— А зачем нужно было это вещество?
— Не знаю. Использовали его или нет, и где именно, — сие мне неведомо до сих пор. Ведь в те времена секретность была жесточайшая, и очень многие исследования я проводил «вслепую», не догадываясь, где именно они будут использоваться. К примеру, знаю, что на комбинате «Маяк», но там я не был.
— До сих пор?
— А разве секретность в этой области прекратила свое существование?!
— Иллюзия такая создана.
— Вы же сами сказали «иллюзия»… А тот эпизод с докладом в Средмаше запомнился мне на всю жизнь. Ведь какую смелость нужно было проявить Виноградову, чтобы аспиранту дать столь важную работу, доверить ему выступление на столь высоком уровне. Это была великолепная школа! Сейчас даже трудно предположить, что такое возможно… По крайней мере, мне подобные случаи неизвестны… Академик Виноградов, конечно же, был человек исключительный. Он умел подбирать людей, ставить перед ними задачи. Хорошо помню, как начинались в институте работы по космосу. Он приехал с какого-то совещания. Наверное, его проводил Королев.
— Или Келдыш?
— Согласен. Вероятнее всего он. Виноградов говорит, что есть предложение разным институтам заняться веществом Луны и планет. Можем ли мы это сделать?
— До этого космической тематики у вас не было?
— Нет. Виноградов обратился к заведующим лабораториями, ко всем присутствующим, с просьбой подумать о том, как включиться в такую работу. Я хорошо помню это совещание, потому что оно, по сути, дела стало точкой роста для нового направления исследований, которое принесло славу нашему Институту.
— Да и стране в целом — ведь теперь в вашем распоряжении оказались земли Венеры, Марса и Луны. Помимо тех, что у нас под ногами…
— Несколько ученых представили свои предложения, и эта тематика заняла в Институте достойное место. Ну а кончилось это тем, что лунный грунт и теперь находится у нас. Виноградов буквально «вцепился» в эти работы, а он умел это делать: нашел деньги, собрал людей. До сих пор по внеземной тематике работают две лаборатории. Сын мой, кстати, занимается космическими делами — Венерой и Марсом. У него монография есть на эту тему.
— Разве сейчас у нас это актуально?
— Он работает в Америке. Пять лет назад он уехал туда с семьей, продолжает работать по Венере и Марсу.
— Там, значит, нужно, а у нас нет?
— К сожалению, такое положение не только в космических исследованиях.
— Не жалко, что сын уехал?
— Содержать семью из четырех человек старшему научному сотруднику в России нынче сложно. Ну а моя помощь тоже не может быть значительной, так как я работаю в Академии наук, да и взрослый мужчина сам должен помогать родителям, а не они ему. Он не жалеет, что уехал, потому что там не поваром работает, а занимается делом, которое его влечет и которым он гордится. У него контракты с НАСА, а потому в научном плане он там вовсе не потерялся, а приобрел многое. Но контакты с родным Институтом, конечно же, поддерживает. Он — гражданин России, приезжает сюда постоянно.
— Вернемся к Виноградову. Чему вы учились у Александра Павловича?
— Масштабности. Он мог понять проблему, поставить ее и «раскрутить». Он стоял наравне с Келдышем, Королевым, Курчатовым. Он мог ответить за свои действия на любом уровне, умел убеждать и привлекать людей. У него я учился организации науки. Одновременно он вел большую исследовательскую работу, особенно в молодые и зрелые годы — я застал это время. Помню, как он приходил в понедельник и отдавал машинистке печатать научную статью, которую он написал за выходные. Помню, как он написал монографию о живом веществе морских организмов. Так что Александр Павлович Виноградов был и крупный организатор науки, и большой ученый.
— Считалось, что академик Виноградов очень хорошо «чувствует будущее»?
— В науке в определенной степени следует обращать внимание на конъюнктуру: ведь это не что иное, как насущные потребности общества. Почему же ученый должен стоять в стороне в позе наблюдателя? Мне кажется, делать этого не следует, если ты заботишься о своем коллективе, о своем институте. Академик Виноградов хорошо понимал это, а потому под его руководством работалось хорошо.
