— Ничего, солнышко, кроме того, что случилось с тобой. Любовь — самое главное событие в жизни, и мне так хочется, чтобы она принесла тебе счастье.

— И все, мусик?

— Все. Но этого достаточно, чтобы произвести в моей душе полный переполох... А то, что я неважнецки выгляжу, — это оттого, что последнее время никак не удается выспаться. Ты мне ни разу не позвонила на этой неделе. И твой мобильный упорно не желал включаться. Это что-нибудь да означает?

— Еще как! — Счастливая улыбка растянула Ксюшин рот до ушей. — Сейчас все замечательно, мусик, но случилось такое... Короче, мы отмечали юбилей одного нашего преподавателя. Было жутко занудно, но все изображали веселье и радость. Кристиан ушел с банкета совсем рано, и мне от этого стало еще тухлее. Мы сидели друг напротив друга, и он так все время смотрел на меня, словно что-то про себя решал... Потом, даже не попрощавшись, ушел... А когда я возвращалась домой, то увидела его. Он ждал меня на улице... Потом мы сидели на скамейке в парке, и он рассказывал мне о своей тетушке.

— Почему о тетушке? — перебила вдруг Мария Ксюшу.

— Потому что он сегодня утром выехал к ней. А в тот вечер получил сообщение, что она очень плоха. У нее свой дом в Ницце, так что это совсем недалеко.

— Погоди, погоди, — вновь перебила дочь Мария. — Он тебя ждал, чтобы рассказать о своей тетушке?

— Не-ет, мусик. Он ждал меня потому, что ему было очень плохо. Это не просто тетушка, практически она заменила ему мать, которая умерла, оставив его совсем маленьким. — Глаза Ксюши округлились еще больше, и она вплотную придвинулась к Марии. — Он мне все-все про себя рассказал. У него была жена, которую, кстати сказать, его тетушка терпеть не могла. Но он женился очень рано, видимо, не до конца в ней и в себе разобравшись, а потом она была больна и он не мог с ней расстаться. Но самое главное другое... Он сказал, что в его жизни была истинная любовь, это была не женщина, а звезда... он так сказал, но она не дождалась его, устала... и вышла замуж за другого человека, взяв с Кристиана слово, что он никогда больше не потревожит ее. — Ксюша задохнулась от эмоций и замолчала, тяжело дыша и лихорадочно скручивая тоненький кожаный ремешок на сумке.

— И что же... больше он ничего не говорил... о той женщине? — тихо спросила Мария, и Ксюша вдруг заметила, как она постарела буквально на глазах. Под глазами залегли темные тени, а яркие губы, как всегда не тронутые губной помадой, стали бескровными и сухими.

— Видишь, мусик, я расстраиваю тебя, — с отчаянием произнесла Ксюша, — а все потому, что не умею пересказать все по-умному. Ведь все замечательно. — Ксюша обняла Марию за шею и несколько раз громко чмокнула в щеку. — Я же еще до самого главного не дошла, а ты уже отчаиваешься. Будешь себя нормально вести, или я все прекращаю и мы идем в бассейн? — строгим голосом вдруг спросила она, и Мария, глянув на ее суровое лицо, фыркнула и залилась своим глуховатым заразительным смехом.

— Боже, как же я люблю тебя! Какая ты смешная, надо же такой уродиться... Ты же абсолютное дите... забавная, смешная, трогательная... — причитала сквозь смех Мария, а Ксюша тихонько подвизгивала, но потом опять посерьезнела и, ткнув Марию в бок, с обидой прошептала:

— Ты вот смеешься надо мной... а я, знаешь, как тогда плакала! Да, да... Плакала и клялась, что люблю его... и руки ему целовала... и говорила, что если он на мне не женится — возьму и выброшусь из окна...

— Как?! — Мария вскочила со стула и, обхватив руками плечи и съежившись, как от удара, в ужасе смотрела на Ксюшу.

— Да вот обыкновенно. Что чувствовала, то и делала. — Ксюша протяжно вздохнула. — Я уж и так виновата перед ним в своем вранье... не могла же я опять прикидываться, что мне все равно. Я потом от него такую стометровку дала, что он меня еле догнал. Догнал, накинулся и так меня целовал... целовал и говорил, что я — чудо и он не стоит ни одной моей слезинки. Вот так, мусик! А ты считаешь, что я маленькая и смешная! Как сказать, мусик! Это ты у меня сентиментальная и близко к сердцу все принимаешь... В общем, прости меня...

Звонок мобильника не дал Ксюше ринуться в объятия матери.

Едва ответив «алло», Ксюша зажала рукой трубку и задыхающимся от восторга шепотом сообщила:

— Это он...

Мария поспешно бросила в сумочку сигареты и вышла из кафе на улицу.

Через минуту возбужденная, сияющая Ксюша догнала ее и, сграбастав Марию в объятия, приподняла от земли и стала кружить вокруг себя.

— Перестань... Ксюшка, надорвешься, живот заболит, — отбивалась Мария и, наконец вырвавшись из цепких объятий дочери, поправила растрепанные волосы и попыталась закурить, но руки у нее так дрожали, что Ксюша отобрала у нее зажигалку и сама прикурила сигарету.

— Он меня ждет! Тетушка изъявила желание познакомиться со мной! Ты понимаешь, что это означает, мусик?! Значит, он рассказал ей обо мне! Боже мой, за что мне такое счастье?! И еще он сказал, что мы пробудем там несколько дней...

Ксюша широко раскинула руки, точно собиралась взлететь над Елисейскими полями, а Мария сквозь полные глаза слез с обожанием и восторгом смотрела на свою ненаглядную дочь, от которой действительно трудно было оторваться — так она была сейчас прекрасна...

Мария поехала с дочерью, помогла ей выбрать костюм, соответствующий встрече с пожилой солидной дамой, и сказала, что переночует у нее, тем более что у Женевьевы сегодня вечером деловой ужин и тащиться с ней в ресторан совсем не хочется...

Ксюша промокнула глаза, прошептала горестно: «Мамочка моя дорогая! Как же мне не хватает тебя!» Память снова подхватила ее и унесла в богатый изысканный особняк в прибрежном районе Ниццы.

Кристиан встретил ее на вокзале и, окинув взглядом легкий элегантный костюм из кремового шелка, одобрительно кивнул:

— К тому же у тебя еще и прекрасный вкус, Ксения, — и бережно привлек ее к себе.

«Это у моей мамы прекрасный вкус», — хотелось поправить Кристиана Ксюше, но она тут же прикусила язык, вспомнив свою торжественную клятву здоровьем Марии не упоминать не то что о ее приезде в Париж, но и вообще больше не заикаться без нужды о раскосой мамаше-сибирячке.

Вместо умирающей тетушки, обложенной подушками и грелками, как представляла себе Ксюша, им навстречу вышла очень пожилая дама с такими же яркими, как у Кристиана, глазами василькового цвета, бледно-голубыми волосами, уложенными в низкий пучок, с ухоженным, чуть поблескивающим от крема тонким лицом и еле заметными румянами на впалых щеках. Она была одета в брючный костюм под цвет глаз и опиралась одной рукой на элегантную тросточку с серебряным набалдашником.

Ксеня с восхищением оглядела словно сошедшую со старинного гобелена даму и, нырнув в книксен, залилась предательским румянцем.

Кристиан стоял молча, и на его губах бродила тихая ласковая полуулыбка. А тетушка, пристрастно вглядываясь в Ксюшу, медленно подошла к ней и вдруг порывистым молодым движением запустила руку в ее распущенные по плечам волосы и восторженно воскликнула:

— Рыжая! Да еще какая рыжая! Деточка, ты прелесть! Кристиан, я всегда мечтала о том, чтобы твоя жена была рыжей! И ведь натурально рыжая, меня не проведешь! Никакой краски, никакого обмана. Рыжая от природы!

Ксеня остолбенело смотрела на тетушку и не знала, как реагировать на столь экстравагантное знакомство, но ее реакции не требовалось. Тетушка теребила Ксюшины густые, чуть вьющиеся волосы и, заглядывая ей в лицо, продолжала:

— И конечно же, как у истинно рыжеволосой — зеленые глаза, белая кожа и непременно весь нос в веснушках. Девочка моя, твое имя так трудно выговаривается, но я попробую: «Ксениа». Меня ты можешь называть Эдит. Представь, еще вчера я собиралась умирать, но Кристиан рассказал мне о своей любви, и я раздумала заниматься столь бесполезным занятием в то время, как мой дорогой мальчик предстал передо мной со счастливыми глазами и таким долгожданным известием...