Таких перерывов на московской гаишной работе у него, скорее всего, не было…

Мне показалось, что за время между двумя войнами — а в это время я в Чечне не бывал — в Грозном появилось больше богатых людей, больше дорогих иномарок, пробирающихся между развалинами, неизмеримо больше мобильных телефонов…

Богатство на фоне всеобщей нищеты — картинки для нас совсем уже привычные. Но богатство среди развалин воспринимается куда печальнее, безнадежнее и куда больше злит… Почему же между «довоенным» и «послевоенным» Грозным такой контраст? Очередной раз на протяжении этих блокнотных записей приходится вернуться к теме денег на чеченской войне.

В начале декабря 2002 года директор ФСБ Николай Патрушев торжественно объявил, что наконец-то выяснилось:

700 миллионов рублей, выделенных в Чечню на социальные нужды, были разворованы.

Наконец-то!

Даже не знающие точно, что же происходит в Чечне на самом деле, сколько денег исчезает в чеченской дыре, — и те удивленно уставились в телеэкран.

Чего? 700 миллионов?

«Антиновость!» — прокомментировали это сообщение Патрушева мои молодые коллеги из «Новой газеты».

Еще в начале 98-го Рамазан Абдулатипов, в то время вице-премьер российского правительства, сказал мне (интервью было напечатано в «Новой газете»):

«…Куда же делись деньги для Чечни? Ведь когда проверили, оказалось, что в Чечню ушло не сто двадцать миллиардов, не двести двадцать миллиардов. По подсчетам Совета безопасности — триллион двести миллиардов!

— В течение 1997 года?

— Да… Деньги шли различными путями… Вот, допустим, мы сейчас с Хлыстуном (в то время министр сельского хозяйства. — Ю. Щ.) ищем, куда делись восемьдесят семь миллиардов, отпущенных в Чечню на сельскохозяйственные программы. Хлыстун ничего не знает об этих деньгах! Я ничего не знаю! В Чечне ничего не знают! Куда ушли деньги?

Из Минфина — якобы в Чечню еще в январе прошлого года…»

Итак, спустя пять лет официально подтверждено: 700 миллионов рублей украдены.

Война в Чечне — деньги. Мир в Чечне — деньги. Смена войны на мир, а мира на войну — БОЛЬШИЕ ДЕНЬГИ.

И потому горько и печально мне было тогда слушать Ваху Арсанова — противника, врага, чужого: «А на ваших солдат-срочников просто жалко было смотреть! Просят хлеба у проезжающих!»

Сколько раз: десятки, сотни за чеченские командировки! — видел я эти щемящие, античеловеческие сцены.

И голодных, и замерзающих в окопах, и брошенных, и покинутых своими генералами, и преданных политиками.

Помню, еще в начале 96-го я так описал свои ощущения при встрече с министром обороны Павлом Грачевым:

«Честно признаться, и я сам, и мои коллеги по Думе, приглашая Павла Сергеевича срочно явиться на наше заседание, чтобы объяснить причины очередного кровавого поражения российских войск в Чечне, были убеждены: нет, не придет, отмахнется, не услышит, не захочет услышать. Вечно обласканному президентом, что ему — общественное мнение, уничтожающие заголовки в газетах, захлебывающиеся от слез крики матерей: «Что вы делаете с нашими сыновьями?» — и публичные обвинения соратников по армии в неспособности руководить собственной армией.

Больше того! Никого особенно и не удивило, когда Геннадий Селезнев отлучился из зала, чтобы сообщить о решении Думы Виктору Черномырдину, и вернувшись, сообщил, что премьер не смог найти своего министра обороны: он плавает в политике вольным стилем, обучая этой вольности и своих подчиненных, которые не краснея рассказывают перед телекамерами легенды и сказки Древней Греции о неопознанных летающих объектах, наносящих смертоносные бомбовые удары по чеченским селениям.

Но в конце концов Павел Грачев был найден, он пришел на заседание Думы, он в течение часа отвечал на наши вопросы.

Есть полудипломатическая формула: «Его ответы оставили двойственное впечатление».

Да, когда в Думе был Павел Грачев, я впервые выступил на заседании Госдумы.

