— Да нет же! — кипятился больной король. — Я гнилой прыщ между Европой и Азией. Мне нельзя в Святую Землю. Если я лопну, то залью все святыни своим гноем.

— Боже! — ужасалась королева. — Милый! Опомнись! Ты никакой не прыщ. Вспомни — ты ведь сердце, ты мое сердце, ты сердце всего крестового похода. И ты — Львиное Сердце. Вспомнил?

— Да… кажется… Благодарю тебя… Сердце… А Фовель?.. Где мой конь?..

— Зачем он тебе сейчас?

— Держись от него подальше. Он кусается.

— Хорошо, любимый.

— Он кусается, как ядовитый гад, этот Жан де Жизор. Держись подальше от Жана де Жизора, ангел мой!

— Хорошо, любимый. А от Фовеля?

— Фовеля береги. Когда я умру, не продавай его. Пусть он всегда напоминает обо мне.

— Вот еще! Умрешь! Думаешь, тебе так просто умереть? Ты еще не снял проклятие со своего рода.

— Мне не суждено, Беранжера. Оно висит надо мной. Как я смогу снять его, если я прыщ?

И все начиналось сначала. Лишь под утро, измученный и измучивший Беренгарию, король Англии наконец уснул.

Прекрасным солнечным утром пятого июня корабли короля Англии отплывали от гавани Фамагусты. Еще позавчера, празднуя Духов день, празднуя полное и окончательное завоевание Кипра, крестоносцы предавались веселью и пьянству, вчера казалось, им не выйти из похмелья, но сегодня почти все были свежи и полны готовности плыть к заветной цели похода — к берегам Палестины.

Завершение кипрской войны было блистательным, хотя сам Ричард уже не принимал в ней участия. Покуда он лежал в горячке в Никосии, Иерусалимский король возглавил войска и проявленной доблестью немного искупил свое позорнейшее поражение в битве при Хиттине четыре года назад. Один за другим он сокрушил все северные твердыни киприотов — Киренес, Илларионакру, Буфавент. Наконец, сам деспот Исаак, находившийся в замке на мысе Святого Андрея, видя невозможность бежать по морю с Кипра, а также полную свою обреченность, сдался на милость победителей тридцать первого мая. В троицкую субботу его привезли пленником в Никосию, где уже выздоровевший Ричард встретил вероломного деспота довольно мрачно. Исаак просил не отягощать его железными цепями, которые надел на него Лузиньян, на что Ричард милостиво приказал заменить железные оковы серебряными в знак уважения к благородному происхождению Исаака Комнина. Теперь закованного деспота брали с собой в Святую Землю, дабы содержать там в заточении в одном из замков, принадлежащих королю Гюи.

Ричард торжествовал. Завоевание Кипра было блестящим. В каких-нибудь три недели весь остров подчинился властной деснице короля Англии. В высокой безоблачной лазури сияло златое солнце, теплый ветер надувал паруса кораблей и трепал разноцветные флаги, которыми всегда так любовалась Беренгария. Но теперь она любовалась только своим мужем, прекрасным и счастливым Ричардом, завоевателем Кипра и покровителем всех оказавшихся на этом острове изгнанных властителей Палестины — Иерусалимского короля Гюи, князя Антиохии Боэмунда Третьего, владыки Торона Онфруа, армянского князя Льва и многих других, помельче. Все они оставались хозяевами на Кипре, а крестоносцы Ричарда отправлялись в Святую Землю. Тяжелые бюссы, дромоны и галиоты до отказа загружались многочисленными трофеями, захваченными Ричардом у побежденных киприотов, — превосходными доспехами, щитами и оружием, лошадьми и мулами, золотой и серебряной посудой, шелковыми и пурпурными тканями, русскими мехами, драгоценными каменьями, седлами и сбруями, греческими кроватями и шатрами, быками, коровами, свиньями, овцами, козами, разнообразной домашней птицей, ослами, кобылицами, жеребятами, мягчайшими перинами и расшитыми подушками, кувшинами и огромными медными котлами, знаменитой кипрской несгораемой пряжей и многим, многим другим, включая огромные круглые прибрежные валуны, которые использовали для метания при осаде городов.

