Целоваться было приятно. Давно никто вот так вот не обнимал ее, не прижимал к груди, не впивался в губы поцелуем, не снимал с нее куртку, не забирался под свитер, поглаживая по голому животу...

— Хватит, прекрати! Да прекрати же! — отпихнула Рита увлекшегося типа, который уже начал расстегивать ее джинсы.

— Рит, ну ты что? Я же соскучился!

— А я нет! Я вообще тебя не знаю, понял?

— Рит, ну ты что? Обиделась все-таки, что я тебя не встретил? Ты же сама не захотела!

— Да когда я не захотела? Когда?

— Вчера вечером, я же звонил тебе на мобильный, ты сказала, что нечего мне вскакивать в шесть Утра. Что от Белорусского недалеко, вещей мало, сама доедешь.

— Слушай, как там тебя... Гриша, — потрясла Рита головой. Мутный туман начал оседать головной болью. Происходящее напоминало странный сон. — Я не разговаривала с тобой вчера по мобильному. Я вообще ни с кем вчера не разговаривала по мобильному. И тебя я вижу впервые в жизни. Ты кто? Вор? Так забирай что понравилось и отваливай. У меня жутко болит голова.

— Рит, ты что? Тебе нехорошо? Ты побледнела. Может, на кухню пойдем, кофе выпьем?

— Лучше чаю, — поправила Рита. Горечь вчерашнего кофе все еще отзывалась противным привкусом.

— Хорошо. — Гриша пошел ставить чайник, а Рита подобрала с пола пуховик — ишь ты, скинул в порыве страсти! — пристроила его на вешалку, где уже висела мужская дубленка. Переобулась в тапки, бросив свои сапоги рядом с мужскими зимними полуботинками.

Зашла в ванную, поплескала в лицо ледяной водой из-под крана. Голову отпустило. Рита поглядела на себя в зеркало — бледность, которую заметила в лифте, сменилась пятнами румянца. Отражению что-то мешало. Рита поняла, что именно: на подзеркальной полке чужая зубная щетка торчит из чужого стаканчика так, что перечеркивает отражение почти пополам. Рядом лежит мужской бритвенный станок. И тоненькое маленькое колечко: посредине золотого ободка — полоска белого золота. Рита машинально надела кольцо на правый безымянный палец. В самую пору. Потом осмотрела ванную: два незнакомых полотенца: маленькое, для лица, и большое, банное. Две пары носков и мужские трусы на веревочке. На крючке — мужской темно-зеленый махровый халат.

— Рита, ты чего так долго? Я чай заварил уже. Бутерброд тебе сделать? С сыром? — заглянул в ванную Гриша.

— Сделай!

Рита пошла на кухню, села за круглый теткин стол — теперь он был покрыт не белой скатертью с кистями, а красной клетчатой. И занавески на окнах были другие — тоже клетчатые, с большим оборчатым фестоном поверху окна.

— Я смотрю, ты освоился тут, — сказала она. — Прижился. Скатерть сменил, занавески...

— Рит, ты что? — Гриша прекратил нарезать сыр и повернулся к ней. Надо же, и фартучек повязал в такую же клетку! — Здесь все так, как ты сделала. Я ничего не менял! Ритка, давай уже прекращай эти игры, ты меня начинаешь пугать!

— Ну не только же мне бояться!

Рита взяла со стола чашку — а чашки прежние, теткины, — глотнула крепкого чая — надо же, в самый раз заварил — и спросила:

— Гриша, а зачем тебе это надо?

— Что, Рита?

— Притворяться моим мужем!

— Ну все, хватит. — Гриша швырнул нож на стол, стянул с себя фартук, скомкал его и бросил в угол. А потом сел за стол наискосок от Риты и раздраженно спросил: — Ты что, рехнулась там, в этой Праге? У тебя что, пивное похмелье? Или ты переспала со своим шефом, а теперь морочишь мне голову?

— Гриша, я не спала со своим шефом. И у меня нет пивного похмелья. И мужа у меня тоже нет. Понимаешь? Я не замужем. Я живу одна. И когда я уезжала в Прагу, здесь была другая скатерть и другие занавески! И никакого мужа не было!

— Ритка, прекрати! У тебя что тут, крыша от перегрузок съехала, пока я на вахте был? Я понимаю, что тебе досталось — переезд, хлопоты, тетка твоя некстати умерла. Но я-то не виноват, что ты хотела скорее в Москву перебраться! И если ты решила превратить нашу встречу в скандал, выбери хотя бы для этого менее идиотский повод!

