Голоса доносились из-за закрытой двери. Глуховатый старческий баритон задавал уточняющие вопросы, а молодой мужской голос рассказывал какую-то в чем-то знакомую, а в чем-то новую для Риты историю. Фото с веселыми глазами... Да, она тогда вывешивала на сайт лучшую свою, тюменскую еще, фотографию. Папа тогда был жив, мама здорова, Рита верила, что впереди у нее только хорошее. И смотрела с фотографии этому хорошему прямо в лицо. Гришка, тот, рязанский, когда они уже познакомились, говорил, что в жизни она точно такая, как на фотографии. Вот только глаза стали другие, будто внутрь себя она все время смотрит, о своем думает. А она и думала. Про маму.

Рита повернулась на другой бок, не желая расставаться с приятным сонным оцепенением. Мама... Полтора года надежды и еще полтора года тупого служения угасающему телу. После второго инсульта врачи разводили руками и говорили, что жить ей осталось два-три месяца. Протянула пятнадцать, и все это время Рита вертела с боку на бок тяжелое мычащее тело, делала уколы, кормила с ложечки, собирая с подбородка вываливающуюся из обвисших губ еду и вздрагивая от всплесков тоски из родных ореховых глаз. Только глаза в этом теле оставались мамиными, именно они удерживали Риту в этой реальности. Потому что иногда ей казалось, что она спит и видит дурной сон. А стоит проснуться, и все окажется совсем другим. Мама будет здорова и счастлива, Рита не станет гнуться у компьютера ночами, подрабатывая составлением рефератов по экономике, случайным компьютерным набором и участием в каких-то сомнительных маркетинговых интернет-опросах. А достанет свой диплом экономиста-международника и устроится в какую-нибудь хорошую фирму. И замуж выйдет. И кончится это ее распроклятое одиночество, от которого хочется наложить на себя руки.

— Скажите, молодой человек, а как она перенесла смерть матери? — спросил баритон за дверью.

— Да вроде спокойно, — ответил смутно знакомый мужской голос. — По крайней мере, без особых слез. Да и тетя Тая помогла очень, поддержала. Квартиру эту Рите подарила. Хотя, правда, мы с Ритой поругались пару недель назад. Я просил ее, чтобы подождала с переездом, пока с вахты вернусь, а она ни в какую. Бери, говорит, отгулы, и поехали. Не могу больше жить в этой Рязани. А у нас отгулы взять — проблема. И так бурильщиков некомплект. Попытался объяснить — в слезы. Не любишь, говорит, работа дороже меня... Ну, знаете, что женщины могут наговорить в таких сценах. В общем, обиделась так, что, оказывается, даже Тамарочке не сказала, что замужем!

— Точно, точно! Если бы она не позвонила мне позавчера из Праги, прыгал бы ты, Гришечка, под дверью. Ни за что бы тебе ключи не дала! — вступила в разговор Тамарочка, и Рита окончательно проснулась. Она в тети-Таиной квартире, которая вторую неделю уже — ее дом. За дверью разговаривает Тамарочка, которая уже вторую неделю — ее соседка. И мужчина, который, оказывается, уже почти месяц — ее муж. Но как же так? Почему же она помнит совсем другое? Помнит другую часть своей жизни, где нет у нее никакого мужа? Но почему тогда он рассказывает такие подробности из ее жизни, которые случайный человек знать не может? Почему в ее квартире находятся его вещи? Почему у них общие фотографии? Почему обручальное кольцо — Рита пошевелила пальцами — ей впору?

Рита принялась еще раз перебирать в памяти события последних дней. Выставка, шеф, сказочная Прага, чистенький вагон, соседка, залитый кофе «Черновик» Лукьяненко, параллельная реальность... А вдруг это правда? Может, теория, о которой ей рассказывала соседка, верна? Может быть, она, Рита, сделала в ночном поезде свои полшажочка? Когда кофе, к примеру, пролила? Помнится, ее тогда тряхнуло будто! И перешла в другую реальность? Где все почти так, как в прежней. Только в этой реальности она не одна. В этой мама умерла, зная, что Рита счастлива. В этой реальности у нее есть замечательный любящий муж. А работа? Работа у нее есть в этой реальности?

Рита скинула с себя плед, на ощупь, нашаривая у кровати тапочки, обулась, пригладила волосы и вышла из комнаты в смежную гостиную.

