Филипп-Август и Анри де Шампань как-то очень уж заговорщически переглянулись, и, перехватив их взгляд, Ричард вдруг понял, откуда ветер дует. Они опасаются, что, узнав о его прибытии, сарацины и впрямь захотят выдвинуть условия добровольной сдачи города.

— А, так мне, стало быть, можно и не задерживаться тут, — произнес Ричард с улыбкой. — Вы докончите дело, а я тем временем отправлюсь прямо на Иерусалим.

Король Франции и временный верховный главнокомандующий крестового похода вновь переглянулись.

— Нет, Уино, — сказал Филипп, — так не годится. Это будет нечестно. Столь же нечестно, как предлагать моим людям четыре безанта вместо трех моих и переманивать их в свое войско. Что за дурацкое представление ты устроил вчера на своем холме?

— Я радовался, что наконец прибыл в Святую Землю, вот и все, — пожал плечами Ричард. Его подмывало развернуться и уйти.

— Вы вновь привезли сюда кощунственное знамя, — раздался голос за спиной. Оглянувшись, король Англии увидел знакомую личность, епископа Филиппа Бове.

— Приветствую вас, ваше преосвященство, — поклонился он. — Благословите.

— Благословляю, сын мой, — перекрестил Ричарда епископ. — Но заявляю при этом: ежели вы, ваше величество, явились сюда, чтобы сеять в рядах пилигримов разврат и пьянство, вам лучше сейчас же вернуться на Кипр. Говорят, вам там очень понравилось. Вы обзавелись женой и провели на острове язычников и схизматиков медовый месяц. Не так ли?

— Совершенно верно, ваше преосвященство, — кивнул Ричард.

— Кстати, — продолжал епископ, — вы помните о клятве, данной вами королю Франции, что всякая добыча этого похода будет разделена меж вами пополам? Вы собираетесь отдавать ему половину Кипра?

— Я завоевывал Кипр не для себя, а для короля Иерусалимского, — пробормотал Ричард несколько неуверенно.

— Зачем же вы в таком случае оставили там свою тень, тамплиера Робера де Шомона? — сурово спросил епископ.

— Хорошо, хорошо, мы обсудим это с Филиппом-Огюстом позже, — прокряхтел король Англии, чувствуя, как утреннее хорошее настроение растаяло без следа. — Уверяю вас, отец Филипп, — сделав над собой усилие, он, приложив руку к сердцу, поклонился епископу, — что я испытываю к вам несравненное уважение как к одному из тех, кто в первых рядах явился сюда, под стены Сен-Жан-д’Акра, и я обещаю, что никакого разврата и пьянства в моем лагере не будет.

— Эн Ришар уже переименовал Сен-Жан-д’Акр в Иерусалим-сюр-мер, — донес епископу Филипп-Август.

— Это ни к чему, — поморщился епископ. — Иерусалим должен быть один.

— Но ведь уже есть два, — сказал Ричард.

— Как? — выпучил глаза епископ.

— Земной и небесный, — ответил король Англии. — Почему бы не быть еще и морскому?

На сей раз епископ сморщился, но ничего не сказал.

— Мне хотелось бы осмотреть окрестности, — сказал Ричард, — хотя вы и говорите, что мне здесь уже нечего делать. Кстати, я тоже привез из Сицилии башню. Может быть, все же стоит и ее собрать и подкатить к стенам Сен-Жан-д’Акра? Эн Анри, вы не согласитесь прокатиться со мной?

Вновь переглянувшись с королем Франции, граф де Шампань согласился. Он и Ричард отправились на лошадях к крепости. Солнце пекло беспощадно, выпитое вчера и сегодня вино сочилось из Ричарда струями пота.

— Говорят, вы вчера были в ударе, эн Ришар? — неожиданно весьма дружелюбным тоном спросил Анри.

— Да, говорят, — буркнул Ричард.

— Напрасно вы не пришли на встречу, — сказал граф де Дрё. — Вас очень не хватало, эн Анри. Было так весело.

— Я слышал, вы вчера сочинили кансону, которую все вокруг уже знают наизусть и распевают как гимн всего похода, — еще более ласково заметил граф де Шампань. — Действительно, жаль, что я вчера не смог прийти поприветствовать вас.

— Зато сегодня, дорогой племянничек, ты весьма учтиво приветствовал меня, — хмуро сказал Ричард. — Что с тобой стряслось? Тебя запугал Филипп-Огюст? Может быть, он снюхался с ассасинами и пригрозил тебе смертью?

— Не сердитесь, эн Ришар, — взмолился граф Анри. — Они и впрямь заморочили мне голову.