От Гришиных воплей головная боль съежилась до размера мелкой бусины, и Рита поняла, что надо делать.

— Так, Гриша, — отодвинула она чашку и поднялась из-за стола, — или ты сейчас же выметаешься, или я иду звонить в милицию.

— Хорошо, — Гриша тоже встал, — если ты так объявляешь о разводе — пожалуйста. Насильно мил не буду. Пошли писать в суд заявление, квартирку поделим и разбежимся.

— Какой суд? Какое заявление?

— О разводе, ты же этого хочешь!

— Да не муж ты мне!

— Да муж я тебе! Законный! — окончательно взорвался Гриша и убежал в глубь квартиры. Потом прибежал обратно и шмякнул на стол тоненькую серую книжицу. — На, читай, если забыла.

Рита взяла книжицу в руки. Свидетельство о браке между гражданкой Зубовой Маргаритой Ивановной и Тюлькиным Григорием Борисовичем выдано Рязанским ЗАГСом. Согласно записи, фамилию она оставила себе девичью. И правильно сделала. А поженились они... в августе. Три месяца назад. В то время она еще встречалась с Гришкой...

Рита медленно положила свидетельство о браке на стол, молча обошла Тюлькина Григория Борисовича и пошла смотреть, что еще не так в этой реальности. На диване в комнате был новый плед в зеленую клетку, на секретере в рамке стояла фотография, где она сидела вдвоем... с мужем? Рита смотрела в объектив с легким намеком на улыбку, а Гриша стоял сзади, обняв ее за плечи и пристроив свой подбородок поверх ее макушки, сиял голливудским оскалом. У Риты была такая фотография, только позади нее не Гриша стоял, а Женька, они в ее приезд в Рязань в салоне снялись. Вот только куда она задевалась с переездом?

— А фотографии наши где? Свадебные? — спросила Рита, и мужчина молча кивнул на стопку альбомов.

Поверх старых, обтянутых кожей тетушкиных фолиантов лежал компактный кодаковский альбомчик. Рита полистала снимки. Вот они расписываются в книге — служащая ЗАГСа стоит к объективу спиной. Вот они за столиком в каком-то кафе, с бокалами вина в руках. Рита одета во что-то песочного цвета, судя по вороту и рукавам — очень элегантное. И у нее точно такое же выражение лица, с легким намеком на улыбку. На пальце — тоненькое колечко. На желтом ободке — белый штришок. Рита медленно перевела взгляд на безымянный палец своей руки. Это, что ли, колечко? И опять вернулась к фотографиям. Вот они вдвоем стоят на высокой площадке. За спиной — панорама их городка. Что-то песочное оказалось действительно элегантным костюмом: короткий приталенный жакет и юбка годе длиной до щиколотки.

Рита отложила альбом и заглянула в шкаф. На плечиках висели мужской джемпер, несколько сорочек, куртка и черный костюм в мелкую полоску. Что еще? Среди ее вещей висели незнакомые жакет и юбка годе. Песочного цвета. Из плотного шелка.

— Ну, ты успокоилась? — Муж Гриша подошел сзади, обнял и прошептал ей в ухо: — Лапуль, пошли в постельку, а? Хватит уже скандалить! Ну что с тобой происходит?

Рита повела плечами, стряхивая Гришины объятия, развернулась к нему лицом и сказала, строго глядя в серые незнакомые глаза:

— Происходит то, Гриша, что я тебя не помню. Я точно помню, что живу одна. Что нет у меня мужа. И не было никогда. И я не шучу.

* * *

Пауза была такой плотной и глубокой, что оба они вздрогнули, когда зазвенел дверной звонок.

— Я открою. — Опередив Гришу, Рита рванула к двери, отчаянно надеясь, что сейчас все разрешится. Что сейчас войдет кто-нибудь... Женька, например. И скажет: «Что, здорово мы тебя разыграли?»

— Ритусик, здравствуй, с приездом тебя! Извини, что в такую рань, но у меня такое творится, такое! Толик-паразит вчера мне «цыганочку с выходками» закатил, телефон о стенку грохнул, а сейчас плохо ему, давление, что ли... Врачу позвонить нужно! А мобильный куда-то завалился, не найти! Можно войду? — Тамарочка выжидающе глядела на Риту, которая стояла на пути неподвижной колодой.

— Заходи, конечно.

Рита отступила, впуская Тамарочку. Та прошла в глубь прихожей и спросила, разглядывая базу от радиотелефона: