Эвелин разбиралась в машинах. Когда отец был жив, у них был свой «форд» и Эвелин сама водила машину. Теперь это умение ей пригодилось. На всех четырех колесах она сняла колпачки вентилей и расшатывала их до тех пор, пока из камер не вышел воздух. Затем открыла капот, оборвала проводку у свечей зажигания и слила воду и масло. Обогнув гостиницу, Эвелин увидела, что во двор выходит одно-единственное окно, а значит, ошибки быть не может: там комната профессора. По счастью, она обнаружила и лестницу, приставленную к дверце на чердак. Эвелин перетащила ее и с большим трудом приладила так, чтобы можно было подобраться к раскрытому окну второго этажа. У нее подкашивались ноги, когда она впервые в жизни карабкалась по приставной лестнице наверх. Ночью. В комнату к мужчине!

Профессор сел в постели и готов был выругаться, однако поперхнулся словами, взглянув в лицо девушки.

— Заклинаю вас ради всего святого, — торопливо прошептала Эвелин, — не спрашивайте ни о чем и немедля следуйте за мной, иначе вас убьют. В питейной сидят убийцы, в любой момент они могут ворваться сюда. Умоляю вас не терять ни секунды! Бандиты считают, будто вы тоже сведущи в деле. Я своими ушами слышала, как они уговаривались прикончить вас…

У профессора по спине побежали мурашки. Чувствовалось, что девушка говорит правду. Профессор сунул нога в ботинки.

— Не время сейчас заниматься туалетом, секунда промедления может стоить нам жизни. Одежду мы купим где-нибудь по дороге. Идемте, идемте же, умоляю вас!..

Баннистер успел прихватить с собою лишь портмоне и, обернув шею полотенцем, в лаковых ботинках и чужом шлафроке послушно двинулся за девушкой к окну и по приставной лестнице вниз. Дождь лил как из ведра…

Беглецы благополучно добрались до профессорской машины.

Прошло несколько секунд, прежде чем ожил мотор. Эти томительные секунды показались часами.

Но вот машина тронулась. Бандиты спохватились, лишь когда снаружи заработал мотор, и выскочили из пивной.

Однако «альфа-ромео» уже набрал скорость и, разбрызгивая лужи, мчался по дороге.

Фюить, фюить! — пуля угодила в заднее стекло машины и, чудесным образом пройдя между профессором и Эвелин, пробила ветровое стекло. Оба слышали короткий, резкий свист пули в сантиметрах от головы, и лорд Баннистер вынужден был признать, что, обрисовывая ситуацию, девушка отнюдь не прибегала к поэтическим гиперболам.

Мчась со скоростью в сто километров, беглецы оставили позади Ла-Рошель и подстерегавшую там опасность. Бандиты, по всей вероятности, зашлись от злобы, увидев, что их автомобиль выведен из строя. Впрочем, у их допотопного «паккарда» против новехонького профессорского «альфа-ромео» было примерно столько же шансов, сколько у престарелой дойной коровы супротив молодого горного орла.

Профессор странновато выглядел ночью на автостраде, сидя за рулем шикарной машины в промокшем шлафроке, с полотенцем вокруг шеи и торчащими в разные стороны волосами. В этот момент он поистине был бы рад продолжить путешествие в своем парадном фраке.

Эвелин в грязном, мятом, порванном в нескольких местах платье тоже имела жалкий вид.

— Не кажется ли вам, мисс Вестон, — шепотом поинтересовался профессор, поскольку голос у него окончательно сел, — что вы оказываете мне чрезмерное доверие, до такой степени используя меня в критических ситуациях? И не сочтите за назойливость мою попытку узнать наконец, чего ради вы подвергаете риску мою жизнь?

— В этой сумке — честь человека!

— Неужели фамильная драгоценность подверглась за короткое время столь удивительной метаморфозе? Помнится, на пароходе, когда вы впервые нарушили мой ночной покой, — говорю это не в упрек, поскольку я уже притерпелся к этой вашей манере, — вы прибегли к моей помощи во имя некоей фамильной драгоценности. А теперь я, в чужом шлафроке, несусь как сумасшедший со скоростью в сто километров ради спасения чести какого-то незнакомого господина. Я не трус, мисс Вестон, но, по-моему, имею полное право протестовать против того, чтобы мне навязывали роль киногероя или профессионального пожарника-верхолаза. Не говоря уже о риске для моей столь малозначащей жизни…

Эвелин вдруг уткнулась в плечо профессора и горестно разрыдалась. Баннистер пробурчал что-то себе под нос и умолк. Машина мчалась все с той же головокружительной скоростью, оставляя позади города и деревни. Лорд решил не снижать скорости до тех пор, пока не наткнется на магазин готового платья.

