— Единственным, чем я могу развеселить ваше величество, — снова вздыхал граф де Дрё, стоя перед постелью больного, — это известием о том, что в вашу честь крестоносцы стали называть болезнь арнолидию — леонардией. То есть первыми остроумцами были англичане, которые прозвали недуг лайонхартией, а уж французы переделали это английское слово на свой лад, и теперь уже все только так и говорят — леонардия.

— Не могу понять, смешно это или грустно, — вздохнул Ричард. — Если бы Леонардией назвали завоеванный мною Иерусалим-сюр-мер, это было бы величественно. Если бы Леонардией назвали породу овец, чье мясо мне полюбилось, это было бы смешно. А болезнь… скорее это грустно. Не дай Бог, если я останусь в памяти потомков только в наименовании гнилого поветрия!

На другой день арнолидия-леонардия свалила и графа де Дрё. Ричард приказал отменить новый приступ к стенам Акры и обстреливать город из осадных метательных орудий валунами, привезенными из Сицилии и с Кипра.

Прошла неделя, а болезнь и не думала отступать, вопреки обещаниям Тромпо поставить короля Англии на ноги в течение пяти дней. Миновало Рождество Иоанна Предтечи, близился день Петра и Павла, а Иерусалим-сюр-мер по-прежнему не сдавался. В пятницу вечером двадцать восьмого июня в ставку короля Англии неожиданно явился весьма необычный гость — родной брат султана Саладина, Мелек-эль-Адил-Мафаиддин, один из главных защитников Акры.

— Сожалею видеть великого Мелек-Риджарда Альб-аль-Асада в недобром здравии, — низко поклонился он Ричарду. — Но, увы, три дня назад болезнь, которую, как мы уже знаем, названа в вашу честь леонардией, свалила с ног и светоч ислама, великого Салах-ад-Дина. Мой брат, как и все мы, очень уважает вас, ваше величество, — продолжал Мафаиддин. Он не так хорошо владел французским и потому говорил медленно, стараясь не сделать ошибки. — У вас и моего брата много общего в чертах поведения и врожденном благородстве. Даже внешне, как мне кажется, вы чем-то похожи друг на друга. Брат прислал вам лекарство, которое поможет быстрее встать на ноги. Разумеется, вы должны испытать его сначала на ком-нибудь другом, но уверяю вас, Салах-ад-Дин никогда не опустился бы до такой низости, чтобы столь подло отравить соперника, коего он так уважает.

Ричард поблагодарил Мафаиддина, подарил ему перстень с рубином, а для Саладина передал золотой кубок, украшенный сапфирами. Когда Мафаиддин ушел, Ричард тотчас же принял лекарство в соответствии с советами Саладинова брата. Амбруаз и Тромпо пытались его отговорить, советуя прежде опробовать средство на ком-нибудь из пленных сарацин, заразившихся леонардией, но Ричард ответил:

— Пока я буду проверять, умрет он или не умрет, выздоровеет или не выздоровеет, минует еще по меньшей мере два-три дня. Сколько же мне прикажете валяться и гнить? Нет, Саладин не мог прислать мне яду, это не такой человек. Я чувствую, он столь же жаждет моего выздоровления, как и я сам, как и все вы, мои верные подданные.

Если первая встреча с самим Саладином посреди реки Бел вызывала негодование только у короля Франции и его приближенных, а у всех остальных крестоносцев — восхищение, то тайные переговоры с Мафаиддином вызвали ропот у гораздо большего числа пилигримов. Но снадобье и впрямь оказалось не ядом, а мощно действующим лекарством, и болезнь под его воздействием стала отступать. В последний день июня Ричард вновь радушно принимал в своей ставке Мафаиддина. На сей раз брат Саладина привез в подарок разных плодов и кривой меч в осыпанных бриллиантами ножнах. Ричард вручил ему для Саладина старинный римский щит, украшенный золотом и серебром.

— Как чувствует себя солнцеподобный султан Саладин? — спросил он Мафаиддина.

— Выздоравливает, — отвечал тот. — Завтра или послезавтра уже будет на ногах. Он не любит долго болеть.

— Вот в этом мы несхожи, — грустно улыбнулся Ричард. — Меня болезни преследуют всю жизнь и подолгу изматывают.

