— Извините! — и стал протирать запотевшие очки.

На кухне повисла неловкая пауза, и, когда входная дверь разразилась звонком, все с облегчением встрепенулись — кто пришел?

— Я открою, — вскочила из-за стола Тамарочка и унеслась к двери.

— Где он? — донеслось через несколько минут из прихожей. — Где они? Уже в постели, да? А ты их охраняешь, старая сводня? А ну, скажи ему, чтобы вышел! А не то разнесу это ваше любовное гнездышко к едрене фене!

— Что это? Кто это? — Профессор Дворецкий переводил близорукий взгляд с Григория на Матвея.

Григорий уставился в сторону прихожей с недоумением, а Матвей закрыл глаза и тихо застонал. Нет, этого просто не может быть!

— Кажется, это ко мне.

* * *

Странная девица визжала так, что будь в доме восемь этажей — на всех, наверное, было бы слышно. А уж у них, на трех-то, и подавно все слыхать. Тамарочка, хоть и обладала зычным голосом, соревноваться с девицей не захотела — не то у нее было настроение. И поэтому несколько минут молча разглядывала странную гостью. Шубка норковая, дорогущая, наверное. Волосы пепельные, длинные и подстрижены красиво. В салоне, наверное, стриглась. У ее хозяйки после салона волосы всегда так лежат. Глаза, как у Барби, — большие, в загнутых ресницах. Красивая девушка, когда не орет.

— Так вам кто нужен-то, я не поняла? — спросила Тамарочка, дождавшись, когда у девушки закончился воздух и она сделала паузу на вдох.

— Муж мне мой нужен, вот кто! Я точно знаю, что он здесь. Машина его возле вашего подъезда стоит, я видела! И консьержка внизу сказала, что он в шестую квартиру пошел! И дубленка, вот, я точно знаю, его это дубленка! — пуще прежнего разошлась девица, увидев на вешалке куртку Ритиного начальника. Действительно, приметная вещица — квадраты светло-коричневых лоскутов сшиты с каким-то особенным шиком.

— Так вы к Матвею, что ли, Алексеичу? — начала понимать Тамарочка.

— Тамарочка, что у нас происходит? — выглянула из своей комнаты Рита. В руках — листочек бумаги.

— Да вот, Матвея Алексеича жена ищет!

— А, так это с тобой Матвей теперь шашни крутит? — повернулась к Рите девица, и та отшатнулась от волны исходящей от нее ярости. — Ну и как, справляешься с обязанностями, помощница? Знаешь теперь, как он любит и что он любит? А то хочешь, опытом поделюсь?

— Спасибо, я прекрасно справляюсь со своими обязанностями! — машинально отбила подачу Рита, и девица аж задохнулась от ярости:

— Ах ты, корова, секретутка паршивая! — и бросилась к Рите. Наверное, в волосы вцепляться.

Рита видела однажды такую картину. В Тюмени жила на их площадке веселая соседка Ниночка. И как-то раз соседка сверху, Галина Петровна, вот так же визжала что-то про мужа Васю и про Ниночку. Обзывала ее подстилкой, а потом вцепилась Ниночке в волосы, и выскочившему на шум Васе (из Ниночкиной, кстати, выскочившему квартиры) пришлось вылить на супругу ведро воды... Он потом так и остался у Ниночки жить.

— А ну, стой! — Тамарочка поставила на пути у девицы свое массивное плечо, и та изменила траекторию, отлетев к стене у вешалки. Взвизгнула дикой кошкой, выставила ногти-когти и...

— Дунечка, может, хватит уже людей смешить?

Матвей вышел из кухни и теперь стоял и морщился, будто у него внезапно разболелась голова. Потом сказал, объясняя сразу всем: Рите, которая в ужасе прижимала к груди листочек, Грише, который оглядывал девицу с явным интересом и одобрением, Тамарочке, которая переводила взгляд с Матвея на девушку со спокойным любопытством, профессору Дворецкому, который рассматривал даму под вешалкой с профессиональным прищуром:

— Это моя бывшая невеста. Не ожидал, что она ворвется сюда.

— Бывшая? — взвилась притихшая было Дунечка. — Это ты решил, что я бывшая! А я не бывшая! Я стану твоей женой, понял? И я тебе покоя не дам! И шлюшкам твоим покоя не дам! Пока все, до единой, не поймут, что ты — только мой! Ну, прости меня, вернись ко мне! Хочешь, на колени встану! — вдруг резко сменила тактику блондинка.

