– Леди Шаддерли, позвольте поздравить вас, мадам, – говорит Бирсфорд, пока Шад хмурится как грозовая туча. – Два лучших друга женились на двух лучших подругах, что может быть лучше? Видит Бог, Энн весь медовый месяц пела вам хвалу. Шад, вы с супругой должны пообедать с нами в понедельник.

– Почтем за честь. Доброй ночи, Бирсфорд, леди Бирсфорд. – Шад хватает меня _:за руку, его пальцы подобны железу. – Леди Шаддерли нездоровится.

– Вовсе нет, – возражаю я, но он тянет меня к двери.

– Что случилось? – одними губами спрашивает меня Энн.

Я пытаюсь пожать одним плечом. Пальцы Шада впиваются в мою руку. Он открывает дверь и буквально выпихивает меня из ложи.

– Что с вами? – раздраженно спрашиваю я. И вдруг понимаю.

Он не заигрывал со мной. Он действительно думал, что я одна из тех женщин, что прогуливаются у лож, выставив напоказ грудь и набивая себе цену у глазеющих повес. Мне обидно и больно. Хоть Шад и говорил, что будет искать удовольствия за пределами брачного ложа, я ему не поверила. Как я была глупа! Я действительно думала, что он достаточно любит меня, чтобы какое-то время остаться мне верным. И он еще обвиняет меня в том, что я бесчещу его!

Его гнев вызван досадой, что его застали на месте преступления за поисками любовницы, и поймала его я.

– Это прекрасно вас характеризует! – говорю я почти так же яростно.

– Поговорим дома, не устраивайте спектакль. – Он тащит меня вниз по лестнице.

Лакей Энн выступает вперед с моей накидкой, Шад, выхватив накидку, отталкивает его.

– Подождите. – Я роюсь в сумочке.

– Что?

– Чаевые лакею.

– Это еще зачем? Вы собирались вознаградить его за пособничество в адюльтере? – шипит мне на ухо Шад, но вытаскивает из кармана несколько монет и обращается к лакею: – Поймайте нам карету, любезный.

От его бесстыдства у меня дыхание перехватывает (и корсет тут ни при чем). Он имеет наглость обвинять в прелюбодеянии меня! Этот мужчина, который бродил по театру, глазея на распущенных женщин, и теперь подорвался на собственной мине!

Рассерженные, мы стоим молча, пока не появляется наемная карета. Шад с мрачным видом вталкивает меня внутрь. Некоторое время мы оба молчим.

– Я снова спрашиваю вас, с кем вы намеревались встретиться? – резко говорит он из темноты, когда карета, покачиваясь, грохочет по улицам.

– Я ни с кем не намеревалась встречаться.

Он фыркает.

– А маска?

Я не хочу выдавать Энн, но не могу придумать другого объяснения.

– Мы с Энн хотели сделать сюрприз вам и Бирсфорду, и поскольку нас никто не сопровождал, то лучше было надеть маски.

– Я не позволю моей жене появляться в театре в облике шлюхи!

– Но я была в маске. Как меня могли узнать? Вы ведь не узнали.

– Это не важно, мэм! – рычит он с удивительной мужской логикой. – И я не желаю, чтобы вы имели дело с леди Бирсфорд, если впутываетесь в такого рода непристойности.

Карета останавливается у нашего дома. Шад открывает дверцу, выходит и подает мне руку.

– Она моя лучшая подруга. – Я спускаюсь, игнорируя протянутую руку, и опережаю его.

Лакей, дежурящий ночью у парадного входа, открывает дверь.

– Тогда вы глупее, чем я думал, – тихо говорит Шад мне в спину.

Я не обращаю на него внимания.

Я не хочу ужинать. Мне больно, что через несколько дней после свадьбы Шад собрался завести любовницу. Не думаю, что сейчас смогла бы сидеть напротив него и вести светскую беседу за устрицами и шампанским. После того как он оскорбил и пристыдил меня.

Я едва могу смотреть на него, но, перед тем, как подняться наверх, поворачиваюсь и делаю реверанс. Впервые я благодарна за молчание и безразличие Уидерс.

Шад в эту ночь не пришел ко мне.

Шад

Моя сестра потащила меня на нелепую оперу какого-то немца, где женщина наряжается шлюхой, чтобы привлечь внимание своего супруга. Подозреваю, что это основа сюжета многих комических опер и пьес, и теперь я сам играю роль обманутого мужа.

