– Ну да. Он-то мне и посоветовал обратиться к вам.

– А где вы с ним познакомились?

– На Халхин-Голе. Он тоже там порох нюхал.

– А я и не знал! – весело воскликнул летчик. – Ну и счастливый сегодня день. Собирается боевое братство! Он тоже пограничник?

– Нет, он бывший мичман Тихоокеанского флота. Так сказать, пенитель моря! По специальности минер-торпедист. А познакомился я с ним в Баян-Бурде, в полевом хирургическом госпитале.

– Подорвался?

– Не то чтобы подорвался, а руку себе покалечил. Помните единственный понтонный мост японцев через Халхин-Гол? В июле, во время большого наступления противника, мост этот мы взорвали. Для этой операции прислали минеров Тихоокеанского флота и Амурской флотилии. Мичман в чем-то чуток просчитался, и ему доской, как топором, отрубило два пальца левой руки. – Капитан поднял левую руку и показал, какие пальцы оторвало мичману. – В Баян-Бурде, в госпитале, он закатил такой скандальчик, что я невольно обратил на него внимание. Врач ему говорит: «В Читу вас завтра эвакуируем. Вы теперь к строю негодны, у вас двух пальцев недочет». Эх, как взвился мичман! «Для моего минерского дела, говорит, и трех пальцев хватит! Перевяжите меня поскорее, и я пойду. Мне в команду спешно нужно. У нас сегодня сапоги выдают».

– Выписали? – заинтересованно спросил Косаговский.

– Нет, конечно. Но и в Читу не отправили. Два раза, когда транспорты формировались, он прятался. Махнули на него рукой! Койки наши в юрте рядом стояли, а на госпитальных койках соседи, сами, поди, знаете, либо надоедают друг другу до чертиков, либо дружбу заводят. Вот мы и подружились с Федором. Хороший мужик!

– А теперь он снова, на взрывной работе?

– Снова. «Не могу, говорит, бросить свое веселое ремесло».

– Вот именно «веселое»! – подхватил Косаговский. – Вы заметили, Степан Васильевич, что люди опасных профессий всегда влюблены в свою работу. Возьмите водолазов, верхолазов, шахтеров…

– Летчиков! – подмигнул Ратных.

– А какая у меня опасность? – искренне удивился летчик. – Обыкновенный воздушный ломовик.

Сережа принес из кухни чайник.

Наливая капитану крепкий коричневый чай, Косаговский застенчиво улыбнулся:

– Правда, в нашей работе всякое бывает. Авиация у нас легкомоторная, местного значения и специального назначения. А это значит, в любую щель обязаны пролезть и на пятачке приземлиться.

– Значит, и вынужденные посадки бывают, и аварии, и блуждания по дикой тайге?

– Вообще-то бывают, но очень редко. Вот у меня случай был. Летел я по незнакомой трассе, над сопками, и хвост самолета зацепился за стланик на вершине сопки. С этим украшением я и прилетел на аэродром. Знаете, как мне влетело за это от начальника отряда? Легче на вынужденную идти!

Виктор откинул со лба волосы и засмеялся, по-ребячьи сморщив нос.

В передней раздался звонок.

– Это Птуха, – сказал капитан.

Сережа помчался открывать.

Дверь в переднюю Сережа не закрыл, и видно было, что вошел человек в черном клеенчатом реглане 'мичманке с узеньким нахимовским козырьком, сухой, мускулистый, подобранный и до краев налитый веселой, звонкой силой. Были в нем та подтянутость и щеголеватая точность, тот необъяснимый флотский шик, который свойствен только военным морякам.

Сережа замер от восторга. Восторг его дошел до предела, когда Птуха снял реглан, а под ним оказался морской китель с якорьками на золотых пуговицах и со значком торпедиста на рукаве – красной морской торпедой в золотом круге. Не смог моряк – духу не хватило – сменить китель, реглан, мичманку, пусть без «краба» и без кокарды, на ничем не примечательные пиджак и кепку, не смог спороть доблестный значок торпедиста.

Достаточно и того, что спорол он четыре мичманских галуна, следы которых еще видны были на рукавах. Блестя цыганскими, с синеватыми белками глазами, он спрашивал Сережу с напускной строгостью:

– Штык-болт крепить умеешь?