— Прошу извинить, дама не в себе. Мы уже уходим, — сказал Матвей.

Деревянной от сдерживаемого гнева походкой — залепить Дунечке пощечину хотелось так, что аж ладонь чесалась, — он подошел к вешалке, сорвал с нее свою дубленку. Второй рукой крепко взял Дунечку за руку повыше локтя и потащил ее к двери.

— Матвей Алексеич, одну минуточку! — окликнул его Дворецкий, подошел и протянул белый прямоугольник визитки. — Осмелюсь предположить, что вашей супруге необходима квалифицированная помощь. Готов предложить свои услуги.

— Она мне не супруга, — поправил профессора Матвей. Но визитку взял, выпустив на полминуты Дунечку, сунул кусочек картона в карман пиджака и вывел-таки свою бывшую за дверь.

Глава 5

Больше всего на свете Матвей боялся выглядеть смешным. С тех самых пор боялся, как в пятнадцать лет влюбился в девочку Алену из своего класса. Пришел в девятый класс после каникул, глянул на загорелую загадочную красавицу, в которую вдруг превратилась привычная веснушчатая хохотушка, и пропал. Влюбился так, что в ее присутствии сердце поднималось куда-то к горлу и бухало там африканским барабаном. В горле от этого буханья пересыхало, а глаза принимались искать: где Алена? Потому что сердце начинало бухать гораздо раньше, чем глаза замечали девушку. И ему даже проверять было не обязательно: если в горле пересохло — Алена где-то здесь.

Этой невысказанной любовью Матвей страдал всю первую четверть. И почти всю вторую. Все слова, что застревали в сохнущем горле, и все чувства, которые делали его сны маетными (а иногда — стыдными, и тогда он злился на свое дурацкое тело, которое вытворяло с ним такие выкрутасы), он изливал на бумаге. Стихи он писал. О Прекрасной Даме, о Белой и Алой Розе, о Верной Рыбачке и Нежной Ассоль. Большинство тем и образов подсказывал Александр Грин — мама его обожала, дома стояло полное собрание сочинений этого романтика. Его Лисс и Зурбаган стали для Матвея убежищем. Землей обетованной, куда он эмигрировал вместе с Аленой. В мечтах, разумеется.

А перед Новым годом он решился. Переписал самые красивые, самые нежные стихи на большую красивую открытку. Дня три носил ее в портфеле, дожидаясь, когда Алена останется одна. Вокруг нее постоянно крутились то Вика Смирнова, то Севка-гандболист. Севка травил вечные анекдоты, от которых Вика заливалась визгливым тоненьким смехом, Алена поводила плечами, неопределенно улыбаясь, а Матвей отчаянно завидовал, что он так не может. Не умеет он так трепаться: легко, раскованно, непринужденно. Зато он умеет писать стихи!

На четвертый, кажется, день Матвею повезло. Севка в школу не пришел — играл на каком-то первенстве. А Вика, пошептавшись с Аленой, исчезла на большой перемене. В буфет, наверное, ушла. И Алена осталась одна, у окна, в самом конце школьного коридора. Тогда Матвей решился, вытащил свою открытку, твердым шагом подошел к девушке и решительным жестом шмякнул открыткой о подоконник:

— Вот, Савельева, с Новым годом тебя!

— Что это? — Алена раскрыла открытку. — Стихи? Твои? — Алена даже голову к плечу склонила, разглядывая парня с насмешливым интересом. Мол, надо же, тихоня-ботаник, стихи написал, кто бы мог подумать.

— Нет, поэта одного, неизвестного, — замотал головой Матвей. Больше ничего сказать не получилось. Сердце забухало, в горле пересохло, и уши, вдобавок ко всему, заполыхали алыми парусами.

— Спасибо. Я потом почитаю, ладно?

Матвей кивнул торопливо, развернулся и пошагал к лестнице, спиной чувствуя Аленин (насмешливый!!!) взгляд.

На следующий урок он не пошел. Не смог. Испугался, что не выдержит, если его стихи не понравятся. И если понравятся — тоже не выдержит. Вообще никаких последствий не выдержит! В общем, прогулял он три последних урока. А вечером мама позвала его к телефону:

— Мотенька, тебя к телефону, твоя одноклассница!