Из-за этого его имя не вошло в учебники. Но вы же не отрицаете, что почти трое суток Иван был национальным героем?

— Вы признаете свою вину? — спросил судья.

— Нет, конечно, — лениво ответил мужчина, молодой и светловолосый.

— Вы могли бы рассчитывать на сорокапроцентную скидку, — напомнил адвокат.

— Да иди ты, — сказал обвиняемый.

Судья вздохнул и быстро заговорил:

— Как известно суду, вы обвиняетесь в легком преступлении сексуального характера, выраженному в пренебрежении к установленному законом регламенту. По свидетельству электронных средств наблюдения, вмонтированных в ваш диван, при совершении полового акта с вашей женой вами было допущено нарушение второго параграфа постановления номер двести пятнадцать бэ-аш регионального управления сексуальных проблем от тринадцатого января этого года, регламентирующего время акта. Суть совершенного правонарушения исчерпывается тем, что вы кончили на две с половиной минуты позже, чем вам рекомендовала областная инструкция. Смягчающими обстоятельствами являются эффективность вашего труда по месту основной работы, спокойные и доброжелательные отношения с товарищами, кроме того — незлоупотребление сильными наркотиками и отсутствие судимостей до этого дня. Можете ли вы назвать дополнительные обстоятельства в свою пользу?

— Жене тогда очень понравилось, — ухмыльнулся он. — Кайфовала, бедняжка.

— Это говорит не в вашу пользу, а о морали вашей супруги, — сухо ответил судья. — Кайфовать при нарушении инструкции — это тоже, знаете ли, подсудное дело. Вы должны быть благодарны нам, что мы не заметили ее соучастия.

Блондин покачивал ногой, разглядывая стены и потолок…

— Повторяю в последний раз: вы признаете себя виновным?

— Да ни черта, — отозвался мужчина.

— Суд учтет тон и лексику ваших ответов, — пообещал судья. — И если у адвоката и прокурора нет возражений, я начинаю формирование приговора. Как видите, все происходит на ваших глазах — я вношу обстоятельства дела и «Справедливость» определит…

Судья повернулся к компьютеру и застучал по клавиатуре. Желающие могли видеть, как он без ошибок заполнил таблицу, загнав в машину первичную базу данных. Программа решила, что этого мало. На экран посыпались вопросы, рожденные мертвой логикой «Справедливости»:

1). Часто ли подсудимый пользуется презервативом?

«Нет»

2). Сколько раз изменял жене?

«1» (Обвиняемый сказал, что ни разу, но улыбнулся и судья ему не поверил.)

3). Оскорблял ли суд нецензурно?

«Нет»

4). Сколько лет жене?

«26»

5). Лечился ли от импотенции?

«Нет»

6). Хорошо ли позавтракал в день суда?

«Да»

7). Образование подсудимого?

«Высшее гуманитарное».

С последним ответом экран мигнул и превратился в черный прямоугольник. Через пару секунд судья зачитал высветившейся приговор:

— В соответствии с законом вы подвергаетесь тюремному заключению на семнадцать с половиной часов и штрафу в размере трех четвертых дневного дохода. Апелляции не подлежит.

Мужчина расхохотался.

— Уведите осужденного, — сказал судья.

Поиск камеры занял пятнадцать минут, вплоть до тринадцатого этажа все помещения были заняты. Согласно закону, теперь ему оставалось сидеть немного меньше — всего семнадцать часов с четвертью.

В камере тюремные служители предложили сделать ему массаж, но заключенный послал их к черту. Открыл бар и выпил в полном одиночестве две бутылки вина. К вечеру ему надоело ждать, он уснул и был аккуратно разбужен вмонтированным над кроватью свистком. Его звали поиграть в волейбол с осужденными по более весомым статьям.

Ну их, сказал он, доставая третью бутылку.

Он глянул на циферблат и приготовился сидеть еще три часа.

Его звали Валя. Он ходил низенький, толстоватый, с постоянной улыбкой на широком добродушном лице. Он шел быстрой походкой и комично всплескивал руками, если дела шли не так, как ему хотелось: получалось театрально и немного смешно.

