– Как вы узнали, где мы? – спрашиваю я. Он пожимает плечами:

– Я следовал за каретой. Я приехал бы раньше, но Шеба на въезде в деревню потеряла подкову, на постоялом дворе я встретил Мэтью и Джеймса. Они сказали, где вы.

– И вы думали?.. – Но я не могу говорить об этом, когда Энн сидит напротив меня. С тех пор как Шад утихомирился, она постоянно бросает на меня укоризненные взгляды. Знаю, она подозревает, что я сказала ему, куда мы поехали, и, хуже того, возможно, теперь решила, что я испытываю симпатию к ее мужу. Но откуда у Шада эта идея? Я не разбрасываю повсюду носовые платки с вышитой земляникой, как Дездемона. Я едва разговариваю с Бирсфордом, и то только по необходимости; вспомнив, что сегодня вечером мы обедаем с Энн и ее мужем, я едва не застонала от досады и расстройства. Я предвижу вечер, полный словесных ловушек (Шад), укоризненных взглядов (Энн) и, самое худшее, глуповатой жизнерадостности (Бирсфорд).

Шад зевает и закрывает глаза. Его голова резко падает мне на плечо, я вздрагиваю, но он крепко спит.

Энн смотрит в окно. Она не хочет разговаривать со мной, и я обижена, что она так и не поблагодарила меня за организацию этой злосчастной поездки. К тому же мое платье, возможно, безнадежно испорчено (я упрекаю себя за меркантильность, но это платье мне нравится).

Карета покачивается и подпрыгивает. Голова Шада скатывается с моего плеча на грудь, потом он кладет голову мне на колени. Я уверена, что всего несколько дней назад это привело бы к непристойностям, если бы мы были одни.

– Скверно пахнет, – бормочет он.

– Это из-за ребенка.

– Я другого и не предполагал.

Голова у него горячая. Я кладу руку ему на лоб.

– Вам нездоровится, Шад?

Он отталкивает мою руку, чешет затылок, сбив галстук, и снова засыпает.

Энн вытаскивает из сумочки вышивку. Я в полном восхищении. При таких обстоятельствах, даже в карете с прекрасными рессорами, мои навыки в шитье ждало бы суровое испытание. Я наверняка пришила бы рукоделие к своей юбке.

– Ты в порядке? – шепчу я ей.

– Вполне.

– Я сожалею о... – Я киваю вниз на спящего у меня на коленях мужа, который горит огнем. Несмотря на мой гнев и печаль, я чувствую к нему странную нежность.

– О, он настоящий герой, – бормочет Энн с легкой иронией. – Защищал свое доброе имя.

Я смотрю вниз. Шад спит.

– Энн, уверяю тебя, между мной и Бирсфордом никогда ничего не было. Не знаю, почему Шад так думает. Возможно, потому, что я была в вашей ложе одна и в маске.

– Ах да. – Она не встревожилась, чему я рада. – Бирсфорд сказал, что это грандиозная шутка.

– Я думаю, он нездоров.

– Бирсфорд?

– Шад.

– Думаешь, он сошел с ума? Это вполне вероятно.

– Нет! – Хотя, может, немного и сошел. – Думаю, у него лихорадка.

– Надеюсь, он не заразный? – строит гримаску Энн. – Не хочу пропустить вечеринку у леди Алвинг в среду. – Она смотрит на меня. – У тебя что-то на лице.

– Где?

– На щеке. Позволь мне. – Подавшись вперед, она трет мне щеку своим изящным носовым платком. – Это, должно быть, из-за чумазого мальчишки.

– Которого я поцеловала ради тебя...

– Шшш! – Энн смотрит на Шада. Он не двигается.

– Он довольно милый ребенок. Эмма будет такой же через несколько месяцев, когда научится ходить.

– Нет, не будет! – Игла втыкается в ткань. – Что ты наденешь сегодня вечером?

– Сомневаюсь, что мы приедем, если Шад нездоров.

Энн кивает и делает какой-то сложный стежок. Прислонившись головой к окну, я мечтаю, чтобы эта несчастная поездка скорее закончилась.

Шад

– Проснитесь.

Что за наглость. Даже если появилось французское судно, такая фамильярность непростительна. Кровать качается подо мной. Море бурное.

– Шад, проснитесь. Мы дома.

А, теперь я вспомнил! Я в карете, и Шарлотта трясет меня за плечо.

Я выпрямляюсь, смущенный тем, что заснул у нее на коленях, хотя по сравнению с остальными воспоминаниями об этом дне это не так плохо, как размахивать рапирой в комнате, полной женщин и детей. Я все еще сомневаюсь, что визит был столь невинен, как уверяли меня Шарлотта и Энн. Все это меня смущает.

