— Машка, — ахнул в ту же секунду женский голос за дверью. — Вот так встреча, сто лет не виделись! — Марию радостно дрелила острыми глазками соседка второго из российских мужей, того самого, кому успешно сдавала зарубежное искусство студентка Белова и завалила семейную жизнь Белова-жена. — А я слышала, ты вроде за иностранца вышла замуж, правда? — тараторила болтунья, загораживая проход. Мария, вздохнув, мысленно распрощалась с обедом. Наверное, со стороны этот вздох показался восторженным стоном, потому что Светка вцепилась в локоть и потащила к пустому столику у окна, где в пепельнице дымилась скукоженная сигарета, а на блюдце скучала чашка с кофейным осадком. Экс-соседка плюхнулась на плетеный стул и по-царски взмахнула рукой. — Садись, дорогая, я угощаю! Ты единственная, на кого можно взирать в Москве без отвращения. Что берем?

— А мы что, гуляем?

— М-м-м, — утвердительно промычала Светка и полезла в сумку за сигаретами. — Только здесь особо не разгуляешься: кофе да сладости с салатами. Ты пока выбирай, а я потравлюсь.

К столику подошла девушка в фирменном синем халатике и вопросительно уставилась на «гуляк».

— Капуччино и слойку с вишневым джемом, — не задумываясь, попросила одна.

— Мне то же самое, — приуныла другая, поняв, что кутежа не будет. — Пусть лопну от обжорства, но лучше с хорошим человеком согрешить, чем с плохим остаться безгрешной. — Может, все-таки по пятьдесят грамм коньячку?

— Нет, спасибо. Я в это время суток не пью.

— Тогда выкладывай.

— Что?

— Все! Правда, что ты за итальянца выскочила и свалила в Рим?

— Правда.

— По любви или по расчету?

— Ответ на такой вопрос дает только время.

— Темнишь? Не хочешь раскрыться перед старой подругой, ну да ладно, — на столе появилась пара чашек с пышной пенкой и аппетитные булочки. — А я вот до сих пор одна и сегодня подвожу под этим черту, — одиночка мрачно откусила половину слойки и уточнила с набитым ртом: — Жирную!

— Да? — Здесь было тепло, уютно, слушать забавную Светку казалось плюсом, а мокнуть до метро под дождем — никому не нужным минусом.

— Ага. Позавчера я рассталась с мужиком, который морочил мне голову десять лет, представляешь? Сволочь редкая! Десятку на него оттрубила, а этот подонок теперь заявляет, что нет резона вести меня в ЗАГС. Обещал жениться, как мальчишка его подрастет, и я честно ждала. Домой ему ни разу не звонила, мадам не беспокоила, в гости не набивалась, вылизывала, как кошка, два раза в неделю да молча сопела в тряпочку. Верила и ждала, ну не дура? Дождалась! А кому я теперь нужна? Мне на днях за тридцатник перевалило, — зеленые глаза наполнились слезами, — по нынешним меркам — старуха.

— По-моему, тебя заносит, тридцать лет — прекрасный возраст.

— Вон сколько их по Москве шляется, — не слушала оппонентку «старица», — длинноногих соплячек, готовых за баксы на все, — яростно высморкалась в салфетку. — А что я против них? Таким, кто мне нужен, я без надобности, а кто на меня глаз положил, на того бы мои глаза не глядели. Ты говоришь: время покажет. Оно и показало, что судьба содрала с меня шкуру. И ни расчет, ни любовь тут ровным счетом ничего не значат. Но я не унываю, — Светка достала пудреницу, уставилась в зеркальце, подмигнула отражению: — Сегодня заключила договор с брачным агентством, попытаю счастья за бугром. Говорят, иностранцы русских баб любят. Слушай, а у тебя, случайно, нет среди знакомых холостого итальянца? Я бы с дорогой душой согласилась, это ж такой кайф — жить в Италии! Погода, природа, Марчелло Мастрояни.

— Он умер.

— Ну и что? Другие-то живы! Нет, серьезно, может, сосватаешь меня кому? Представляешь, соседями были в Москве, и по соседству будем тусоваться в Риме — это же классно, Машка!

Дождь за окном прекратился, ветер стих, и все плюсы сразу скакнули на улицу, выслушивать наивную чушь больше не было никакой нужды. Мария положила сотню под блюдце.

— Мы не станем соседями, Света. Я вернулась домой. Спасибо за компанию, пока, — и скоренько испарилась, оставив архитектора счастья с разинутым от удивления ртом.

До метро можно прошагать четыре квартала, а можно проехать остановку муниципальным транспортом. Поразмыслив слегка, Мария двинулась вперед: двигаться лучше, чем топтаться на месте.

Встреча со Светкой напомнила собственные мысли десятилетней давности. Тогда, в девяносто третьем, здесь угнетало все. Приторная вежливость занудных коллег, копеечная зарплата, вечно пьяная президентская рожа, от какой в оргазме трясся полупьяный народ, дефицит, кустарное барахло с ярлыками «Italy style» — все казалось имитацией жизни, ее грошовой подделкой. Пьетро послала навстречу судьба, а может, молитвы матери, мечтающей выпустить дочку из сумасшедшего дома, где слуги народа стреляли по народным избранникам, а сам одураченный народ возводил на пьедесталы подлецов. Она вспомнила мрачное пророчество отца, высказанное за одним из воскресных обедов, чтимых в семье как традиция.

