос почему-то превратился в ослизлого угря и выскальзывал из рук. Курт не сдавался. Наконец выволок робу на палубу. Распространился резкий запах нефти. Нефть?!

Курт понял беду. Он бросился бегом по палубе. У ближайшего люка остановился. Нельзя терять ни минуты. Соскользнул по поручням вниз. Пригнулся и по туннелю вала побежал в машинное.

— Товарищи! — Курт силился перекричать грохот. Его услышали. Из ответвления прохода вынырнул боцман. Загородил путь.

— Чего тебе?

— Горючее вытекает!

— Ну и что?

— Надо найти причину! А то до Риги не дойдем.

— Тогда пойдем в Сантаринг, какая тебе разница?

— Вы… вы нарочно выкачиваете нефть за борт!

— Не валяй дурака, Курт. — Боцман взял матроса за локти. — В Америке заживешь припеваючи. Господин Квиесис не поскупится на благодарность, боцманом станешь… Подумай! Чего ты в Риге оставил? Сам же всегда говорил, что у тебя нет родины.

— Неправда. Может, раньше… — медленно произнес Курт. — Но со вчерашнего дня у меня есть родина! Пусти! — Он вырвался от боцмана.

— Кончай церемонию! Бей! — крикнул Свадруп.

В руке боцмана блеснул нож. Он резанул пустоту. Курт уже перемахнул через вал. Бороться означало упустить время. Время — это горючее. Без горючего до Риги не дойти. Он должен попасть в машинное. К товарищам! Курт ринулся вперед. Рядом вращается гребной вал. Оступись — и конец. Смелет на фарш. Курт не смотрит влево. Направо тоже не смотрит. А справа, из ниши, выскакивает Свадруп. В руке — занесенный для удара гаечный ключ.

Курт согнулся. По лбу течет что-то теплое и липкое. Кровь. Нет, это нефть, она вытекает и вытекает. Нефть — кровь корабля. Она не должна вытекать. Не должна! Надо остановить ее, не то остановится корабль.

Курт открыл глаза. Сквозь багровый туман он разглядел склонившегося над ним боцмана. Он напряг последние силы. Удар ноги угодил боцману под ложечку. Тот потерял равновесие, ударился о стену.

— Держи его! — крикнул Свадруп. Поздно. Курт успел проскочить мимо.

«Тобаго» идет домой. Завтра, впервые за этот рейс, солнце поднимется из океана прямо по носу. Впервые за этот рейс у Дрезиня спокойно на душе. Усталый и довольный, он повернулся на бок. Зарылся головой в подушку. Что-то мешает. Щетина на подбородке и щеках. Успела уже вырасти. Весь день не было свободной минуты. До многого руки не доходят, где уж тут заботиться о красоте.

Алиса. А не лучше ли поговорить с нею? Теперь, когда Квиесис проиграл, когда последствия телеграммы не угрожают судьбе «Тобаго», Дрезинь может думать об Алисе без злости… Разве тогда, в туннеле вала, томясь голодом и жаждой, он не заподозрил Цепуритиса в предательстве? А оказалось, моторист лежал без памяти в лихорадке. Людям надо верить. Разве Алиса не человек? Дрезинь вспоминал все сделанное для него Алисой, и вдруг ему захотелось поверить в то, что она не знала о коварном смысле невинной на вид телеграммы.

Если бы не Алиса, он сейчас был бы на острове Хуана. Судно продолжало бы свой путь к Сантарингу. Теперь «Тобаго» идет на родину, А Алиса? Для Алисы там тоже будет родина? Сегодня утром она сказала, что останется в Сантаринге… На душе снова стало тревожно. Борьба за судно вроде бы завершилась. Теперь надо начинать борьбу за Алису. Борьбу нелегкую, долгую. То, что Алиса сделала, было сделано для него лично. К новой жизни надо прийти сознательно…