— Скажите, а та болезнь, которая свела в могилу двух ваших братьев, она преследует вас?

— Как только я приехал в Святую Землю, она мгновенно сгинула. Довольно о хворях! Скажите, уважаемый Мафаиддин, могу ли я рассчитывать на то, что ваш брат вернет Крест Христов?

— Нет, не можете, ваше величество. Крест пророка Исы [75] добыт Салах-ад-Дином в кровопролитном сражении и только в сражении может быть утерян. Впрочем…

— Что «впрочем»?

— Однажды брат говорил, что мечтал бы вместе с вами воевать на Востоке, завоевать Персию, Индию… Но при условии, что вы принесете ему присягу. Тогда он готов был бы отдать вам и Крест пророка Исы. А также и Наблус и Аль-Коде Иерусалим.

Ричард долгое время молчал, обдумывая ответ. Наконец вежливо произнес:

— Передайте любезному Саладину, что Святой Крест Господень, Святой Гроб Господень и все Иерусалимское королевство захвачены Саладином с бою, и точно так же я, король Ричард, намерен возвратить все эти святыни. И лишь когда я это совершу, я согласен идти воевать в Персию, в Индию, куда угодно, бок о бок с блистательным султаном Египта и всея Сирии, но при условии, что он мне принесет присягу.

Мафаиддин сокрушенно развел руками, но видно было, что такой ответ понравился ему и понравится Саладину. Потом они долго беседовали, и Ричард чувствовал, как его болезнь отступает от общения с братом Саладина. Когда Мафаиддин ушел, Ричард долго пребывал в задумчивости, мечтая о том, как он вместе с Саладином пойдет покорять Персию и Индию. Из мечтательной задумчивости его вывел явившийся Меркадье, который поведал о сегодняшней битве подданных короля Франции с защитниками крепости, разгоревшейся возле Проклятой башни. В этой битве погиб один из лучших маршалов Филиппа-Августа, Обри Клеман.

— Бедный Филу, — искренне пожалел бывшего друга Ричард. — У него так мало преданных людей. Потеря Клемана будет невосполнимой. Как бы это не стало поводом для возвращения в Париж.

Потом Ричарду принесли письма. Первое было от Беренгарии, которая спокойно обитала в Триполи, где все ее холят и лелеют, но она нестерпимо скучает по своему сердцу, оставшемуся на холмах Казал-Эмбера. Другое письмо было от Робера де Шомона. Верный коннетабль тамплиеров сообщал о том, что он принялся заново благоустраивать Базилею Кефалию. Полюбившийся дворец пострадал от легкого землетрясения, тряханувшего Кипр накануне Петрова поста, но уже начались работы по восстановлению здания. Мало того, Робер намерен обнести его со всех сторон еще длинными рядами колонн, которые будут поддерживать крыши новых внешних пристроек.

— Саладин? — пробормотал Ричард с усмешкой. — О нет! Беранжера! И еще Робер! Только их я люблю.

И он сел писать им ответные письма.

Известие о том, что Саладин вел тайные переговоры не только с Ричардом, но и с королем Франции, переданное через нескольких осведомителей, дошло до короля Англии, когда он окончательно выздоровел, в первых числах июля. И ему было хуже от этого известия, нежели от леонардии. Саладин тоже предал его! Неужто в этом мире никому нельзя верить? Неужто и Беранжера способна обманывать? А Робер? Нет, Робер не может.

Все сразу стало противно — и эта нестерпимая жара, и эти стены Сен-Жан-д’Акра, которые надобно полностью снести с лица Святой Земли, и все, что еще так недавно было овеяно светом грядущей славы.

Треть лагеря была свалена болезнью, но две другие трети король Англии повел за собой на решительный приступ. Филипп-Август тем временем руководил действиями своих осадных машин и развлекался стрельбой из арбалета, метко сбивая стрелами защитников Акры с крепостных стен и башен. Он был в трауре по Обри Клеману, но, увидев, что выздоровевший Ричард ведет свои полки на бой, велел тотчас отменить траур и тоже выступать. Следом за ним двинулся со своими немцами и герцог Австрии Леопольд. Все крестовое воинство поднялось и двинулось на самый решительный приступ.