— Попомните мое слово, — мрачно изрек цыганский потомок, наблюдая по ящику за сытым ловчилой, сладко поющим про новые ценности, — обдерут эти жохи страну, как липку, не пожалеют ни старых, ни малых. Моя бабка, которая запросто могла обмишулить любого, и в подметки нынешним не годится.

Любила ли она Пьетро? Конечно. Но больше, чем сам симпатичный брюнет, возбуждали адвокатская практика с приличным доходом, средиземноморский загар, прекрасная квартира на виа Националь, устрицы, подарки, черный «Крайслер», обручальное кольцо с бриллиантом — яркая упаковка, куда с головой нырнула осатаневшая от российской убогости москвичка. Поначалу все вызывало восторг и упоение новизной — роскошные витрины дорогих магазинов, улыбчивые лица, музеи, рестораны, итальянская кухня, южный темперамент, язык, на котором изъяснялся Леонардо да Винчи, яркое солнце, фонтаны. Холодная, голодная, сбитая с толку Россия становилась чужой, а Москва вызывала в памяти только шок от нелепой гибели родителей да тускнеющие воспоминания о друге детства. Молодая сеньора быстро изучила язык и свободно общалась теперь в магазинах, сумела приручить друзей мужа, воспылавших любовью к сибирским пельменям, очаровать итальянскую свекровь, ладить с соседями. Она вживалась в чужой организм, как инородный орган, вшитый в живую ткань. Потом неожиданно стало все раздражать. Жаркое солнце, кичливые витрины, осточертевшие макароны, ротозеи-туристы, громкий смех, беспричинные ухмылки, постоянное «si», назойливость продавцов, болтливость случайных встречных, мужнина занятость, любопытство свекрови — все коробило и наводило тоску. В домашней аптечке появились антидепрессанты. Открыто злиться было не на что и нельзя. Пьетро много работал, искренне веря в свой талант делать деньги, делать детей ему теперь стало некогда. Он рано уходил, поздно возвращался, засиживался в офисе по субботам, отсыпался воскресными днями, а вечерами снова тянулся к бумагам. Его жена говорила со стенами на трех языках, улыбалась собственному отражению в зеркале да целовалась с котенком, которого подарил занятой адвокат в надежде, что адвокатша будет меньше к нему приставать. После трех лет такой жизни Мария осатанела и пристроилась гидом в музей, после пяти у нее появился любовник. А в семье любовь незаметно подменилась содружеством наций, устроенным по принципу «не»: не вмешиваться, не вторгаться, не досаждать. Решение послать к черту итальянские красоты вызревало давно, поводом, как это часто бывает, случился сущий пустяк: измена Пьетро. Напрасно муж тогда дергался, застигнутый с поличным врасплох, — не потому оскорбленная жена решила уехать. Просто устала быть наедине с чужим миром, так и не ставшим своим. Ее надежда на счастье оказалась плохим поводырем: завела в тупик. Но та же надежда проявила себя хорошим спутником, сделав легким обратный путь.

Опасность обожгла внезапно, со спины, мгновенно прочистила от воспоминаний мозги, заставила напрячь зрение и мышцы, сунуть руку в карман за газовым баллончиком. Мария замедлила шаг, незаметно огляделась. Справа, у торгового центра сновал озабоченный народ, слева проносились по дороге машины, навстречу шла пара подростков, в руках одного был кожаный мяч, впереди девушка выгуливала потешного кокера в кепке — обычный осенний день, где каждому ни до кого нет дела. Откуда же тогда этот панический страх? В двух шагах от автобусной остановки притормозила машина, из допотопного синего «жигуленка» с заляпанным грязью номером выскочил молодой мужчина и резво зашагал к торговому центру. Черные джинсы, черная кожаная куртка, темноволосый, с внешностью, к какой никак не привыкнуть москвичам-ксенофобам. За брошенной «пятеркой» остановился автобус и, недовольно фырча на занявшего законное место нахала, открыл переднюю дверь, вытряхивая пассажиров из набитой утробы. Как в дурном сне наблюдала за всем Мария. Вот из автобуса выползла старушка и, опираясь на палку, поковыляла по улице вниз. Следом вышла пожилая женщина с девчушкой лет пяти, не выпуская детскую руку, повела малышку к переходу, где желтым мигал светофор. Неспешно сошел со ступенек мужчина, затоптался на месте, похоже, готовился к пересадке. Пассажиры выходили с передней площадки, и Мария догадалась, что в салоне безбилетник, у которого контролер требует штраф, вынуждая водителя оставить закрытой заднюю дверь, чтобы «заяц» не ускользнул ненароком. И тут ротозейка рванула. Она мчалась подальше от этого места, чувствуя кожей беду. А через пару минут поняла, что избежала ада.