– Это правда, – вынужден был признать Сантана.

Впрочем, он не спешил соглашаться с доводами дочери.

– Меня вполне можно считать послушницей, — не отступала Беатрис, твердо глядя ему в глаза. – Но если у вас остались сомнения, я испрошу благословения у отца Игнасио.

На лице сеньора Хуана проступили следы внутренней борьбы. Рамиро выжидающе смотрел на него, а дон Эстебан нетерпеливо переминался на месте и, поколебавшись, Сантана наконец выдавил:

– Что же, я не возражаю, но только если отец Игнасио благословит тебя, Беатрис.

Сеньор адмирал

Беатрис Сантана предстала перед строгим взором своего духовника, обуреваемая непривычным для нее волнением. И причиной тому на этот раз была не только ее сострадательность к людским мучениям — будь то убогий нищий или служанка, обварившая руку на кухне, или даже муки бессловесных созданий Творца. Возможно, отец Игнасио тоже почувствовал это, потому что долго и пытливо смотрел в лицо Беатрис, словно пытаясь узнать мысли девушки или заглянуть ей в душу.

Ничего так и не прочитав в глазах сеньориты Сантана, он весьма неохотно дал ей свое благословение, заметив, что намерен регулярно навещать больного и разумеется, молиться за его душу — если Создателю будет угодно призвать ее к себе. Кроме того, он упомянул о грядущем празднике Непорочного зачатия, намекая девушке, что этот день как нельзя лучше подошел бы для пострига. Беатрис потупилась, не желая, чтобы священник увидел протест в ее глазах. По счастью, он принял это за смирение и отпустил ее с миром.

Сеньорита Сантана вышла из церкви, раздумывая уж не солгала ли она, вольно или невольно, своему духовнику, когда отвечала на его вопрос о причинах, побудивших ее на этот шаг? Но почему-то это не сильно ее смущало.

***

После того, как стихла суета, сопровождающая появление носилок с доном Мигелем, Беатрис зашла в отведенную для него комнату. Ставни были закрыты, чтобы солнечный свет не беспокоил раненого. У изголовья постели поставили небольшой столик, на котором доктор Рамиро уже разложил медицинские принадлежности, там же неярко мерцала лампа. Сам доктор, опустив голову, сидел в глубоком кресле.

Девушка окинула тревожным взглядом дона Мигеля. Недвижный, с заострившимися чертами лица, тот казался бы мертвецом, если бы лихорадка не зажгла на его скулах багровые пятна. Льняная простыня укрывала его до пояса. Затрудненное, неровное дыхание едва вздымало перевязанную грудь.

Рамиро, по-видимому, задремал и встрепенулся только когда Беатрис остановилась в шаге от него.

– Сеньорита Сантана? Я не слышал, как вы вошли. Вас допустили?

– Да, сеньор Рамиро. Дон Мигель все время... так?

Рамиро со вздохом кивнул и сказал:

— Иногда жар усиливается, тогда дон Мигель начинает метаться и может сорвать повязку. Это очень опасно. — он еще раз вздохнул и спросил: — Что вы умеете?

– Покормить, умыть больного, дать воды или лекарство. Сестра Маргарита учила меня накладывать повязки...

– В этом вряд ли возникнет необходимость. А вот все остальное... хорошо, что у вас есть опыт... – Рамиро на мгновение прижал ладонь к глазам: – Извините.

– Вам нужен отдых.

– Не могу это отрицать, сеньорита Сантана.

Беатрис указала на стоящую у противоположной стены кушетку:

– Тогда что вас останавливает? Я буду здесь.

Он с благодарностью посмотрел на девушку:

– Вы должны обязательно разбудить меня, если в состоянии дона Мигеля произойдет перемена.

– Конечно, сеньор Рамиро.

Рамиро уснул прежде, чем его голова опустилась на подушку, а Беатрис села в кресло, которое он занимал прежде. Она продолжала вглядываться в лицо де Эспиносы. Как разительно сейчас он отличался от того блестящего гранда, который появился в их доме, верно, только для того, чтобы смутить душу сеньориты Сантана!

