– Буду искать какое-нибудь селение. Поближе к нему и сядем.

Капитан откинулся от форточки. Птуха высунулся над его плечом.

– Полундра?

– Пока еще нет. Будет полундра, сами заметите. Мичман вздохнул и, покосившись на Сережу, шепнул:

– Напрасно мы салажонка взяли.

«Попробовал бы ты его не взять!» – подумал капитан.

Ливень внезапно прекратился, словно его сдуло назад. Меньше стала и болтанка. Снова ровно и чисто запел мотор. Внизу была тайга.

– Виктор Дмитриевич, живем? – весело крикнул в форточку капитан. – Имеем видимость?

– А что толку от такой видимости? – В.голосе Виктора было раздражение. – Глазу не за что зацепиться. Попробуйте определиться!

Ратных прильнул к окну. Тайга, тайга, тайга! Таежное море без берегов. Ни приметных горных вершин, ни рек, ни озер, ни дымка над темно-зеленой щеткой тайги. Ратных перешел к другому борту, но и с той стороны было безбрежное таежное море. В это время услышали громкий, злой голос Виктора:

– А, черт! Этого только не хватало. Смотрите вниз! Птуха и Сережа тоже потянулись к иллюминаторам. А капитан увидел, что от земли поднимаются густые клубы дыма. Но сейчас, вглядевшись, он понял – это туман застилает тайгу. В низинах он разлился синеватыми озерками, повис белесыми космами на деревьях. Он колыхался от ветра, поднимаясь все выше и выше, и поплыл мимо окон самолета, густой, липкий, как клей, И в кабину проникла и прильнула к лицам промозглая, пахнущая болотом сырость.

Летчик включил крыльевую фару. Впереди возник ослепительный белый экран.

Чуть проступили в тумане крылья самолета. Виктор выключил фару.

Ратных закрыл глаза. Ему вспомнилось: такой же туман застал его в тайге. Мимо костра пролетела большая птица. Ослепшая в тумане, она шаталась из стороны в сторону, задевая то за землю, то за кусты, потом с разлета ударилась о дерево и упала с поломанными крыльями. Так и они будут метаться в тумане ослепшей птицей, пока не встретится гора или дерево. Тогда – взрыв… Сноп огня!..

– Виктор Дмитриевич, а если выше? Может, уйдем от тумана.

– Нельзя. Потолок, – глухо ответил Косаговский. – У нас большой груз…

– Теперь, мичман, кажется, полундра, – тихо сказал Ратных.

– Чувствую. И что с этого будет? – мрачно спросил Птуха.

Виктор «выложился», измотался до предела. Ноги затекли, встань – зашатает, а руки оканчивались не пальцами, а ладонями. Пальцев он уже не чувствовал. Сотрясения штурвала отдавались тупой болью в плечах, будто он целый день бил ломом в землю. «Будет где-нибудь конец этому проклятому туману? Не над всей же Сибирью он висит?»

На приборной доске вспыхнула красная лампочка: горючее на исходе. Пора думать о посадке. Пора! Черт! Давно пора! А как сядешь, где сядешь?

И вдруг крылья самолета выступили из тумана и заблестели, словно по ним мазнули огромной кистью с расплавленным золотом. Виктор даже зажмурился. В кабине сразу стало светло и весело, а внизу открылась залитая солнцем земля. Вместе с солнцем пришли покой, безмолвие, будто самолет, подобно кораблю, вошел в гавань, укрывшую его от бури.

Густая тень его стремительно неслась по необъятной равнине, гладкой, без холмов, оврагов, без леса. Идеальная посадочная площадка! Но летчик почему-то отвернул от нее и пошел на запад, где синел горный кряж.

– Ха! Видали? – удивился мичман и не утерпел: на одесский манер пожал плечами и чуть развел руки. – Под нами ровненько, а что мы будем с этих гор иметь? Компот! Разобьемся там.

– Под нами не ровненько, а болото, – сказал Ратных. – И какое еще болото!

Мичман снова припал к окну. Верно! К горизонту уходило бурое, клокастое, как линяющая волчья шкура, замшелое болото. Топь поблескивала «окнами» закисшей, ржавой воды.