Занимался рассвет.

— Сэр… я не могу открыть вам всей правды, — сквозь слезы вымолвила Эвелин, — но я честная женщина, поверьте мне! И простите, что подвергла вас такому риску, но это от меня не зависело…

— Если бы можно было хотя бы побриться, — пробормотал профессор, испытывая почти физическую боль из-за своего непрезентабельного вида.

Да и вообще он пребывал в некотором смущении. Дело в том, что Эвелин перестала плакать, и теперь ее голове вроде бы нечего было делать на плече у Баннистера. «Нет, было бы попросту смешно, — подумал Баннистер, — если после всего случившегося я еще погладил бы ее по головке», — и сам удивился, как это подобная нелепость могла взбрести ему на ум. Эвелин же, тая от удовольствия, в свою очередь думала, что в данных обстоятельствах ее рассеянность окажется незамеченной. Чтобы насладиться этим приятным ощущением, она закрыла глаза и… уснула на плече лорда Баннистера. Профессор время от времени косился на нее и что-то бормотал себе под нос. «На редкость странное существо! — думал он. — Ее можно видеть только в одном из трех состояний: либо она от кого-то спасается бегством, либо плачет, либо засыпает».

Наутро ситуация изменилась к худшему. Встречные автомобилисты от удивления только что не падали в придорожную канаву, завидя на переднем сиденье эту странную пару: атлета, повредившегося в уме от тренировок, и какую-то побирушку. Движение становилось все оживленнее, соответственно возрастал и интерес к пассажирам «альфа-ромео». Профессор в отчаянии думал о неизбежном скандале, если кто-то опознает в чудаковатом путешественнике знаменитого лорда Баннистера, научному докладу которого утренние газеты отвели центральное место.

— Сэр, — проговорила Эвелин, которую мучила та же самая мысль, — я когда-то умела водить машину. Позвольте мне сесть за руль.

— А как же я?.. — недоверчиво спросил лорд.

— По-моему, вам лучше разместиться сзади, на полу… Если пригнуться, то вас почти не будет видно…

— Вы действительно желаете, чтобы я участвовал в очередном аттракционе? Вынужден снова отметить, что на медицинском факультете университета очень слабо поставлена акробатическая подготовка. Но если вам так угодно… Я не в силах противиться вашей воле.

— Господи, ну почему вы надо мной издеваетесь? Ведь я о вашей же репутации забочусь!

— Да, мне тоже кажется, что у моих почитателей стожилось несколько иное представление об облике ученого… Хорошо, хорошо!.. Только не плакать, женских слез я совершенно не выношу! Согласен сесть сзади и свернуться калачиком. Надеюсь, до упражнений на трапеции дело не дойдет…

Профессор передал руль Эвелин, а сам перебрался в глубь машины и, согнувшись в три погибели, уселся на пол.

Между тем в баке иссякло горючее. Теперь все хлопоты взяла на себя Эвелин. К сожалению, паренек на заправочной станции заметил, что в машине прячется солидная дама с короткой стрижкой, и тотчас кликнул мать, сестру, трех младших братьев и дедушку. Они обступили машину и через стекло уставились на Баннистера, как на акулу в аквариуме. Один из мальчишек помчался в деревню сзывать приятелей, но, к счастью, бак наполнился раньше и можно было продолжить путь.

Лорд больше не делал упреков. Он вообще ничего не говорил. Обхватив руками колени и тупо уставясь на свои торчащие из лаковых ботинок грязные щиколотки, он молча курил с видом человека, утратившего всякие надежды на перемену к лучшему.

Чуть позже он, подобно укрощенному хищнику, покорно снес кормежку: сжевал бутерброды, принесенные Эвелин из придорожного буфета, выпил чаю и смирно ждал, пока мисс Вестон возвращала посуду. Проходивший мимо сельский священник ненароком заглянул в машину и сочувственно предложил Эвелин за несколько франков нанять дюжего крестьянского парня в качестве сопровождающего, чтобы ей не оставаться одной с больным. Ошеломленный Баннистер услышал, как Эвелин благодарит за совет и заверяет пастора, что в посторонней помощи не нуждается, так как ее несчастный брат ведет себя спокойно.