...Впервые она увидела дона Мигеля де Эспиносу за обедом. Отец представил его как прославленного адмирала и друга Ксавьера Сантаны.

Дона Мигеля привели в Ла-Роману дела, и сеньор Хуан гостеприимно предложил ему оставаться в их доме, пока все не будет улажено. Дон Мигель вежливо поблагодарил, сказав, что привык находиться на борту своего галеона, и возможно, лишь иногда составит компанию радушному алькальду за обедом или ужином. Весьма довольный сеньор Хуан заверил, что всегда рад принимать выдающегося флотоводца и друга его дорогого кузена. Любезность следовала за любезностью, пока де Эспиноса не расхохотался, клятвенно пообещав злоупотребить добротой хозяина.

Нечасто у них бывали подобные гости – прямо сказать, ни разу. Остроумный собеседник, де Эспиноса стал центром притяжения для всех присутствующих за столом. Лишь также приглашенный к обеду отец Игнасио хмурился и что-то бормотал себе под нос.

Дон Мигель был намного старше Беатрис, с резким лицом человека, привыкшего повелевать. Его черные волнистые волосы обильно пронизывали серебряные нити, а виски были совсем седыми. Беатрис с удивлением поняла, что в нарушение всех приличий ей хочется заговорить с ним – о каких-то пустяках, о море, о видах на урожай, о прочитанных книгах... Ей пришлось одернуть себя: такого рода поведение было бы совершенно недопустимо.

И разумеется, возможности для подобных излияний Беатрис не представилось и представиться не могло, хотя дон Мигель действительно появлялся в доме алькальда почти каждый день. Да и вряд ли бесхитростные беседы заинтересовали бы знатного гостя. Темные глаза де Эспиносы равнодушно скользили по Беатрис, и той отчего-то становилось грустно. А ведь сеньорита Сантана всегда была здравомыслящей и уравновешенной девушкой. Впрочем, она и сейчас прекрасно осознавала всю беспочвенность своих тайных грез.

В те редкие моменты, когда Беатрис все-таки удавалось обменяться с доном Мигелем парой фраз, тот держался до невозможности учтиво. Однако любезность не могла скрыть его бешеной гордости и высокомерия. Казалось, им владела какая-то идея, заслонившая ему весь окружающий мир. И в конце концов, Беатрис вынуждена была признать, что дон Мигель де Эспиноса совершенно непостижим для нее.

Когда же «Санто-Доминго» поднял якорь и скрылся за гористым мысом, она вздохнула с облегчением и посоветовала себе выбросить все глупости из головы — и чем скорее, тем лучше. Для окружающих ее терзания остались тайной. Но как знать, не тревожил ли сон Беатрис глубокий взгляд сиятельного адмирала, и не орошала ли она в ночном мраке подушку слезами...

…Из задумчивости ее вывел глухой стон. Голова дона Мигеля мотнулась, он пробормотал что-то неразборчивое. Его лицо покрывала обильная испарина. Беатрис робко коснулась горячего влажного лба. Несмотря на то, что она сама вызвалась помочь, ею владела неуверенность. Она оглянулась на столик, где уже были приготовлены губки и глубокая миска с водой.

«Пора вспомнить, зачем я здесь. Дон Мигель болен, и в этом он ничуть не отличается от тех несчастных, за которыми я ухаживала в монастырском госпитале», – эта мысль вернула ей решимость.

Беатрис плеснула в воду ароматного уксуса и осторожными движениями обтерла лицо и шею раненого, затем провела губкой по его широким, мускулистым плечам, по груди над повязкой. Теперь ее движения были сосредоточенными и уверенными, но все же она остановилась, дойдя до края простыни, укрывающей де Эспиносу. За тяжелыми больными ухаживали исключительно монахини, и Беатрис попросту не знала, как ей действовать. Пока она колебалась, дон Мигель тихо, но отчетливо произнес:

– Арабелла, не уходи, прошу тебя...

Беатрис вздрогнула. Глаза раненого открылись, но он смотрел куда-то сквозь нее и девушка поняла, что дон Мигель не осознает ее присутствия.