— А мне нравится, как у вас называется сражение, — Божья справедливость.

— Конечно. Разве война не Божие дело?

— Божие. Бертран де Борн хорошо преподал мне эту науку, — согласился Ричард.

— Помнится, у него были какие-то стихи про войну и про чирьи, — сказал коннетабль де Шомон, и Ричард, не дожидаясь просьбы, охотно прочитал отрывок из сирвенты де Борна, которую трубадур сочинил в свое время, подзуживая Филиппа-Августа начать войну против короля Генри, Ричардова отца:

— Славные строки, — похвалил Робер Медвежье Сердце. — Жаль, что я не умею запоминать стихи.

— Зато ты умеешь воевать, — похлопал его по плечу Ричард. — А это, судя по учению де Борна, гораздо почетнее.

Продолжая рассуждать о прелестях войны и бедствиях мирного времени, король Англии и его верный тамплиер, родившийся год в год и день в день с его отцом, новопреставленным королем Генри, отправились на ужин к королю Сицилии. Их сопровождали двенадцать лучших рыцарей Ричарда. В окружении своей свиты явился во дворец Танкреда и Филипп-Август.

— Войны — кошмар, войны — беда… — весело бормотал Ричард, входя в тронную палату, в которой восседал сицилийский монарх. Впрочем, увидев королей Англии и Франции, Танкред встал с трона и вышел к ним навстречу с дружескими объятиями.

— Для меня огромная честь, — молвил он, — что доблестные вожди нового крестового похода в своем тернистом пути посетили мою столицу.

— Для нас была бы не меньшая честь, если бы могущественный Танкред присоединился к нашему походу, — ответил Ричард Львиное Сердце. — Летопись первого похода ярко озарена именами норманнов — несравненного Боэмунда и доблестного Танкреда, вашего предка.

— Душа моя горит желанием присоединиться к перегринации [17], - со вздохом ответил на слова Ричарда король Сицилии.

— Так в чем же дело, дорогой родственник? — спросил Ричард и отметил, что слова «дорогой родственник» заставили Танкреда поморщиться. — Вы могли бы стать равноценной заменой недавно погибшего Фридриха Барбароссы.

— Увы, — покачал головой Танкред, — слишком неспокойно в моем государстве. Я вынужден оставаться здесь, дабы обеспечивать безопасность подданных.

«Как будто в моем государстве все так уж покойно!» — чуть не сорвалось с уст Ричарда, оставившего собственные владения разоренными пронесшимися войнами и затратами на нынешний поход. Но он удержался от замечания и поспешил поздороваться со своей двоюродной сестрой.

Жанна была несколько старше его. Единственное, в чем она была на него похожа, так это изумрудно-зеленым цветом глаз. Знаменитой изумрудной зеленью, доставшейся в наследство еще от прадеда — графа Гийома де Пуату, того самого, которого за умение сочинять великолепные стихи прозвали Золотым Тропарем, и от этого прозвища пошли трубадуры. Подойдя к Жанне, Ричард увидел взгляд, полный трепетных чаяний, словно к вдове доброго Гийома Сицилийского явился сам Спаситель.

— Как вы похожи на вашу матушку, тетушку Элеонору, — молвила Жанна. — Как я горжусь, что вы вождь нового крестового похода, мой двоюродный брат. И — достойный потомок первого трубадура, сам прославленный трубадур.

— Только не дай Бог ему разделить воинскую участь первого трубадура, — заметил Филипп-Август, намекая на то, что участие Гийома де Пуату в Первом крестовом походе было весьма неудачным.

Танкред поспешил воспользоваться замечанием короля Франции:

— Да уж, не приведи Господь. Известно, что граф де Пуату потерял всех своих воинов и едва унес свои кости из Святой Земли. Надеюсь, его прославленный внук возвратит нам Иерусалим и возродит Иерусалимское королевство.

— Если только вы, сидя в своей благословенной Тринакрии [18], будете непрестанно молиться обо мне, ваше величество, — язвительно ответил Ричард.