Стоя на пристани возле сходней, Ричард в последний раз обнялся с Робером де Шомоном. Только ему король мог доверить власть на острове, и отныне Кипр становился вотчиной ордена Храма, хотя внешне властителем был назначен Гюи де Лузиньян: А вернуться сюда Ричард непременно намеревался. «Освободив Иерусалим, мы сразу приплывем сюда, к нам», — пообещал он своей драгоценной Беренгарии.

— Ну, прощай, милый Робер, — молвил Ричард, обнимая старого тамплиера, с коим впервые расставался за последние пару лет. — К зиме я приплыву к тебе, и мы вместе отпразднуем освобождение Гроба Господня. Береги нашу Базилею Кефалию.

— До свидания, эн Ришар, — едва сдерживая слезы, отвечал Робер. — Храни вас Господь. Я буду молиться за вас всей душой. Не беспокойтесь о Кипре — здесь для вас всегда будет готово надежное убежище.

— Долгие прощания — лишние слезы! — хлопнул король тамплиера по плечу и быстро взбежал по сходням на свою галеру, где ждала его Беренгария, на сей раз по праву жены плывущая вместе с мужем. Он тотчас весело поцеловал ее в обе щеки, помахал рукой Роберу, королю Гюи, Боэмунду, сладостному Кипру, подарившему ему так много счастья. Громко крикнул: — Отчаливаем!

Тотчас корабль, как конь, в нетерпении ждавший шпор, прянул и быстро потек от пристани, а все, кто остался на берегу и махал рукой, провожая короля Англии Львиное Сердце, стали стремительно уменьшаться, и вот уже не разобрать было лиц…

— Ты плачешь, любимая? — спросил Ричард, сам смахивая с глаз слезы. — Мы непременно возвратимся сюда.

— Здесь я зачала ребенка, — ответила Беренгария, — здесь же мне хотелось бы и родить его.

Это было новостью.

— Как зачала? — воскликнул Ричард. — Ты уже знаешь?

— Не точно, — потупилась Беренгария. — Но мне кажется. У меня ощущение такое, что я уже не одна сама в себе, что нас во мне двое — я и наш малыш. Я чувствую его.

— Почему же ты молчала и сказала только теперь?

— Боялась.

— Чего?

— Того, что ты прикажешь мне остаться на Кипре.

— Но, может быть, тебе и впрямь не стоило пускаться в плавание, нося под сердцем ребенка?

— Нет, не говори так. Я хочу быть рядом с тобой. И я думаю, будет хорошо, что малыш станет расти во мне в тех краях, по которым ступала нога Спасителя. Мне кажется, у нас родится мальчик, который впоследствии станет святым королем.

— Я обожаю тебя, Беранжера!

— Спасибо, милый.

Фамагуста растаяла вдали. Ветер был отменный. Проплыв немного вдоль берега и в последний раз полюбовавшись живописными видами Кипра, Ричард отдал приказ держать курс в открытое море. Корабли полетели как птицы, отчего настроение у всех сделалось еще более восторженным. Ричард приказал подать вина.

— Прощай, Кипр! — воскликнул он, поднимая кубок с кипрским мускатным. — И — здравствуй, Святая Земля!

Амбруаз Санном, оторвав губы от своего кубка, стал что-то быстро писать. Ричард не удержался и, заглянув в его записи, прочел: «Вот галеры в пути, и король, по обычаю своему, впереди, сильный, легкий, будто перо в полете. Подобно быстро бегущему оленю, пересекает он море».

— Ах, Амбруаз, — пожурил его Ричард, — сколько раз я говорил тебе: не восклицай «Аой!», пока не допел куплета. Мы еще не достигли берега Леванта, а ты уже пишешь, что мы пересекли море.

— Я просто опасаюсь, что напьюсь и забуду фразу, рожденную сегодняшними восторгами, — оправдывался Амбруаз, возвращаясь к кубку. — Кто выпьет много…

— …увидит Бога! — в один голос закричали все.

— Спой, Ричард! — взмолилась Беренгария, когда веселые пилигримы осушили еще по одной полной чаше кипрского мускатного вина.

— Спойте, эн Ришар! Спойте! — закричали все так, будто если бы король сейчас отказался петь, это ставило бы под сомнение успех предстоящего похода. И Ричард запел: