— Теперь мы вряд ли сможем поехать к нам, в Базилею Кефалию, — сокрушалась Беренгария, которой постоянно снился счастливый Лимасол.

— Непременно поедем и побываем там, моя львичка, — успокаивал ее Ричард. — Вот отправимся опять завоевывать Святую Землю и побываем в нашем милом Лимасоле. Жаль только, без Робера!

Но он видел, что крестоносное дело выдвинуло новых вождей, а он остается в стороне. В последний день мая 6704 года[150] император Генрих принял крест в Бари, при гробе Святителя Николая, и объявил, что будет платить каждому своему крестоносцу по тридцать золотых унций. А в конце года первые отряды пилигримов отправились на юг, в Апулию, где к следующей весне собралось огромное войско в шестьдесят тысяч человек и флот из полусотни кораблей. Все это Ричард узнавал, странствуя по своим владениям и то там, то сям усмиряя тех, кто не был доволен его властью и еще недавно считался сторонником Жана Сантерра. При нем всегда были Беренгария, Амбруаз, Меркадье, Лувар и другие преданные люди. Львиная ржавчина больше не беспокоила Ричарда, прыщи лишь изредка ненадолго появлялись, но быстро исчезали, будто боясь, что против них снова будет применено средство киприотки Лутрофории. Правда, и песен он теперь сочинял очень мало, а когда его просили спеть, делал это неохотно. К тому же в последнее время он почему-то все больше стал говорить по-английски, хотя по-прежнему предпочитал жить не в Англии, а либо в Аквитании, либо в Нормандии, либо в Гаскони. А вот арабский постепенно выветрился из его головы, хотя нередко Ричард любил вспоминать о своих беседах с Аладилем. Кстати, Аладиль больше всех братьев покойного Саладина возвысился и успешно воевал в Сирии. Осенью 6705 года[151] он завоевал Яффу, перебил всех находившихся там крестоносцев и разрушил город до основания, заявив при этом: «Пусть Мелек-Риджард Альб-аль-Асад снова явится сюда и построит все заново, он это любит!»

Но даже если бы Ричард хотел отправиться восстанавливать Яффу, он не мог этого сделать, ибо Англия снова воевала с Францией, и Филипп-Август объявил, что только смерть, его или Ричарда, прекратит этот нескончаемый раздор. К тому же немцы все больше забирали в свои руки крестоносное дело. Покуда Аладиль разрушал Яффу, в те же дни в Сен-Жан-д’Акре погиб Иерусалимский король Анри де Шампань. Он выпал из окна и насмерть расшибся о мостовую головой, как некогда со скалы Андромеды убился тамплиер д’Идро. На место погибшего племянника Ричарда был выбран кипрский король Амальрик, так что и тут король Англии лишался поддержки в Святой Земле. Вдова короля Анри, Елизавета, привыкшая уже переходить из рук в руки, вышла замуж за Амальрика и по-прежнему оставалась Иерусалимской королевой.

Вскоре, однако, случилось нечто, напомнившее немцам начало предыдущего похода. Едва лишь стали разворачиваться военные действия под Сидоном и Бейрутом, как император Генрих, вознамерившийся наконец явиться в Святой Земле, был унесен из мира сего внезапной болезнью, подобно тому как семь лет назад был унесен из жизни водами речки Салефы его отец, император Фридрих Барбаросса. Зима принесла крестоносцам несколько неудач, после которых Амальрик вынужден был заключить с Аладилем перемирие на три года, три месяца и три дня.

— Любопытно, — сказал Ричард, узнав об этом, — будут ли Амальрика судить в Шпайере за его нерешительные действия против Аладиля? А ведь меня обвиняли в сговоре с сарацинами!

В ту же зиму скончался Папа Целестин, и новым Папой под именем Иннокентия Третьего был провозглашен кардинал Лотар, граф де Сеньи, человек настолько властный, что в начале нового столетии именно ему суждено было стать главным действующим лицом истории.[152]

В 6706 году от сотворения мира[153] война между Англией и Францией разгорелась с новой силой. Огромное количество графств и герцогств было охвачено ею. Всюду, от побережья Нормандии до Гаскони и Лангедока, шли военные действия. Лишь к концу года, одержав несколько побед над Филиппом, Ричард Львиное Сердце, поддавшись уговорам влиятельного кардинала Петра Капуанского, вновь согласился подписать перемирие со своим неуемным врагом, зная, что не в следующем году, так через год Филипп-Август снова затеет войну.

Встретив Рождество Христово, Ричард расстался с женой и отправился на юг своих владений учинять расправу над теми, кто во время войны тайно или явно сочувствовал королю Франции. В Масленицу он веселился с Беренгарией в родном Ле-Мане. На первой неделе Великого поста побывал опять у матери в обители Фонтевро и попросил Беренгарию побыть здесь до Пасхи, а на Пасху обещал возвратиться из очередного похода, на сей раз против взбунтовавшегося лиможского виконта Адемара.

— Если же на Страстной седмице я не появлюсь, — сказал он на прощанье Беренгарии, — то свисток доброго короля Дагобера при тебе. Не грусти, милая львичка, и не беспокойся ни о чем. Ты же знаешь, что меня нельзя убить в бою.

С этими словами он оставил жену и мать и покинул Фонтевро, ведя за собой сравнительно небольшое войско. Барон Меркадье сопровождал своего государя в этом походе. В канун Благовещения они разгромили лиможского виконта и взяли Лимож. Сам Адемар укрылся в одном из своих крепких замков — Шалю. До Пасхи оставалось более двух недель, и Ричард решил, что успеет взять Шалю и возвратиться в Фонтевро к жене и матери. Подойдя к замку, с ходу захватить его не смогли, пришлось начать осаду.

Начался апрель, любимый месяц Ричарда, повсюду разливалась бурная весна, природа расцветала, нигде уже не было снега, всюду зеленела свежая яркая трава. Утром Лазаревой субботы [154] солнце сияло во всю мощь, и к полудню даже стало припекать. Ричард верхом на Фовеле вместе с Меркадье, ехавшим на белом жеребце, объезжал окрестности замка Шалю. На нем была легкая кольчуга-безрукавка и легкий шишак, белый плащ с крестом Святого Георгия на спине развевался за спиной.

— Только подумать, Фовель, снова весна, — говорил Ричард, счастливо вдыхая в себя воздух, полный благоуханий. — После Пасхи подыщем тебе еще какую-нибудь подружку. Ты доволен?

Конь весело закивал головой.

— Иногда мне кажется, что он вот-вот заговорит, ваш Фовель, — рассмеялся Меркадье.

В это мгновенье боль пронзила правую руку Ричарда чуть пониже локтя. Он с удивлением уставился на стрелу, ранившую его.

— Ты гляди! — воскликнул он. — В кои веки меня ранило!

Стрела неглубоко вошла в мышцу, и ему не составило никакого труда ее выдернуть и отшвырнуть в сторону. Погрозив кулаком раненой руки в сторону невидимого стрелка, король повернул коня и решил возвратиться в лагерь.

— По-моему, все готово к тому, чтобы завтра утром решительным приступом овладеть Шалю, — сказал Меркадье.

— Да, да… — несколько рассеянно ответил Ричард, морщась от боли. Рана оказалась какая-то слишком едкая. Его вдруг стало тошнить и вырвало.

— Что с вами, эн Ришар? — всполошился Меркадье.

Дойдя до своей ставки, Ричард позвал лекаря Рено. Стали снимать кольчугу, потом шерстяной котт [155], но тут выяснилось, что рука опухла, а рукав у котта слишком узкий, и пришлось его разрезать вместе с рукавом шемиза. Когда же верхняя одежда была снята, на руке вокруг раны обнаружился синий отек. Лекарь озабоченно покачал головой и со вздохом сказал:

— Отравленная стрела. Плохо дело. Если это обычная греческая цикламена, то у меня есть противоядие из зерен и ягод юниперуса с молодилом и вербеной. Если не поможет, то нужна ртуть, а ее нет.

— Как нет? — удивился Ричард.

— А где ее сейчас найдешь!

— Так давай скорее свое противоядие!

Но противоядие не подействовало, синяк продолжал медленно распространяться, перетек на предплечье, потом на плечо. Ричард почувствовал сильный жар и приказал Меркадье немедленно начинать приступ на замок.