— Со всей душой, — сказал Танкред, — но вот епископ Бове, — он указал на стоящего неподалеку епископа, — утверждает, что на вашем знамени, украшенном изображением Святого Грааля, красуется богопротивная надпись. Так ли это?

— Помилуйте, — развел руками Ричард, — что в ней богопротивного нашел святейший епископ?

— «Кто выпьет много, увидит Бога», — назвал девиз Ричарда епископ Бове. — Разве сие не есть богохульство?!

— Вовсе нет, — отвечал король Англии. — Ведь речь идет не о том, что кто-то напьется, аки свинья, и в сильном подпитии увидит Господа.

— Свят-свят-свят!.. — поспешил осенить себя крестным знамением священник.

— Речь идет о том, — продолжал оправдываться король Львиное Сердце, — что тот, кто изопьет много из чаши с королевской кровью [19], то есть тот, кто много раз причастится крови Спасителя, тот увидит Его в вечном блаженстве. Тут смысл не богохульный, а как раз весьма многозначительный, высокий.

— А я смею утверждать, что богохульный! — топнул ногою епископ Бове, — Ибо сказано в Писании: «Бога человекам невозможно видети». А в Евангелии от Иоанна так: «Бога не видел никто никогда».

— Не будем так уж сразу затевать это словопрение, — сказал Танкред. — Гости пришли на ужин. Прошу вас, ваши величества, пройти к столам.

Ужин, уготовленный королем Сицилии двум великим монархам, отличался какой-то нарочитой скудостью. Два-три вида вина были поданы к весьма легкой закуске — омарам, устрицам и креветкам, приготовленным самым простейшим способом. К ним прилагались разрезанные на четыре части лимоны, лепешки и сыр.

— В Неаполе все это можно задешево купить у любого мальчишки-торговца на пристани, — с неудовольствием шепнул Ричард сидящему поблизости Филиппу.

— А ты говоришь, наследство, — усмехнулся тот.

Нетрудно догадаться, что скромностью ужина Танкред хотел подчеркнуть, что он беден и не в состоянии мгновенно исполнить предсмертную волю своего брата Гвильельмо Доброго.

— В последнее время мы привыкли есть мало, — сказал король Сицилии с любезной улыбкой. — Толстопузы не пользуются уважением среди сицилийцев. К тому же мой новопреставленный брат полностью, я бы даже сказал — с лихвою оправдывал свое прозвище. Он был не просто добрый, а щедрый, и щедрость его не грех назвать расточительностью. В заботах о подданных он забывал о благополучии своего двора. В итоге нам зачастую нечего подать на стол.

— Самоограничение — первое правило добродетели, — заметил епископ Бове.

— Вы опять намекаете на «кто выпьет много…»? — недовольным голосом спросил Ричард.

— И на это тоже, — потупился епископ.

— Но разве возможны самоограничения в любви к Богу? — возразил король Англии. — Опять же повторяю, слова, начертанные на моем знамени, подразумевают не пьющих, но часто причащающихся.

И на сей раз Танкред поспешил перевести разговор на что-то другое. Беседа коснулась нынешнего состояния дел в Леванте [20], обсуждения того, какие лошади нынче лучше, а какие хуже, сколько жен у султана Саладина, каковы достоинства арабской конницы и так далее. Однако закуски тем временем почти полностью иссякли, а настроение у Ричарда все ухудшалось и ухудшалось. Когда он стал сокрушаться о том, какая оплошность произошла в Марселе, связанная с недоразумением относительно якобы погибшею флота, и о том, как гуляет ветер в Ричардовых кошельках, вновь сама собою выплыла тема надписи на знамени.

— Кроме всего прочего, мой дорогой друг и… родственник, — произнес жестко Танкред, — признайте, что надпись «Кто выпьет много…» во многом оправдывается и вашим личным пристрастием к вину. Я заметил, что вы пили в три раза больше, чем все, кто тут присутствует, и бывали всякий раз весьма недовольны, когда бокал ваш в очередной раз оказывался пустым, а слуги не спешили его наполнить.