— В присутствии двух женщин так глубоко задумываться просто неприлично. — Мария легонько поддела плечом Николая и зябко поежилась. — Ветер холодный, и я начинаю остывать от жаркой встречи. А не нырнуть ли нам в машину? — И тут же перевела свое предложение Женевьеве.

Сначала Мария плюхнулась на переднее сиденье, но потом, спохватившись, что надо продолжить начатую игру, переместилась назад, и Николай оказался стиснутым с двух сторон горячими, возбужденными встречей женщинами. Он не смог удержаться от близости Марии и, потянувшись, коснулся губами завитка волос за маленьким нежным ухом. Это движение не осталось незамеченным Женевьевой, и ее глаза внезапно вспыхнули, точно в них полыхнули отраженные язычки пламени. Она резко откинулась на сиденье, отвернулась к окну, но тут же, развернувшись обратно и сдерживая всплеск какого-то зародившегося в расширившихся зрачках чувства, поинтересовалась:

— И... как давно Ник стал твоим... знакомым?

Мария, перегнувшись через Николая, заглянула в лицо Женевьевы и, взяв ее маленькую узкую ладонь, сомкнула тесным браслетом свои пальцы на ее запястье.

— Он... в общем-то ко мне имеет мало отношения. Ник — приятель отца, они познакомились... да, кстати, они познакомились в Париже, на книжной ярмарке. Да, Ник? Я ведь ничего не путаю? А потом в аэропорту, когда я встречала папу, он помогал ему нести чемодан... И сегодня мы случайно здесь столкнулись. Я, правда, не сразу его и узнала, но Ник напомнил... У него тогда еще чемодан по ошибке улетел с другим рейсом. Папа потом все волновался, звонил ему, нашлась ли пропажа, и даже связывался со своими знакомыми таможенниками из Шереметьево. В общем, вышла целая багажная эпопея.

Николай изумленно слушал Марию, не понимая, зачем она так вдохновенно врет, время от времени украдкой поглядывая на него.

Машина притормозила у входа в Мариинку, и Женевьева легко выпорхнула на тротуар, взмахнув на прощание крылом своей немыслимой хламиды.

— Она тебе много платит? — с ужасом услышал Потапов вырвавшиеся помимо воли, жестко и больно прозвучавшие слова.

— Если это тебя так волнует — да, много. — Голос Марии прошелестел едва слышно, и Потапов скорее догадался, чем услышал ее ответ.

— Давай пройдемся пешком, — предложил Потапов, покосившись на седоватый затылок водителя Женевьевы.

— Не беспокойся. Это посольская машина, и шофер не сечет по-русски ровным счетом ничего, — усмехнулась Мария. — Впрочем, давай пройдемся. Я должна вернуться к Мариинке через три часа.

Потапов больно схватил Марию за руку и с бешенством прошипел:

— И ты... будешь отдаваться ей так же самозабвенно, так же неистово, как сегодня ночью мне?..

Мария поморщилась от боли и, попытавшись высвободить руку, серьезно поглядела на Потапова.

— Это она будет отдаваться мне... надеюсь, так же самозабвенно и неистово, как обычно бывает в любви.

— В любви? — задохнулся Потапов. — Это ты называешь любовью?!

Он наконец отпустил руку Марии и прошептал горестно:

— Ты хочешь сказать, что я для тебя лишь один из многих, и то, что было между нами, для тебя лишь очередной эпизод? Но деньги... Ты же...

Мария быстро закрыла рот Потапова мягкой душистой ладошкой.

— Есть вещи, которые совершенно необязательно озвучивать. Так, как с тобой, мне не было никогда...

Час спустя Потапов вновь чувствовал себя счастливейшим из смертных, а его гостиничный номер казался уголком обретенного рая. Стены в мелкий голубой цветочек, качнувшись, словно раздвигались, напитанные словами любви, страстными, придушенными поцелуями, шепотом и криками высшего блаженства... и превращались в солнечный бескрайний луг, засеянный морем незабудок. Теплый хмельной ветерок, лаская обнаженные тела, бормотал и заговаривался, точно обещая что-то несбыточное, а голубизна неба сквозь полусомкнутые веки казалась бездонным опрокинутым озером, почему-то застывшим в оцепенении и медлящим низвергнуть на свое незабудочное отражение потоки прохладной воды.

Мария плакала, и Потапов выцеловывал с ее лица, шеи, груди соленые капельки столь драгоценной для него влаги.

Тогда он наивно полагал, что вместе с этими потоками слез душа Марии очищается от прошлого, переживая потрясение вдруг обретенной в нем, Потапове, полноты того плотского умопомрачительного счастья, о котором могло лишь грезиться. Он чувствовал себя Гераклом, мощная энергия горячей волной несла по телу такую небывалую силу, что он, щадя Марию, делился с ней лишь частью ее, приходя в радостное смятение от безграничных возможностей своего мужского естества. Охлаждаясь струйками прохладного душа, Потапов вновь чувствовал себя изголодавшимся зверем и уже предвкушал, как слабо охнет Мария, как встрепенется и невидимой паутинкой дрожи откликнется навстречу ему ее податливое, сводящее с ума тело, и вывернутые, распухшие от поцелуев губы разомкнутся в ожидании его ненасытной плоти.

Когда мокрый, счастливый Потапов вернулся, оставляя за собой ручейки воды, Марии в номере не было. Не привыкший к тому, чтобы судьба так немилосердно кидала его из крайности в крайность, Потапов почувствовал, как сердце внезапно словно схватила чья-то леденящая рука, больно стиснула и, доведя до полуобморочного состояния, слегка ослабила натиск. Потапов рухнул на расхристанную в любовном угаре кровать, через тошнотворное головокружение с отвращением оглядел стены комнаты, оклеенные блеклыми незабудками, обшарпанную мебель и застонал в отчаянии. Нашел куда привести ее! От такого дизайна хочется удавиться или бежать без оглядки...

Через полчаса он вылез из такси у Мариинского театра и увидел мечущуюся в бессильной ярости Женевьеву. Она с ходу вылила на Николая грассирующий каскад отборной брани, потом вцепилась ему в рукав и, просверливая до внутренностей своим жгучим взглядом, сообщила ядовито:

— Как я понимаю, она кинула нас обоих! Уехала с Марселем! Теперь ищи ветра в поле!

— С каким... Марселем? — Николай пытался отцепить повисшую на его руке француженку, но она словно превратилась в гигантского членистоногого и намертво впилась в него клешней.

— Вы оторвете мне рукав, мадам... Кто такой Марсель?

— Будь моя воля, я бы всем вам, скотам недорезанным, не только рукава поотрывала... Кобели паршивые! Ненавижу! Я из-за нее подписала этот идиотский контракт и приехала в вашу дурацкую страну. Боже мой, Боже мой, я не переживу этой измены! Вы понимаете, что я сорву спектакль?! У меня подкашиваются ноги... я не смогу танцевать. Боже, за что мне это?!

Женевьева уткнулась в Потапова и громко, отчаянно зарыдала, по-детски шмыгая носом и горестно всхлипывая.

Потапов каким-то уголком сознания ощущал всю абсурдность ситуации и взглядом со стороны оценивал нелепость того фарса, который сейчас творила с ними Мария. Наделенный от природы хорошим чувством юмора, он в другое время смеялся бы до колик над самим же собой... если бы это не касалось Марии.

— Кто такой Марсель? — тупо переспросил Потапов, выуживая из кармана носовой платок и протягивая его Женевьеве.

— О Боже, Марсель — знаменитый на весь мир мим. Он здесь на гастролях со своей пантомимой. И угораздило же меня передать ей в Москву — его гастроли начинались там письмо и маленький подарок. — Женевьева сердито высморкалась в платок Николая и прибавила: — Маленький такой подарочек, размером с небольшой бриллиантик. Я просто старая калоша, вот кто я!

Она ввинтила скомканный носовой платок в нагрудный карман Николая и, глядя на него уже благосклонней своими глазами-маслинами, язвительно усмехнулась:

— А вы тоже... дуб стоеросовый! Да такую женщину... надо водить с собой, прикованную наручниками!

— И... что же теперь?

— Теперь... — Притаившаяся на время ярость вновь исказила лицо балерины. — Теперь я расторгну договор, и не видать вашему знаменитому Питеру моей бесподобной Жизели!

Женевьева с силой оттолкнула от себя Потапова, словно не она только что рыдала на его груди, а это он посмел заключить ее в объятия, и размашистым, полным решимости шагом направилась к служебному входу...