Ступени ведут вниз. Над сводчатым входом в кабачок покачивается большой спасательный круг с изображением краснощекого морячка. Свитые из каната буквы образуют название трактира «Спасение моряка».

Кнут открывает дверь. В нос ударяет пивной и винный дух. Под сводами закопченного потолка висит модель старинного парусника. На стенах — спасательные круги и изображения кораблей. Почерневшие от времени непокрытые столы, такие же темные, до блеска отполированные посетителями скамьи. В другой раз Кнут задержался бы здесь немного дольше, чтобы досыта наглядеться на имеющуюся тут всякую всячину из морского обихода. Нынче же он без задержки направляется в заднюю комнату, где за большим круглым столом сидят лоцманы — члены забастовочного комитета. Истым морским волком выглядит старый Хеллер. У него седые бакенбарды, фуражка с золотым якорем. Грузную фигуру, свидетельствующую о чрезмерной страсти к пиву, обтягивает вязаная кофта. Синяя тужурка с золотыми пуговицами брошена на спинку стула. Перед ним стоит массивная пивная кружка. С противоположной стороны за столом сидит Эрик Берлинг, пожилой человек с коротко остриженными волосами, задубелым на солнце и ветру, энергичным и жестким лицом. Его крупные, узловатые руки, словно отдыхая после нелегкого, только что завершенного труда, недвижно дремлют на столе. Подле окна стоит Густав, самый молодой лоцман в Криспорте — голубоглазый юноша в свитере цвета морской волны.

Видно, что принятое решение начать забастовку потребовало от них тяжелой внутренней борьбы. Что ни говори, забастовка в какой-то мере парализует жизнь города. От этого решения зависит судьба многих людей, и все же оно было принято. Безрассудному упрямству судовладельцев была противопоставлена железная воля Берлинга и подкрепленная расчетами вера в скорую победу.

Кнут неловко мнется у двери, стараясь привлечь к себе внимание Берлинга.

— Говори смелее, малый, — подбадривает Берлинг. — Не видишь разве, здесь собрались все свои.

— Дядю нигде не могу найти, — сам не знаю почему, оправдывается мальчуган. — Только, думаю, вам это тоже будет интересно. Консул только что заказал номер для доктора Борка. Самый шикарный. Он приезжает через несколько часов.

— Ну, что ж, — Берлинг старается говорить невозмутимо, — это большая честь для нас.

Густав согласно кивает.

— Большая неприятность, товарищ Берлинг! — озабоченно качает головой Хеллер. — И давай не делай вид, будто не понимаешь, чем пахнет приезд такого человека. К тому же теперь, когда у него в парламенте дел невпроворот.

— Знаю, — кивает Берлинг. — Потому и утверждаю — большая честь! Наша забастовка только началась, а противник уже бросает в бой артиллерию главного калибра.

— Боюсь, хватит одного выстрела, — мрачно пророчествует Хеллер. — Наши позиции не так крепки, как надо бы.

— Никак, душа ушла в пятки? — трунит Густав.

— Я сколотил наш профсоюз, когда тебя еще на свете не было, молокосос ты эдакий! И с Борком я уже имел дело. — Хеллер выпивает залпом свое пиво. — Он проглотит нас всех, как я — это сусло, и даже не поперхнется… Говорят, Борка со дня на день должны ввести в правительство…

— Не стоит продолжать, — улыбается Берлинг. — Все зависит от того, через какие очки глядеть. Тебе кажется, что приезд Борка — доказательство силы судовладельцев, а на мой взгляд — слабости. Консул не стал бы вызывать его, будь он уверен в своих силах.

— А ты в своих уверен? — резко спрашивает Хеллер. Берлинг не успевает ответить, так как дверь кабачка распахивается, и, одним прыжком преодолев всю лесенку, влетает его дочь Нора — блондиночка лет восемнадцати; на лице ее тревога.

Задыхаясь, она с разбегу бухается на скамью и, нимало не стесняясь, отпивает несколько глотков пива из кружки, которую Хеллер успел уже наполнить.

— Ну и манеры у твоей дочки! Сущий извозчик! — возмущается Хеллер.

— Что стряслось, кузнечик? — с трудом подавляет улыбку Берлинг.

— Да ну вас с вашими манерами! — восклицает Нора. — Только что слышала потрясающую новость! В устье реки вошел торговый пароход. Через несколько часов он будет в Криспорте.

— Вот-вот! — трахает кулаком по столу Хеллер. — Получай! Борк еще не успел явиться, а забастовка уже срывается! Этот стервец найдет штрейкбрехеров!

— Весь город только и говорит об этом, — торопливо поддакивает Кнут. — А есть, которые болтают, будто это русские.

— Чего суешь нос не в свое дело, — вскидывается на него Нора, не желающая уступать первенства. — Пароход называется «Советская Латвия»!

— Советская?! Тем хуже! Видали, даже ваши Советы используют штрейкбрехеров! Узнаю руку Борка. — И пораженный Хеллер продолжает: — Одновременно два удара. В нокауте сразу и забастовка и наши левые, которые готовы костьми лечь за эти Советы… Ну, Берлинг, что ты теперь скажешь про свою красную помощь?

— Скажу, что тебе давно пора бы снять черные очки, — спокойно отвечает ему Берлинг. — Если ты допускаешь, что советское судно пошло на сделку с Борком и союзом судовладельцев, то с тем же успехом можешь допустить, что Борк будет голосовать за торговый договор с Россией.

— А откуда у них лоцман? — спрашивает Густав. — Из наших никто не выходил на рейд.

— Да, здесь какая-то загадка, — вынужден согласиться Хеллер.

— Как, ты сказала, называется этот пароход? «Советская Латвия»? — переспрашивает у дочери Берлинг. — Чудеса, да и только…

— Что-то не верится, чтобы эту «Советскую Латвию» провел покровитель мореплавателей святой Николай, — язвит Хеллер. — Красные, они ведь безбожники.

— Неужели это название ничего тебе не говорит, дочка? — Берлинг радостно возбужден.

— Мне?! — Нора порывисто вскакивает со скамьи. — Ну конечно, папа, как это я сразу не сообразила. Это же наверняка наш Аугуст!

— Аугуст Тайминь. — И Берлинг убежденно продолжает: — Только он более или менее знает местный фарватер, чтобы пойти на такой риск. Моя школа! Не зря два года таскал его матросом на своем катере…

— Какой Аугуст? — недоумевает Густав.

— Моряк-латыш. Бежал из оккупированной Риги в Швецию, а шторм прибил его лодку к нам…

— Он убил эсэсовца, который напал на его девушку, — перебив отца, принялась рассказывать Нора. — Он ее очень любил. Она, можно сказать, была ему женой, через две недели они поженились бы… Я же рассказывала тебе, Густав, — напоминает Нора. — Когда Аугуста выбросило на наш берег, мы еще раздобыли ему документы на твое имя.

— Вот будет номер, когда встретятся два Густа! Он ушел до того, как ты вернулся из Англии. Подался навстречу советскому десанту, высадившемуся в Бергхольме.

— Тогда почему он ни разу не написал нам?.. — раздумывает вслух Нора. — Когда уезжал, подарил мне эту чаечку на память, — ласково прикасается она к миниатюрной янтарной чайке, приколотой к платью, — а потом как в воду канул.

— Наверно, ревнивая жена запретила переписываться с заграничными зазнобами, — поддевает дочь Берлинг.

— Интересно, встретил он свою Элеонору или нет… — мечтательно произносит Нора.

Казалось бы, что тут трудного — вести судно по фарватеру, который обозначен на навигационной карте? Когда отмечены на ней буями и вехами каждая мель и подводный камень, когда створные знаки на берегах направляют судно от поворота к повороту? Тем не менее всякий опытный моряк знает, что тут требуется умение не только разобраться в путанице всевозможных сигналов. Самое главное — это знать опасности, о которых нельзя предупредить штурмана, которые не оградить знаками: зависящие от времени года и суток течения, блуждающие отмели и прочие неожиданные препятствия, угрожающие безопасности плавания.

Тайминь напряженно вспоминает все, что знал о причудах коварной реки, пока корабль плывет по сравнительно широкому и глубокому руслу устья. Знакомый пейзаж напоминает о прошлом, напоминает про Элеонору, от которой он сейчас так же далек, как и десять лет тому назад. И не так же, а неизмеримо дальше. Тогда хоть была надежда, что скоро кончится война и он вернется к своей милой. Потому-то он и не желал терять ни часа и, пренебрегая советами друзей, отправился через оккупированную территорию навстречу Красной Армии. Однако в Риге встретиться с Норой ему не довелось. Одна из ее однокурсниц рассказала, что Нора уехала из Риги на поиски его, Аугуста. Так что упрекнуть девушку было не в чем. По-видимому, единственное письмо из Криспорта и надоумило Нору пойти вместе с немцами. Вот и все, что он знал об участи Норы. Слишком мало, чтобы на протяжении десяти лет поддерживать огонек надежды.