— Уж Рене-то вряд ли увидел Бога, — покачал головой Робер. — Ему, поди, и рай не стали показывать — сразу в пекло.

За разговором они въехали в ворота Мессины. Толпы горожан выстроились вдоль улиц. Никто не кричал в восторге, как в первый день, когда Ричард сошел на пристань. Передние ряды в угрюмом молчании взирали на крестоносцев, в задних слышался ропот, а то и можно было углядеть неприличные жесты.

Представители нотаблей провели Ричарда и его свиту в один из лучших дворцов Мессины. Король Франции уже находился там, в огромном зале, назначенном для переговоров. Робер со своими тамплиерами остался у входа на страже. Когда все расселись за длинным столом, нотабли произнесли несколько приветственных речей, из коих покамест ничего не говорилось о намерениях выплатить наследство Гвильельмо Доброго.

Потом заговорил епископ Бове. Этот и вовсе стал уводить разговор далеко в противоположную сторону, описывать бесчинства крестоносцев, которые были и которых не было, порицать их неуважительное отношение к местным жителям, кои якобы дали им приют и осыпали всякими несравненными милостями. Речь его была долгой и весьма утомительной. Когда же она окончилась, король Ричард прорычал весьма грозно:

— А теперь прошу дать слово мне!

Ропот, зародившийся среди присутствующих к концу речи епископа и еще более оживший, когда Бове закончил, мгновенно умер. Все с тревогой и вниманием воззрились на грозного английского государя. Тот обвел взглядом всех собравшихся. Увидев притаившегося в дальнем углу Жана де Жизора, вздрогнул и пуще прежнего рассвирепел:

— Достопочтенные отцы Церкви и вы, уважаемые отцы города! Ваше величество, король Франции! Благородное рыцарство! Скажите мне прямо, какого черта мы здесь все с вами собрались?!

Все так и прянули. Но молчание не нарушилось.

— Я обращаюсь к вам с этим вопросом, — продолжал рычать король Англии, — потому что всему есть предел, в том числе — и нашему терпению. Мы не намерены больше терпеть издевательства и откладывать наш поход, благословленный самими небесами. Только что мы выслушали несколько речей, которые свидетельствуют только об одном — нас нагло хотят обмануть в очередной раз, и эти переговоры затеяны лишь ради проволочки. Где Танкред Лечче? Он что, уже собрал войско и ведет его сюда в надежде сбросить Христово воинство в море?

В этот миг Ричард заметил появившегося в дверях Робера де Шомона. Лицо коннетабля ордена тамплиеров было взволнованно.

— Что, эн Робер? — тревожно спросил Ричард.

— Беда, государь! — громко объявил рыцарь. — Вооруженные толпы мессинцев вышли из города и движутся на наши лагеря.

— Так вот, значит, ради какого черта нас заманили сюда! — закричал Ричард, резким движением выхватывая из ножен свой Шарлемань. — Ну спасибо, нотабли Мессины! — И, высоко взмахнув мечом, Ричард обрушил его лезвие на стол. Прочная столешница крякнула, впуская в себя сталь меча, но не развалилась, и Ричарду пришлось напрячь силы, чтобы вытащить меч из древесины. Не возвращая Шарлемань в ножны, король Англии устремился к дверям, расталкивая всех по пути локтями. Однако, лишь выскочив из дворца на площадь, он по достоинству оценил коварство местных жителей и их нотаблей — отряд тамплиеров и других крестоносцев тесно сжимался у стен дворца, образуя полукруг, а с площади и прилегающих к ней улиц надвигалась толпа мессинцев, намного превышающая гостей города по численности.

— Матерь Божия! — раздался за спиной у Ричарда голос короля Франции. — Смотри, Уино, что ты наделал со своим дурацким наследством! Да они готовы, кажется, растерзать нас.

— Не кажется, а точно, — буркнул в ответ король Англии.

В подтверждение его слов из толпы сицилийцев полетели камни и стрелы.

— Ангел Божий, хранитель мой святый, встань со мной рядом! — взмолился Ричард. — Вперед, Робер! Вперед, Ролан! — крикнул он, видя подле себя коннетабля тамплиеров и графа де Дрё.