Я правда ее не узнал. Во-первых, свет в ложе тусклый, во-вторых, она была в маске, в-третьих, я ожидал, что она проводит вечер со своей подругой Энн, и они веселятся, как две школьницы. Если бы она не обмотала голову шарфом, я бы узнал ее по прическе. Вы скажете, что ее грудь могла бы оживить мою память, поскольку я провел несколько счастливых часов, разглядывая ее, менее прикрытую, чем в этом платье сегодня вечером.

Я всего лишь обычный мужчина. Раздетая ли женщина в моей постели или декольтированная дама в театральной ложе, я тут же пробуждаюсь.

Но, ни одно из моих оправданий не попадает в цель. Правда состоит в том, что в переносном смысле меня поймали со спущенными брюками. Если бы мои мозги были резвее мужского естества, я, возможно, рассмеялся бы и притворился, что давно узнал ее, но Шарлотта, черт бы ее побрал, в миг распознала мои намерения, и у нее есть полное право сердиться и обижаться.

Еще больше тревожит меня то, что актрисы за кулисами не произвели на меня никакого впечатления, а красавица в маске мгновенно зажгла мою кровь, но она оказалась моей женой.

Размышляя об этом, я устраиваюсь на диване (твердом, узком и скрипучем) в своем кабинете, где приказал Робертсу постелить, и рассматриваю маску, которую сунул в карман сюртука. Тревожные мысли вертятся у меня в голове. Шарлотта собиралась изменить мне с Бирсфордом, а его жена стала невольной заложницей в их игре?

Нет, я не могу в это поверить, увидев сегодня вечером явную привязанность между Энн и Бирсфордом. Его смущенное признание о равнодушии жены в спальне свидетельствует, что его интересует только одна женщина – Энн. Иначе, почему он столь беспокоился из-за ее неприветливости?

Боюсь, я мало ему помог.

Я верчу в руках маску. И снова думаю о Шарлотте в театре: поблескивающий серебром шарф на голове, соблазнительный шелест платья, грудь, словно жемчуг, мерцавшая в тусклом свете.

Две двери – в гардеробную и в спальню – разделяют нас. Два куска красного дерева, две агатовые ручки, два медных замка. Несколько шагов, которые я бы мог сделать за секунды. Шарлотта лежит без сна и ждет меня?

Я думаю о том, что могу войти в комнату и смотреть, как Шарлотта снимает свою противную ночную рубашку (портновский эквивалент твердого красного дерева). Как поднимает руки, чтобы завязать маску. Ее кожа таинственно мерцает в огоньках свечей. Она...

Довольно!

Я знаю, что, скорее всего, моя разъяренная жена закуталась в одеяло (она имеет такую привычку) и крепко спит, время от времени издавая звук, не совсем похожий на храп.

Я устраиваюсь на узкой постели и готовлюсь к долгой ночи в одиночестве.

В воскресенье мы встретились за завтраком. Мы убийственно вежливы друг с другом. Затем мы отправляемся в церковь, где являем собой картину супружеского счастья, не сверхнежного, но очень фешенебельного.

Шарлотта

Погода к понедельнику, наконец, прояснилась, и мы с Энн, обменявшись с утра записками, договариваемся, что сначала я пошлю карету к ее дому. Я боюсь, что, если Энн приедет сюда, Шад может запретить поездку.

Я мну в руке последнюю записку Энн, когда в маленькую столовую, где я завтракаю, входит Шад. Я от огорчения не могу на него смотреть, но замечаю, что у него темные круги под глазами и усталый вид. Мне бы радоваться, что он, как и я, провел бессонную ночь, но чувствую только печаль.

Он смотрит на меня с глубоким подозрением:

– От кого это?

Не суйте свой нос в чужие дела, сэр, и, кстати, доброе утро, хочется мне сказать, но вместо этого я честно отвечаю:

– От Энн.

И бросаю записку в камин прежде, чем Шад требует показать ее.

– Так и я поверил. Как вижу, вы считаете необходимым уничтожить улику.

– Ошибаетесь. А что, вы хотели пустить бумагу на папильотки?

– Очень смешно. И что вы собираетесь делать сегодня, мэм?

– Я хотела бы навестить старую служанку которая живет в Камден-Таун, сэр. – Я отрепетировала эту фразу перед зеркалом. И невинно хлопаю ресницами. Плохая я лгунья. – Я могу взять карету?