– Где леди Бирсфорд?

– Мы завезли ее домой, – говорит Шарлотта. – Сэр, вам нехорошо.

– Занимайтесь своими делами, мэм. – Отвечаю ей я. Шарлотта права, но я не хочу, чтобы она суетилась надо мной.

Голова у меня жутко болит, тело тоже. Стакан бренди меня поправит, и я велю Робертсу, который открывает входную дверь, принести мне его в кабинет.

Шатаясь, как пьяный, я вхожу в дом и начинаю долгий, трудный подъем по лестнице.

– Вам нужно лечь в постель, – торопится за мной по пятам жена.

– Довольно, мэм. – Я вхожу в кабинет и захлопываю дверь перед ее носом. Ужасно грубо, но мне надоело охотиться непонятно за чем из-за женской глупости.

Найдя трутницу, я зажигаю свечу, потом пытаюсь развести огонь в камине, поскольку ужасно замерз. Щепки загораются и гаснут. В комнату входит Робертс.

– Ох, сэр. Не так, сэр. – Забрав у меня свечу, Робертс зажигает огонь в камине, потом лампу на каминной полке.

– Похоже, у меня небольшая лихорадка, – говорю я. – Не о чем беспокоиться. Где бренди?

Робертс берет со стола бокал и, оглянувшись на меня, роняет его. Бренди выплескивается на ковер, бокал катится по полу. Робертс пятится.

– Что, с тобой, черт побери?! Дай мне другой бокал.

– Милорд, – говорит он. – Милорд, вы...

Я вижу свое отражение в зеркале на каминной полке. И на миг застываю от ужаса.

– Принеси мне еще бренди. Скажи леди Шаддерли, чтобы она вернулась в дом родителей. Не позволяй бастардам подниматься наверх и не принимай никаких посетителей.

– Врач, милорд, я вызову...

– Как хочешь. Это мало что изменит.

Он медлит, переминаясь с ноги на ногу.

– Иди. Я должен привести дела в порядок. – Я сажусь за стол, бумаги шуршат в моих руках, пока я ищу завещание. Миниатюрный портрет матери выкатывается на стол, и я смотрю на него. Я могу скоро встретиться с ней, но, надеюсь, не с отцом.

Вот оно, завещание. Да, я оставил Робертсу пятьдесят гиней. Другие слуги в поместье не забыты, как и бастарды. Я пишу короткие прощальные письма друзьям и сестре, надеясь, что они никогда не будут прочитаны.

Теперь Шарлотта. Я пытаюсь вспомнить условия брачного договора и, кажется, припоминаю, что ее деньги возвратятся к ней. Нужно написать ей, прежде чем болезнь совсем одолеет меня. Я хватаю чистый лист, как жаль, что я так ужасно болен. Кто, черт побери, станет моим наследником? Насколько я помню, не Бирсфорд, он слишком дальний родственник, их еще множество, но адвокаты решат это.

Если моя жена беременна, она узнает это через некоторое время, а я могу никогда не узнать, но, с другой стороны, дети без отцов – это наша семейная традиция. Пальцы не слушаются, но я сумел заточить перо и уставился на вызывающую головокружение белизну бумаги. Первым моим действием стала большая клякса на листе.

Потом я принимаюсь за письмо.

Шарлотта

– Немедленно снимите с меня платье! – рычу я наУидерс.

Она подходит расшнуровать корсет.

– Я приготовила кремовое платье с золотой сеткой для миледи.

– Не важно. Мы сегодня не поедем на обед. Его сиятельство болен.

Я умываюсь и позволяю Уидерс надеть на меня платье. Когда она заканчивает шнуровку, кто-то стучит в дверь.

Робертс. Вид у него испуганный.

– Извините, миледи, его сиятельство желает, чтобы вы немедленно покинули дом.

Я сажусь на кровать резче, чем ожидала.

– Он говорит, что вы можете вернуться в дом мистера и миссис Хейден, миледи.

Шад выгоняет меня! Он, должно быть, убежден в моей неверности.

– Почему? – Мой голос едва слышен.

– У него оспа, миледи.

Услышав шум за спиной, я понимаю, что Уидерс кинулась к двери.

– Я не останусь в этом доме, миледи. Доброй ночи, миледи.

Она проскакивает мимо Робертса, и я рада, что мне не придется ее увольнять, хотя сейчас эта победа кажется мелкой и незначительной. Я снова обретаю голос.