— Кто — они?

— И Филипп-Огюст… он ведь тоже приходится мне дядей… А на его стороне и епископ Бове, и Конрад, и австрияк Леопольд. Да еще находится какой-то таинственно-всемогущий сенешаль де Жизор.

— Последнего, полагаю, ты испугался больше всех остальных?

— Как это ни покажется странным, да, — усмехнулся Анри. — Говорят, он любого способен сжить со свету и сам меняет великих магистров ордена тамплиеров.

— Ну, мы еще найдем на него управу, — хлопнул Ричард своего племянника, который, кстати, был на два года его старше, по плечу.

— Я не узнал тебя, эн Анри! Ты такой веселый, славный малый, а при Филу и Бове был какой-то сам не свой. Эта, что ли, Блошиная башня?

— Не Блошиная, а Мушиная, — рассмеялся Анри де Шампань. — Она самая.

— А откуда такое название?

— Не знаю. Видимо, часто вокруг нее валяются трупы, а где мертвяки, там и мухи. Эта Мушиная, а вот та — Проклятая. Самые две главные башни Сен-Жан-д’Акра… Иерусалима-сюр-мер то бишь. Мне понравилось это название, эн Ришар.

— То-то же. Будешь моим союзником?

— Буду, ваше величество. Дадите мне тоже четыре безанта в месяц жалованье?

— Конечно, дам, о чем речь! А что за слухи о добровольной сдаче крепости? Действительно Каракуш и Саладин хотят вести переговоры или это Филу на всякий случай придумал?

— Скажу честно, со стороны сарацин пока еще никаких знаков не поступало, но, судя по всему, они вот-вот поступят.

— Судя по тому, что сюда явился Ричард Львиное Сердце? — спросил с усмешкой летописец Амбруаз Санном.

— Ну и поэтому тоже, — рассмеялся граф Анри де Шампань.

— Я так и понял, когда только зашла речь о переговорах, — сказал Ричард. — Как тебе мой Фовель, эн Анри?

— Это конь? — спросил Анри.

— Конечно, конь, разве ты не видишь? — удивился король Англии.

— Не вижу, — пряча усмешку, отвечал граф Шампанский. — Если бы вы не сказали мне, эн Ришар, я никогда не подумал бы, что это конь. Мне казалось, вы скачете на пламени, принявшем образ коня. Боюсь даже спрашивать, сколько такое чудо может стоить.

— Спроси.

— И сколько?

— Ни единого сантима.

— Подарок?

— Подарок, только я не знаю, кто мне его подарил — человек или Бог. Вообрази, дружище, сей конь объявился утром после моей первой брачной ночи с Беренгарией на Кипре. И сколько я потом ни пытался выяснить, кто именно подвел его к нашему брачному ложу, это мне так и не удалось. Много бы я отдал лишь за то, чтобы посмотреть на человека, который способен сделать такой подарок и остаться неизвестным. Но скорее всего Фовель — дар небес.

— Только с вами, эн Ришар, могло произойти такое. Расскажи мне подобную историю кто-либо другой, я ни за что бы не поверил, а вам верю, потому что вокруг вас роятся чудеса.

— А вот мой летописец Амбруаз высказывает по поводу Фовеля опасения. Он как-то раз осторожно напомнил мне про Троянского коня.

— Что ж, — пожал плечами Анри ле Шампань, — всякое может быть, ведь не только чудеса, но и зависть ходит за вами по пятам. Если б вы знали, ваше величество, как вам все завидуют!

— Знаю.

— Нет, не знаете, — резко возразил Анри. — Только тот, кому хорошо известно чувство зависти, может понять и оценить то, как вам завидуют. И знаете, эн Ришар, что я недавно понял? Наш pax francorum[71], который смешно даже называть словом «рах», будет разрушен и уничтожен не Саладином и не каким-либо другим великим воином Востока. Он будет разрушен и уничтожен завистью, которая сейчас хуже чумы и арнолидии. Наш pax francorum гниет, и зависть — это его гной. Хлотарю, Сигиберту, Карлу Великому, Вильгельму Завоевателю никто не завидовал, ими восхищались, за ними покорно шли. А вот уже Годфруа Буйонскому завидовали, оттого он и прожил в три раза меньше, чем Шарлемань. Да что там Годфруа или вы, эн Ришар! Мне завидовали, когда я веселый и свежий явился сюда, под стены Сен-Жан-д’Акра, и выставил свои притязания на первенство. Знаете, люди какой разновидности будут в ближайшем будущем заправлять в нашем pax francorum?