За окном одни сутки сменяли другие, а здесь время встало, лицемерно прикинувшись побежденным и якобы запамятовавшим о роковой участи причастившихся непомерным даром любви и шепчущих обессиленно: «Остановись, мгновенье...»

Ход времени вернул сначала деликатный стук в дверь, а затем, через паузу, звук поворачиваемого ключа в скважине. На этот звук Мария взметнулась с кровати. Облекла себя, как в облако, в белоснежный пеньюар и, чуть прикрыв дверь в спальню, впустила в номер портье. Он зашел с извиняющимся лицом и передал срочное сообщение для мсье МакКинли из Мюнхена.

Это была точно рассчитанная месть Женевьевы. Конечно же, она связалась с клиникой Кристиана, выяснила, что он в Париже, и, вычислив без труда сложившуюся ситуацию, попыталась отыскать Тину.

Стоя под душем, Кристиан обдумывал, что ему необходимо предпринять. Конечно же, он немедленно свяжется с доктором Сэмуэлем, потом закажет билет на самолет и... Он вздрогнул от мысли, что вдруг рейс в Мюнхен окажется возможен в ближайшие часы. Нет-нет, наверняка судьба милостиво подарит ему шанс улететь лишь завтра, и тогда впереди будет весь вечер и ночь... Кристиан отключил горячую воду и, чтобы привести себя в чувство, стоял под ледяным душем, по-прежнему пытаясь найти и не обнаруживая в душе ни малейших угрызений совести. Он старался представить себе Тину в ее больше похожей на обычную жилую комнату больничной палате. И не мог... Его мозг, память, нервы — все было подчинено только Марии, он задыхался при мысли, что минутой спустя вновь сможет заключить ее в объятия...

Когда, запеленатый в махровое полотенце, он вернулся в спальню, Мария сидела в кресле возле круглого изящного столика в брюках и черном свитере и задумчиво крутила шнур телефонного аппарата.

— Ты должен торопиться, Крис, — тихо произнесла она, не глядя на Кристиана. — Твой самолет через два часа. Я забронировала тебе место. И... позвонила Женевьеве. Это правда, что твоя жена так сильно больна? Или Женевьева специально все преувеличивает?

Кристиан опустился на пол у ног Марии и, насильно высвободив ее руку от телефонного шнура, прижал к губам.

— Она... не преувеличивает. Тина в самом деле больна. Более того, она сейчас находится в больнице, и ей, видимо, совсем плохо. Я хотел позвонить туда, но раз самолет так скоро... наверное, теперь и не стоит.

Но Мария уже протягивала ему трубку.

— Ей станет легче, если она узнает, что ты вечером будешь с ней.

Дозвониться до клиники не удалось, и Кристиан почувствовал облегчение от того, что не нужно будет разговаривать при Марии...

В аэропорт Мария не поехала, и их прощание было неловким и поспешным. Зато возле входа к таможенному контролю его ждала взбудораженная Женевьева. Без лишних прелюдий она выпалила:

— И сколько ты ей заплатил за двое суток?

Кристиан с недоумением взглянул на свою бывшую пациентку, которую никогда не видел такой неукротимо разъяренной.

— Ну что? Что ты так смотришь?! А как мне еще реагировать на то, что мою любовницу, которая стоит мне таких денег, о которых тебе и не снилось, уводят средь бела дня! Да еще кто?! Мой драгоценный доктор, которому я по гроб жизни обязана! Я все поняла еще в Москве... Но наивно полагала, что состояние Тины удержит тебя. Мария и это обстоятельство перешибла! Думаешь, это любовь с первого взгляда и все такое? Да у нее такими первыми пол-Москвы вымощено! Мария — проститутка высокого класса! Про-сти-тут-ка! Представляю, какую сумму она тебе выставила за двое-то суток! Пустит тебя по ветру, а потом бросит! Ей никто не нужен! Никто! Кроме единственной дочери, которую она обожает до умопомрачения. Ради нее она, по-моему, готова на все! Если начистоту, а мне перед тобой прятаться нечего — ты два года назад в руках мои кишки держал! Так что чего уж там! Я без Марии не могу жить и держу ее возле себя только тем, что однажды предупредила ее: бросишь меня — сразу дочери все расскажу про твою самую древнюю профессию на свете. Вот так! И не стыдно! Ни капельки! Я умру без нее...

Кристиан был вынужден прервать нескончаемый поток слов Женевьевы. Последнее предупреждение о необходимости опаздывающих пройти в самолет вернуло на землю и разгоряченную балерину. Она замолчала, разрыдалась, бросилась к Кристиану на шею и обжигающим ухо шепотом попросила ради всего святого никогда больше не видеться с Марией...

Так плохо Кристиану не было никогда. Когда самолет начал отрываться от земли, ему показалось, что это его израненная душа расстается с телом, и он мысленно попросил Господа, чтобы не произошло ошибки и его ощущение оказалось верным. Но Бог не услышал Кристиана или на его душу у Всевышнего были совсем другие виды...

Кристиан провалился в глубокий, как обморок, сон и проснулся уже при посадке, ощущая ад в душе и невыносимую головную боль. Среди полного хаоса и разброда внутри себя он знал ясно и четко только одно — кем бы ни была Мария и кому бы она ни принадлежала, отказаться от нее равносильно смерти. Никогда жизнь так ясно не обозначала, что главное, а что второстепенное. Так уж получилось, что за эти двое суток он впервые осознал, для чего он родился на свет мужчиной. Да и вообще для чего родился! От этих мыслей Кристиану было и горько, и больно, и впервые в жизни по-настоящему страшно. Он и не подозревал, что существует на свете такой острый, животный, до холодной испарины страх потерять человека. Мария словно поселилась в нем, сделалась его вторым «я», его сутью, его смыслом и светом. От огромности этих незнакомых ощущений Кристиан чувствовал, что тяжело болен. Его физическое естество не успевало вслед за летящей в бездну любви душой адаптироваться к новому качеству. И он брел наугад вслед за светом, который зажегся в том Кристиане МакКинли, который до сей поры был ему неведом, брел на непослушных слабых ногах, переходя в другую жизнь, как в неслыханную веру. Он понимал, что сейчас ему, как воздух, необходимо одиночество; лишь покой и долгое общение с самим собой приведет его к осознанию и гармонии. Но это оказывалось непозволительной роскошью — сейчас он должен был бороться за чужую жизнь, ибо, как сообщил по телефону доктор Сэмуэль, Тина третьи сутки находилась под капельницей в предкоматозном состоянии.

Когда Кристиан предстал перед доктором Сэмуэлем, тот только коротко охнул. С мудростью гениального диагноста он не стал обольщаться тем, что этот бледный как стена, с заострившимися чертами лица и горящими воспаленными глазами коллега так встревожен состоянием своей жены. Он лишь властным тоном, не терпящим возражений, распорядился принести в кабинет кружку горячего бульона и крепкий кофе.

— Иначе тоже придется зарядить вас капельницей, — пробурчал он себе под нос с неразборчивостью, все же рассчитанной на тонкий слух собеседника.

— Что будем делать, коллега? — обратился доктор к Кристиану после того, как тот поспешно проглотил бульон и запил его крепким кофе по-турецки.

— Будем делать то, что необходимо для Тины, — слабо ответил Кристиан.

Доктор Сэмуэль включил компьютер, открыл необходимый файл и пригласил Кристиана подсесть к нему.

— Здесь все, что требуется для анализа состояния Тины за время вашего отсутствия. Ее биоритмы все время расходятся с ее собственным качеством жизни. Я ничего не буду объяснять вам, коллега, вы просмотрите все показатели, включая биохимию крови, кардио- и энцефалограммы, и сами сделаете все выводы. Вам лучше знать... географию ваших передвижений во времени и пространстве за последние трое суток. Чудеса случаются лишь там, где еще много непознанного, а значит, и не могут квалифицироваться как чудо. Человеческая психика парадоксальна... помимо знаний, наблюдений, исследований поминутно присутствует и в человеческом мозге, и со стороны высшей нервной деятельности то, что мы называем духовным миром... а туда ворота закрыты для самой тончайшей аппаратуры. Порой кружишь вокруг больного, как в жмурках. С завязанными глазами... И обостренно работающими органами всех остальных пяти чувств... и всякий раз возносишь славу тому дару, который мы зовем интуицией. Когда она доведена до ясновидения, медицина начинает шарахаться, говорят, это уже удел шарлатанов... Практическая деятельность обязана базироваться в первую очередь на очевидном. Но опять же, как в жмурках, часто глаза не видят, а интуиция подсказывает... поэтому глаза зажмуриваешь, чтобы не отвлекаться, а тут-то тебя и обвиняют в шаманстве...