– Не умею, – смущенно сопанул носом Сережа.

– А рифовый узел вязать можешь?

– Не могу. Научите?

– Об чем речь? Обязательно!

Войдя в комнату, мичман обратился к Косаговскому:

– Извините, Виктор Дмитриевич, что незваный пришел, да еще и товарищу капитану ваш адрес дал.

– Не извиняйтесь, Федор Тарасович. Хорошо сделали, что пришли. И с товарищем капитаном был рад познакомиться. Вы, оказывается, тоже халхинголец?

– Так точно! И вы там дрались? – Он посмотрел на стаканы с чаем и сокрушенно вздохнул. – Боевые товарищи при встрече пьют чай! Ну и ну! Просто кошмар! Одну минуточку! – Он вышел в переднюю, покопался в кармане реглана и, вернувшись, поставил на стол бутылку. – Вот. Одесский коньяк, сестренка прислала. Где – у вас штопор, Виктор Дмитриевич?

– Вы одессит? – спросил Косаговский.

– Мне просто смешно! Разве это не видно с первого взгляда? Чистокровных одесситов, кроме меня, только три: дюк[2], Беня Крик и Леонид Утесов. Я» собственно, с Большого фонтана, рыбак. Фонтанский – весь зад в ракушках! Так нас дразнят. Ну, будем! Дай боже и завтра тоже! – поднял мичман первый свою рюмку. – За святое боевое братство!

– Взрывником работаете? – морщась от выпитой рюмки, спросил Косаговский.

– Да. Списали меня на бережок. Оверкиль у мичмана Птухи получился. – Он поднял левую руку и задумчиво, грустно посмотрел на оторванные до первых суставов пальцы. – Но ничего, не унываю. На взрывном деле, как и на борту, тоже морская разворотливость нужна. Дело не скучное! Дырочку в камне просверлишь, взрывчаточку заложишь и стукнешь! Далеко нас слышно.

Сережа, нетерпеливо ерзавший на стуле, навалился на стол локтями и весь подался к мичману.

– Товарищ мичман, вы давно взрывником работаете?

– Ты, малец, меня дядей Федей зови.

– Хорошо, дядя Федя.

– Не хорошо, а есть! Вот как надо отвечать.

– Есть, дядя Федя! – гаркнул весело Сережа.

– Молодец! А на взрывчатке я второй год сижу, – старательно жуя колбасу, объяснил Птуха.

– И ничего?

– И ничего.

– А если ошибка?

– Ну, тогда…

– Что тогда?

На лице Птухи собрались под глазами хитренькие и веселые морщинки.

– Тогда выговор в приказе. С предупреждением.

Сережа недоверчиво улыбнулся:

– А по-настоящему?

– А по-настоящему – тогда от взрывника совсем пустяки останутся. В патронную сумку можно собрать. Сережа даже присвистнул.

– Надо же!…

– Н-да, профессия! – покачал головой Косаговский.

– Профессия как профессия! – пожал плечами мичман. – Горячий цех, не больше. Точность и расчет требуются.

Сережа о чем-то глубоко задумался. К нему подошел Женька, ткнулся носом в колено, выпрашивая что-нибудь вкусное со стола. Сережа сунул ему кусок сахара. Пес захрустел, блаженно жмуря глаза.

– И почему это собаки сосать не умеют? – вдруг озадаченно спросил Сережа. – Сахар лучше сосать, а он, дурак, грызет.

Потом опять уставился в стол, выпятил в раздумье нижнюю губу, потрогал ее пальцем и сказал нерешительно:

– Может быть, мне в взрывники податься? Косаговский засмеялся, взъерошив волосы на голове брата.

– Сознайся-ка, куда ты только не подавался. Первое твое решение, помню, пойти в пираты, под черным флагом плавать.

– А чем плохо? – вскинул Сережа темно-синие глаза. – Сидишь на баке, пьешь ямайский ром, трубочку покуриваешь. А увидишь на горизонте парус, кричишь: «Купец на левый крамбол!»

– Какой купец? – удивился Ратных.

– Презренная купеческая посудина, набитая шелками и сандаловым деревом, – ответил Сережа. И закричал воодушевленно: – На абордаж, карамба!