Не так интересно, кем он был по профессии, но память подсказывает, что Валентин служил инженером. Он не превратился с годами в начальника, ему подходила суть подчиненного: он не хотел ломать людей, распоряжаться и отвечать за них, добавляя к своей жизни чужие. Люди его любили, наверное. Но любили не в лучшем смысле этого слова, а просто так. Не за что его ненавидеть, вот и вся любовь. Хотя родился он симпатичным.

Сорок лет жизни не принесли ему ни денег, ни чудес, ни семьи. Так он жил без вопящих детей и астральных штучек, не сказать, чтобы припеваючи, но без печали, без тоски в белесых глазах, без глухого отчаяния, без чистых слез и запоздалого крика.

Он никогда не повышал голоса. Даже и не хотел. Видать, в детстве не научился, а может и не надо было его повышать, моменты не те, люди не те, обстановка не располагает. А на него голос повышали. Как на такого не повышать. У него слишком многое не получалось: бумаги, счетчики, цифры… Когда у него не получалось, он отбрасывал папки в сторону и комично вздыхал: устал я от этой жизни. Иронией он как бы искупал неудачу. После нее окружающие мигали улыбками, заходились пристойным смехом, легко одобряли и жалели его. О неудаче временно забывалось.

Кроме того, что Валя был низковат и упитан, бедняга не избегнул и лысоватости. Не лысины, нет. А именно лысоватости. Впрочем, наметки к будущей лысине только делали его облик более добродушным.

На служебных застольях в честь наших праздников он был незаменим, хотя об этом мало подозревали. Он даже не всегда оставался пить водку и шампанское с коллегами по работе, такими же инженерами, как он сам. Он незаметно убегал, спасаясь от возлияний, чтобы назавтра притворно-утомленно вздыхать: эх, дескать, устал я от этой жизни.

Незаменимость Вали была видна в подготовке: купить, принести, порезать. А затем вовремя подать и открыть. Судя по тому, как резво Валя занимался хозяйственной ерундой, его должны были ценить хотя бы за это…

К женщинам он относился, как к водке: непреклонно и недвусмысленно. Никто не знал, что снилось ему ночами, но днем Валя их избегал, и не только женщин как женщин, но и ситуаций, в которых обычно появляются женщины, в которых могла завестись девушка даже и у него. Это видели и могли подтвердить. Избегать женщин было для него делом нехитрым: тоскующие по настоящим мужчинам, настоящие женщины не липли к нему. А ненастоящих женщин избегать легко. Их кто угодно избежать сможет…

Тихое одиночество не портило привычной улыбки. Когда он говорил коронную фразу об усталости от судьбы, его добрый рот растягивался до ушей. Закрытый рот: он никогда не обнажал зубы, с его отнюдь не белыми клычками он считал подобный жест почти неприличным.

Он многое считал неприличным: честно сморкаться и разговаривать матом, потреблять наркотики и целоваться на улице, оставлять неприбранным рабочее место и несъеденным до последнего куска обед, а также воровать, грабить, убивать, спасать утопающих, смотреть порнофильмы, дразнить собак, разговаривать с детьми, знакомиться с незнакомыми, проигрывать в карты, выигрывать в домино, выдвигать себя в депутаты, сплетничать, бездельничать, зазря орать, предавать за много серебрянников, горланить старые песни. Так много — и все нельзя. Он даже не подозревал, что список запретов такой убийственно длинный. А ведь неприлично еще ходить голым, делать зарядку, не делать зарядку, оставаться без ужина, кричать на людей, спорить с предками, поучать потомков, заниматься онанизмом, затевать митинги, устраивать дела, пользоваться услугами проституток, не голосовать. Что еще? Не спать ночью, дремать днем, подбирать диких кошек, наглеть, умничать, хамить старшим, валяться на газонах города, разводить бандитские сходки, ходить в рваной джинсе, прикупить пиджак за штуку зеленых, звать на помощь, признаваться в любви.