Горы, к которым летел самолет, приближались с каждой минутой. Уже видны были отдельные вершины, то голые, с ножевой остротой гребней, то заросшие лесом, похожие на небритые корявые щеки. Этот небольшой кряж из десятка сопок был, видимо, останцем размытых и выветрившихся горных хребтов.

А дальше, за сопками, до самого горизонта стояла матерая, сплошная тайга. Посадочной площадки не было. Виктор решительно нажал педаль управления и развернул самолет обратно к горам. Неужели не найдется там долинки, просто горного ущелья? Виктор напряженно вглядывался в каждую каменную складочку. И вдруг поспешно сбавил газ. Самолет пошел на снижение.

Но разве можно назвать посадочной площадкой узкое ущелье, с двух сторон зажатое в скалах, с третьей – перегороженное тайгой, а с четвертой – обрывавшееся пропастью. Садиться можно было только со стороны пропасти. А не коротко ли ущелье и нет ли в ущелье камней? Дьявол знает, чем это кончится!

Самолет, снижаясь, летел уже над пропастью ко входу в темный коридор меж скалами. Эта каменная щель казалась очень узкой, и думалось, что размах самолетных крыльев не уместится здесь. Хотелось чуда, чтобы самолет, как птица, сложил крылья.

Будто пугаясь этой каменной ловушки, самолет медленно приближался к входу.

…Под ногами почувствовался легкий толчок… Самолет коснулся колесами края обрыва и покатился стремительно по ущелью. Черная стена тайги, замыкавшая ущелье, сорвалась с места и помчалась навстречу.

Ратных поднялся со скамьи и ухватился левой рукой за крепления фюзеляжа, чтобы смягчить удар, если он будет. А правой рукой, подняв Сережу со скамьи, крепко прижал его к себе. Мичман, взглянув на них, встал рядом, близко к мальчику, прикрыв его с другой стороны.

Их удивила тишина после многочасового рева мотора и внезапный переход от солнечного дня к сумеркам. Самолет стоял с выключенным мотором в тени ущелья в нескольких метрах от таежных великанов сосен и крупных обломков скал.

В самолете царило молчание. Потом Птуха молча открыл дверь и сбросил железную лесенку. В кабину ворвались запахи таежной прели, воды и размокшей от дождя земли.

Виктор сел на замшелый обломок скалы и закурил. Эта первая после долгого и тяжелого полета затяжка – самая сладкая из всех, которые бывают на земле. Но лицо летчика было мрачно. Он сидел, не поднимая глаз, угрюмо разглядывая на ладонях ребристые отпечатки штурвала. Ратных участливо посмотрел на него и сел рядом. Виктор отодвинулся раздраженно:

– Только не утешайте! За такое гнать надо в шею из авиации! Даже воздушного извозчика из меня не получилось.

– Да бросьте вы! Не полет был, а воздушная акробатика.

– Что – бросьте? – зло крикнул Виктор, – Заблудился вот…

– Диво было бы не заблудиться. И ветры, и дождь, и туман. Все тридцать три несчастья, как у Епиходова. А как вы сумели сесть – уму непостижимо!

– Говорил же я – не самолет, а воробей. На подоконник сядет.

– Я не о самолете говорю.

– А я о нем! – Виктор подошел к самолету и погладил горестно и нежно его крыло. – Какую машину угробил, сапожник!.. К черту! Не оставлю здесь «Антона». В лепешку расшибусь, а вытащу его отсюда.

Виктор начал заботливо и бережно укутывать мотор чехлами. Ратных и Птуха помогали ему.

– Знаки надо разложить, – сказал летчик. – Нас с воздуха будут искать.

– Искать будут, – согласился капитан. – Но кто? Не лучше ли замаскировать самолет, а не знаки раскладывать?

– Понял вас, – после трудного, тяжелого молчания сказал Виктор. – На стыке трех границ живем.

– Кошмар! – вздохнул Птуха. – То ли мы у себя дома, то ли к друзьям в Монголию залетели? А если занесло нас к императору Пу-и и к самураям? Умереть можно от смеха! – мрачно закончил он.

Косаговский вытащил из планшета полетную карту, посмотрел и раздраженно засунул ее обратно.