В следующий миг он вспрыгнул на первую попавшуюся лошадь и крепко пришпорил ее. Она рванулась прямо в толпу мессинцев, и Ричард принялся яростно рубить во все стороны, чувствуя, как с каждым ударом Шарлемань распластывает человеческую плоть. Рыжий огонь заплясал у него в глазах, как бывало всегда в пылу битвы. Он уже не видел врагов, он лишь ощущал их всем своим существом, и меч его разил без промаха. То и дело до огненного сознания Ричарда долетал свист камня или стрелы, просвистевших возле самого уха, но в ответ лишь дикий хохот раздавался откуда-то из нутра: не убьете! не достанете! не попадете!

И вот уже некого стало рубить Шарлеманю. Натянув поводья, Ричард остановил гогочущую от ужаса лошадь, стряхнул с глаз рыжее пламя и оглянулся назад. Он увидел знакомые лица — Робера де Шомона, Ролана де Дрё, Филиппа-Августа, а за ними — все крестоносное воинство, вышедшее за его спиною из толпы разъяренных и готовых к коварному убийству мессинцев. Теперь этой толпы не было. Она рассыпалась, разбежалась по улицам, а кому не посчастливилось удрать — лежали под копытами лошадей крестоносцев на всем пути от дворца нотаблей до ворот города.

Еще Ричард увидел свои руки, по локоть запачканные кровью. Кровь стекала по бокам лошади и по рыжим сапогам из оленьей замши. Кровью были перепачканы и желтые брэ. Белоснежные края сорочки, выглядывающие из-под черной туники, стали красно-бурыми.

— Слава королю Англии! — воскликнул первым король Филипп. — Ты спас нас, Уино, от верной гибели. Это была ловушка.

— За мной! Нас ждет теперь битва в нашем лагере! — отдышавшись, рявкнул Ричард.

— Слава великому государю Львиное Сердце! — громко закричал граф де Дрё.

— Ао-о-о-ой! — заревели две сотни глоток.

— See the conqu’ring hero! — воскликнул сэр Леонард Глостер, и лишь теперь, взглянув на его разбитое лицо, Ричард узнал в нем того самого рыцаря, который приветствовал сим восклицанием его в день прибытия в Мессину.

Взмахнув левой рукой, Ричард пришпорил лошадь и, беспрепятственно выскочив из ворот Мессины, повел своих рыцарей и короля Франции прочь от города — к лагерям, туда, где разгорелась новая битва. Правда, мессинцы, теснимые доблестным бароном Меркадье, а также графом де Баром и англичанами во главе с Генри Ланкастером, Джоном Эйвоном, Джоном Онриджем и многими другими отважными воинами, уже дрогнули и, теряя немало убитых, отступали от долины, в которой находился греческий монастырь и окружающий его лагерь крестоносцев. А при виде короля Ричарда, перепачканного кровью, высоко вздымающего над головой кровавый меч, они и вовсе предались отчаянию, побежали кто куда, Их гнали и убивали в спину, усеивая окрестность бездыханными и стенающими телами.

— Победа! — крикнул барон Меркадье, когда Ричард приблизился к нему. — Ваше величество! Вы целы и невредимы! А мы боялись, что подлые мессинцы взяли вас в плен.

— Чтобы взять меня в плен, меня для начала надо убить, — ответил Ричард. — Барон, я вижу, вы прекрасно отличились, отражая нападение зарвавшихся сицилийцев. Думаю, нам теперь не составит большого труда взять город в свои руки и подвергнуть его заслуженному наказанию. Вперед! Не нам, не нам, но имени Твоему!

Воинство, окрыленное успехом, весело рванулось на город и вошло в него, что называется, на головах врагов. Ричард уже не скакал впереди всех, прекрасно понимая, что истинный государь вовсе не должен постоянно превосходить храбростью своих главных полководцев, иначе они станут обижаться, что вся слава достанется ему одному. Однако нельзя было не заметить и того, как король Франции оттянул свои войска, уступая воинству Ричарда Львиное Сердце право войти в город первым и, следовательно, подвергнуть себя наибольшей опасности.

Правда, такой уж сильной опасности и не было. Видя, что на каждого убитого крестоносца приходится девять-десять мертвых мессинцев, граждане Танкредовой столицы быстро сдавались на милость победителям. Лишь самые отчаянные смельчаки, в основном потомки норманнских семейств, продолжали оказывать сопротивление. Но и их часы были уже сочтены. Когда солнце, весь день сиявшее в безоблачном небе, стало клониться к западу — туда, откуда из Палермо мессинцы тщетно ожидали прибытия Танкреда с большим войском, — город оказался полностью в руках крестоносцев.