Журнальный столик был придвинут к дивану. В двух старомодных креслах с деревянными подлокотниками сидели Тамарочка и опрятный пожилой мужчина профессорской внешности. Они рассматривали фотографии в Ритином альбоме. Кодаковский альбомчик лежал чуть в стороне — свадебные снимки они, видимо, уже посмотрели. Муж сидел на диване и комментировал:

— Это Рита с родителями, в Крыму. Здесь ей двенадцать, кажется. А это с подружкой какой-то, не знаю с кем.

— Да с Женечкой же, ты что, незнаком с ней, что ли? — узнала Тамарочка, и Гриша оторвал взгляд от альбома, собираясь отвечать. И заметил Риту.

— Рита, ты зачем встала? — вскинулся он к ней навстречу и замешкался, пролезая между столом и диваном. — Как ты себя чувствуешь, голова не кружится?

Рита прислушалась к своим ощущениям. Голова не кружилась. Она легкой была, голова. И пустой. И где-то на донышке зарождалось ощущение ясности и покоя.

— Все в порядке, Гриш, я хорошо себя чувствую, — с удивлением сказала Рита и охотно прильнула к широкой груди мужа, пристраивая на ней голову и вспоминая ощущения. Ведь если они уже не в первый раз обнимаются, должна же она хотя бы телом про это вспомнить, раз мозгами не получается! Голова отчего-то не пристраивалась, Рита поерзала немного и затихла где-то возле Гришиного бицепса. Нет, ощущения совершенно новые. Наверное, она в параллельную реальность перешла вся, целиком, вместе с памятью тела.

— Девочка моя, милая, как же ты меня напугала, — сказал Гриша и погладил Риту. Сначала два раза по волосам, потом три раза по спине.

— Гриш, я все вспомнила! Я вспомнила, что ты — мой муж! — пробормотала Рита в Гришину подмышку, и рука мужа сбилась с третьего раза и на несколько секунд придавила Риту неожиданной тяжестью. Рита аж голову подняла и попыталась заглянуть Грише в лицо. Не получилось, и тогда она из-за его плеча стала рассматривать гостей.

Пожилой профессор из своего кресла с любопытством наблюдал за событиями. А Тамарочка, она успела сменить свой утренний халат в синий цветок на бледно-зеленое платье, та и вовсе перекрутилась вся на своем сиденье, жадно впитывая каждый их жест и каждое слово.

— Ритка, правда, что ли? Ты вспомнила? Вспомнила! Она вспомнила, — сообщил Гриша, оборачиваясь к гостям.

Рита пошевелилась, размыкая Гришины объятия.

— Очень хорошо! Позвольте представиться, — встал из кресла профессор и слегка наклонил голову, представляясь: — Лев Казимирович Дворецкий, профессор. Приглашен в ваш дом вашим мужем, Дабы помочь вам в ваших затруднениях.

Рита обошла мужа и подала профессору руку, невольно сбиваясь на его манеру речи:

— Очень приятно, Рита. Все затруднения кончились, мне очень неудобно, что мы вас побеспокоили. Вы позволите предложить вам чаю?

— Всенепременно, сударыня, с удовольствием выпью чашечку!

— Гриша, будь любезен, порежь хлеб, сыр и что там еще есть в холодильнике! Тамарочка, я была бы очень признательна, если бы ты помогла Грише на кухне. А меня прошу извинить, мне потребуется некоторое время, чтобы привести себя в надлежащий вид!

Тамарочка быстро закивала. Рита улыбнулась всем сразу легкой улыбкой и пошагала в ванную.

— Нет, доктор, вы видите, что творится-то? Теперь она заговорила по-чудному, — зашептала Тамарочка, как только Рита вышла из комнаты.

Рита улыбнулась про себя этому шепоту и, закрывая дверь ванной, услышала профессорский вердикт:

— По-моему, тут ничего серьезного. Обычное переутомление. И шок, вызванный долгой болезнью матери.

«Понятно? — показала Рита язык своему отражению. — Переутомление, небольшой шок и переход в другую реальность. Господи, как хорошо-то! Как хорошо, что в жизни у меня теперь совсем все наладилось! Квартира — мечта! Муж — супер! Работа... Так, а что с работой-то? Кем я работаю в этой-то реальности?» Рита быстро поплескала в лицо прохладной водой (о, щечки розовенькие стали), расчесалась (надо бы подстричься, оформить это лохматое безобразие) и вышла на кухню: