Интересно, когда волосы Джона станут послушными и как долго он останется ребенком, которому хочется сидеть у кого-нибудь на коленях? Кажется, он растет с каждой минутой.

– Ты грустный, дядя Шад, – замечает Эмилия, вручая мне тарелку с тостом.

– Нет, просто меня тревожит, какой светской леди ты станешь.

– Нет, сэр, это только игра. Тетя Шад сделала мне бумажных кукол, сэр. Правда они замечательные?

– Действительно.

– Я сказала миссис Прайс, что дети могут приходить, когда я не принимаю визитеров, – говорит Шарлотта. Ее здравомыслие произвело на меня впечатление.

– Это очень мило с вашей стороны.

– Они развлекают меня. Мы хотели бы пойти в парк, когда не будет дождя, если миссис Прайс согласится.

– И посмотреть диких зверей в Тауэре, – говорит Джон. – Ты должен пойти, дядя Шад.

– Мы с леди Шад обсудим это. – Я доедаю тост и пью остывший чай из чашки размером с наперсток. – А теперь мы с леди Шад пойдем на конюшню.

– А мы можем пойти? – Джон спрыгивает с коленей Шарлотты. – Пожалуйста, сэр.

– В другой раз. Вам пора возвращаться домой. Шарлотта стряхивает крошки с детской одежды и велит детям собрать игрушки и обрезки бумаги.

Эмилия берет бумажных кукол, остатки газеты, которые могут пригодиться Сьюзен, и подталкивает брата, чтобы он поклонился. Потом оба убегают вниз.

– Спасибо, что развлекли моих детей.

– Не за что. – Шарлотта говорит вежливо, но не слишком дружелюбно. – Что с ними будет?

– Я планирую нанять для них наставника. Хочу, чтобы они выросли образованными.

Шарлотта кивает.

Шарлотта

Дети ушли, в комнате стало очень тихо. Интересно, предложит ли теперь Шад какое-то извинение за их существование, хотя, учитывая удовольствие, которое мы получили в их компании, это кажется довольно абсурдным. Он откашлялся.

Я жду.

Наконец я нарушаю тишину:

– Не думаю, что у вас хороший вкус в отношении любовниц. Она даже одета нехорошо.

– Меня не интересует миссис Перкинс, ни одетая, ни раздетая. – Шад нагибается, чтобы поднять с ковра солдатика. – Это игрушки моего детства, а до этого ими играл мой брат Фредерик.

– Вы тоскуете по брату? Это от него вы унаследовали титул?

– Почти каждый день мне напоминают о нем, – отвечает Шад. По его лицу видно, что он любил брата. – Мне следует поблагодарить вас за то, что развлекли детей. Вы совершенно не обязаны это делать. Это очень великодушно с вашей стороны.

– Я делала это не из великодушия. Мне понравилось их общество.

– Простите. – Он кланяется. – Пойдемте на конюшню. Идет дождь, поэтому мы пройдем через подсобные помещения.

Он посылает Робертса вперед, чтобы «очистить палубу», как я понимаю. Эта загадочная фраза означает, что он не хочет взаимной неловкости, если обнаружит, что персонал пренебрегает своими обязанностями. Так что нас приветствуют кухарка, служанки в опрятных передниках, лакеи в ливреях. Лица и руки у всех чистые, на кухонном столе нарезанный хлеб и мокрый след от кувшина с пивом. Видимо, мы помешали трапезе, и я жалею об этом.

Шад открывает черный ход. Мокрый от дождя конюшенный двор в беспорядке – «очистка палубы» на него не распространилась. В лужах среди булыжников плавает солома. Шад смотрит на мои ноги:

– Туфли помокнут.

– Я могу подняться наверх и... – Уух! Я задыхаюсь от неожиданности, поскольку Шад поднимает меня на руки.

– Боже мой, вы камнями питаетесь? – Он ногой открывает дверь и собирается спуститься по кирпичным ступеням во двор. – Обхватите меня за шею, я наверняка свалюсь, если вы будете пихать меня локтем в грудь.

Мне нравится, что он несет меня через двор, хотя я все время напоминаю себе, что незаконнорожденные потомки этого мужчины вторглись на мою свадьбу, а любовница явилась в дом на следующее утро после первой брачной ночи. Жалею, что мне трудно злиться на него, и приписываю это обаянию его детей, не говоря уже о его собственном обаянии во время брачной ночи. Я с неприличной дрожью задумываюсь, не собирается ли он соблазнить меня на сеновале, и надеюсь, что поблизости нет конюхов.

Когда Шад довольно скоро поставил меня на землю, одна моя нога угодила прямо в лужу. Сердито фыркнув от моей неуклюжести, он открывает дверь на конюшню.

– Надеюсь, вы любите верховую езду? – говорит он, вдруг встревожившись.

– Конечно, я...

– Я подумал, что мы можем выезжать вместе. Когда погода улучшится:

К моему удивлению, вид у него застенчивый и неуверенный. Шад указывает на денник:

– Я подумал, что вы могли бы... когда я вышел сегодня...

– Ох. – Я шагнула к кобыле, которая тянется к нам, дружелюбно обнюхивая мою руку и волосы. – Ах ты, красавица!

Открыв дверь стойла, я поглаживаю лоснящиеся бока и шею кобылы.

Шад следует за мной и похлопывает кобылу по крупу.

– Я велел конюхам как следует ее почистить, вид у нее был не лучший. Я немного тяжеловат для нее. Она для дам. Но я немного проехал на ней, у нее такой же мягкий характер, как...

– Шад. – Я переключаю внимание с лошади до него. – Прекратите болтать. Она красавица. Я люблю...

– Если она вам не подойдет, продавец заберет ее. Я...

Он стоит, опираясь локтем на круп кобылы, которая спокойно поворачивает голову, тем самым подталкивая меня к нему.

– У нее очень чувствительные губы, – продолжает он.

«Как и у тебя». Я кладу указательный палец на его губы и говорю:

– Спасибо.

Шад замирает. Он изумлен и возбужден (я теперь могу распознать это по изгибу его рта, прищуру глаз). Его губы двигаются под моим пальцем в поцелуе. Я боюсь, что от моей руки отдает лошадью, но он, кажется, не возражает.

– Я люблю... – снова говорю я, и голова у меня идет кругом, словно после бутылки шампанского. – Я люблю ее.

Его язык скользит по моему пальцу, и я прислоняюсь к кобыле, поскольку у меня начинают подгибаться колени.

Шад поворачивает мою руку ладонью вверх и целует.

– Это я должен благодарить вас, – продолжает он немного приглушенно. – В конце концов, она куплена на ваши средства, которые вы принесли в нашу семью. Так что по справедливости вы должны получить что-то, кроме карманных денег. Я хотел...

Меня охватывает замечательное и пугающее состояние желания и страха. Он поднимает голову:

– Почему...

– Что?

– Идет дождь. – Он качает головой.

– Да.

– Так что мы не можем ехать.

Я киваю. Мы оба, похоже, превращаемся в идиотов. Правду сказать, меня утешает, что я не одна в таком состояний. И я толком не понимаю, почему Шад благодарит меня. Если только за то, что я терпима к его былой неосмотрительности, то он ведь не оставил мне выбора. Кроме того, я люблю детей.

– Так что я подумал...

–Да? – Надеюсь, это прозвучало доброжелательно и ободряюще.

– Нам лучше остаться дома.

Что ж, это кажется вполне логичным. Кобыла, оценив уровень нашей глупости, похоже, уходит спать.

– Идем, – говорит Шад.

– Не думаю, что слугам понравится, что мы болтаемся у них на пути.

– Нет, наверх!

– Вы имеете в виду спальню?

Он отпускает мои руки и краснеет.

Шад краснеет!

Я взволнована.

Пиная сапогом солому, он бормочет:

– Простите, мэм, это крайне неразумное предложение. Боюсь, даже неприличное. Но когда я с вами, я вынужден... я не знаю...

– Шад. – Осмелев, я касаюсь губами его рта, останавливая поток слов.

Это очень похоже на понукание лошади. С изумлением я осознаю, что он отвечает с большим пылом, поднимая меня к стенке денника. На этот раз Шад не жалуется ни на мой вес, ни на непристойность – от нетипичной неуверенности, с которой он вошел в конюшню, и следа не осталось.

– Здесь? – выдыхает он мне в ухо.

И действительно кажется, что до спальни многие мили. Неловкая возня с пуговицами, одеждой и...

– Просите, милорд. Овес.

У стойла, широко улыбаясь, стоит конюх с ведром в руке.

Кобыла, возбужденная его появлением и перспективой еды, тянется к нему. Конюх отпирает дверь и отталкивает кобылу, которая пытается сунуть морду в ведро. Мы с Шадом тем временем торопливо приводим себя в порядок. Я пытаюсь сдержать смех, хотя мое лицо наверняка такое же красное, как и у него.