Я его спросил: «Вам не стыдно за то, что вы сделали? Будь я на вашем месте, я бы ушел в отставку».

Он мне ответил: «Если вы так считаете, я уйду».

Этот наш странный диалог показали, по-моему, все информационные каналы. Спустя несколько недель Ельцин снял Грачева с поста министра, но я не считаю его отставку своей заслугой. Больше того! Думаю, что Борису Николаевичу всего лишь надо было сказать людям: я-то хороший, да министры плохие. Искать козлов отпущения^:— это становится нашей российской тенденцией.

Павел Грачев ушел…

Павел Грачев остался…

Его нынешняя должность — советник по африканским рынкам в «Росвооружении». Деньги, которые он там получает (куда больше, чем на посту министра), надеюсь, помогут ему скрасить старость, чтобы не просыпаться по ночам в ужасе от приснившегося: трупы солдат и офицеров, которыми были усеяны улицы Грозного.

За эти годы десятки солдат, офицеров, да и генералов, настоящих, боевых, стали моими близкими товарищами.

Именно они рассказали мне всю правду об этой войне: и про минометы выпуска 39-го года, из трех мин (образца 38-го) — только одна была годна для стрельбы; и про прокрученные через Военбанк «боевые», которые так и не дошли до тех, кому предназначались; и про современные снайперские винтовки, которые оказывались почему-то только у боевиков; и про взятки московскому начальству за ордена и за Звезды Героев.

И еще про многое, про многое…

Однажды, когда намечалась совместная поездка в Чечню представителей двух думских комитетов — по безопасности и по обороне, — Генеральный штаб почему-то решил пригласить нас, чтобы генералы отчитались, как же они руководят военными операциями в Чечне.

Тогда я впервые оказался в Генштабе и был ошарашен количеством генералов, которых я там увидел (да баранов же не хватит им всем на папахи!).

Мы сидели за длинным столом, слушая выступающих военачальников. Все было торжественно, официально и скучно.

В перерыве кто-то вежливо кашлянул за моей спиной.

Оглянулся — и увидел генерал-лейтенанта с блокнотиком и ручкой в руках.

— Ваш размер обуви? Головы? — спросил он.

— Чего? — не понял я.

— Ну, ваши размеры, чтобы в Моздоке получить камуфляж…

При чем здесь мои размеры? Почему этим занимается генерал-лейтенант? Что, в армии уже не хватает сержантов?

Свой блокнот 98-го я открыл встречей с Вахой Арсановым, изложившим свою концепцию, почему Российская армия проиграла Советской. Чуть забегая вперед, хочу продолжить эту тему рассказом о ребятах, встреченных там же, в Чечне, год спустя, в трагическом и тревожном 99-м году. Вот что я написал тогда под впечатлением от этой встречи:

«Сколько мне было лет? Двадцать? Двадцать один?

Не помню.

Помню, что булгаковского «Мастера и Маргариту» мне дали в шестнадцать. До сих пор чувствую себя мальчишкой, когда читаю «Мастера» снова и снова.

С «Белой гвардией» Булгакова — хуже. Стал больше чем взрослый. Да, уже было двадцать один.

«Велик был год и страшен год по Рождеству Христову…»

Помните?

«Но дни и в мирные и в кровавые годы летят, как стрела, и молодые Турбины не заметили, как в крепком морозе наступил белый, мохнатый декабрь».

Ну?

…«На плечах у Николки унтер-офицерские погоны с белыми нашивками, а на левом рукаве остроуглый трехцветный шеврон…» И — дальше: «Туманятся Николкины глаза».

Булгаков. «Белая гвардия».

Я встречал ребят в аэропорту Внуково. Спасибо девушкам из депутатского зала (сколько раз они выручали нас, помогая прямо от трапа забирать солдат, которых вытаскивал из чеченского плена Слава Измайлов) — они помогли и в этот раз. Только в этот раз ребята прибыли с фронта.

Последним из самолета вышел их командир Саша.

Он и трое его солдат прилетели в Москву по приглашению Сергея Говорухина и Юры Павленкова на вечер памяти погибших за шесть лет чеченской войны.