— Спасибо на добром слове. Хорошо, что вы о нем вспомнили. К сожалению, сейчас уже начинаются забываться те люди, которые позволили назвать ХХ век «атомным» и «космическим». Академик А. П. Виноградов был в числе первопроходцев, а потому память о нем должна жить в России. Этим человеком мы, пожилые и молодые, вправе гордиться!
— Абсолютно согласен с вами!.. Есть еще несколько областей науки, которые связаны с академиком Виноградовым и о которых, к сожалению, сейчас почти не упоминается.
— Что вы имеете в виду?
— К примеру, разработка методов слежения за подводными лодками. Это была большая программа, и она успешно развивалась. Или очистка воды от радиоактивного заражения. Разве это не актуально и сегодня?! Виноградов ухватывал перспективные, нужные для страны и для науки направления и бросал на них талантливых ученых. Очень многие достижения нашей науки в XX веке связаны с именем Александра Павловича Виноградова.
Из воспоминаний: «Мне предложили тему диссертации. Иван Павлович Алимарин пришел однажды и сказал: «Ну вот, Александр Павлович окончательно решил с нашей темой: нептуний». Что это означало, было не очень ясно; собственно научная задача передо мной не ставилась, обозначалась лишь область действий. Так оно и оказалось: проблемы потом я формулировал сам. Работа была секретной.
Сложность состояла в том, что в институте нептуния не было. Его нужно было «делать», облучая в ядерном реакторе соединения урана и выделяя потом из обладающей сильной радиоактивностью пробы ничтожные количества нужного мне элемента. Тоже, конечно, радиоактивного. К тому же период полураспада получаемого таким приемом радионуклида нептуний-239 составляет приблизительно два с половиной дня. Работать с выделенным изотопом можно неделю, от силы две. Потом — все сначала: облучение в реакторе, выделение и очистка моего дорогого изотопа.
Выделять нептуний из облученного урана нужно было за защитой из тяжелых свинцовых кирпичей в специальном шкафу, в резиновых перчатках, с индивидуальным дозиметром в кармане халата. Все это я довольно быстро освоил.
Выделив радиоизотопы нептуния, я должен был проверить его чистоту, хотя бы измерив период полураспада. А уж потом можно было изучать свойства элемента — причем только те, для исследования которых не требуются большие количества. У нептуния есть другой изотоп, нептуний-237, долгоживущий, который можно получить в значительных количествах, но у нас его тогда не было».
— Как вы сегодня оцениваете состояние аналитической химии в России?
— У нас очень хорошие аналитические школы по созданию химических реагентов. Лучшие в мире. Однако сейчас эти методы не являются главными. Преобладает физический инструментарий. В этой области мы не занимаем лидирующих позиций. По двум причинам отстаем. Главным образом — из-за оборудования. Некоторые типы приборов у нас не производились и не производятся и сейчас, ну а у тех, что выпускаются, качество очень низкое. А на приобретение импортных приборов высокого класса у нас всегда не хватало денег.
Кстати, в самые последние годы положение выправляется. К счастью.
— За счет чего? Денег-то по-прежнему нет?
— Есть несколько путей для улучшения ситуации. Об одном из них я рассказывают во время лекций для студентов, специализирующихся на аналитической химии. Я им говорю, что сейчас открою «страничку Остапа Бендера», и прошу ее внимательно изучить. Это рассказ о том, как приобрести приборы и аппаратуру для занятия наукой, не вступая в конфликт с уголовно-процессуальным кодексом. У нас в России появилось много небольших фирм. Они делают очень неплохие приборы за счет того, что комплектующие они покупают за границей — это электроника, и используют достижения военно-промышленного комплекса. К примеру, ту же оптику, которая всегда у нас была хорошей. Эти фирмы создают приборы, не уступающие зарубежным. Привлечение их к МГУ выгодно для таких фирм, так как сразу же дает широкую рекламу, а потому они охотно идут на сотрудничество с нами. Почему же это не использовать?! Другой путь — это укрепление контактов с зарубежными фирмами на «безденежной основе», как ни парадоксально это звучит. У меня на кафедре представлено пять или шесть фирм. Мы создаем демонстрационно-обучающие центры, помогаем им в разработке методик с учетом нашей специфики, что, соответственно, привлекает покупателей. Естественно, мы получаем право работать на этих приборах, вести свои исследования. Зарубежным фирмам это выгодно, они охотно идут на сотрудничество с нами.