На этот раз сотрудники с серьезными лицами стояли посередине кабинета, провожая взглядами посла, маячившего между окном и стеной, и слушали его глухой, сердитый голос.
Невысокого роста, с седой головой, белыми пышными усами, но с моложаво крепкой фигурой и легкой походкой, сэр Джордж Бьюкенен был человеком неуловимого по облику возраста. Он сам шутил, что утром бывает старше на десять лет, а вечером дамы по поводу возраста, как правило, ему льстят. Позади у него была большая и нелегкая жизнь английского дипломата и разведчика. Службу в России он называл своей лебединой песней, но каждый раз добавлял с улыбкой: «Потом у меня будут песни уже других, менее элегантных птиц».
В Россию он приехал в 1910 году, сразу после Болгарии, где тоже был послом. Назначение в Петербург было для него почетным, и он работал с полной отдачей своих недюжинных способностей, с предельным напряжением своего изворотливого ума. И сумел так поставить свое посольство, что для него работали множество очень ценных своей осведомленностью русских людей самого разного положения и в обществе, и в государственной машине. Его широкие связи Лондон ставил в пример другим послам. Вершиной этого его умения было установление тесных связей с самим царем. Еще в начале войны немецкие газеты писали, что Бьюкенен — второй, некоронованный царь России. Это было, конечно, преувеличением, но он действительно имел возможность и не раз влиял на очень важные решения русского монарха.
До недавнего времени он чувствовал себя в России уверенно. Но к концу 1915 года начал ощущать тревогу за всю свою деятельность здесь. Это пришло почти незаметно. Вдруг начали обрываться многие его связи, а уцелевшие стали все чаще питать его неточной информацией. Как будто какая-то неведомая сила встала между ним и Россией, и пробиться через нее он не может…
«Немецкая партия»— так он однажды назвал эту силу. Но он имел в виду не какую-то оформленную организацию, а сонм лиц, которые в личных корыстных интересах заняли прогерманскую позицию, так или иначе враждебную Англии.
Главная опасность этой «партии» в том, что в нее входили люди нередко с очень высоким положением в русской столице. В результате явно ухудшились отношения Бьюкенена с царем и в особенности с царицей. Он признавал втайне, что недооценил эту «партию», не сумел предвидеть неизбежность ее усиления с ходом войны — когда он думал об этом, лебединая песня приобретала что-то слишком прямую для него символику. Еще недавно в шифрограммах из Форин Офиса он то и дело читал тешившие его душу похвалы, все, что он думал, все его самостоятельно принятые решения, как правило, в Лондоне одобряли. А как раз сегодня, в последний день года, пришла шифрограмма, в которой он снова за извилистыми дипломатическими фразами без особого труда прочитал плохо скрытое недовольство.
Совсем неудивительно, что сегодняшний церемониал подписания годового отчета был совершенно непохож на прошлогодние…
Бьюкенен ходил по кабинету и, не поднимая взгляда, бросал злые, отрывистые фразы:
— Неужели вы не понимаете, что слепота и глухота для дипломата смерть?.. То, что в России все плохо, видно ребенку. Почему плохо? — спросил он, остановившись перед окном и смотря в непроницаемую мглу над Невой. Потом резко повернулся и зашагал к стене. — На этот вопрос мы не даем удовлетворительного ответа, потому что всей глубины положения не видим… — У стены он бросил взгляд на картину, изображавшую охотничий выезд с борзыми, и повернул назад: — Но даже хорошо ответить — это полдела. Наше положение представителей союзной державы обязывает нас не только протоколировать, но и действовать. А каких действий можно ждать от слепых и глухих?.. — Если бы в этот момент Бьюкенен посмотрел на своего сотрудника Грюсса, представлявшего в посольстве английскую стратегическую службу, он увидел бы на его лице еле заметную усмешку. В эту минуту Грюсс был очень доволен собой — он еще три месяца назад сообщил своему начальству, что, по его ощущению, аппарат посольства все чаще становится жертвой инерционной позиции и проходит мимо важных фактов и явлений…
— Я призываю вас утроить усилия… — продолжал Бьюкенен. — Мы вступаем, возможно, в самый трудный для нас год. Великая Британия ждет и требует от нас работы на уровне великих переживаемых событий… — Посол остановился посередине комнаты и первый раз посмотрел на своих притихших сотрудников. — Спасибо. Можете разойтись по домам, — произнес он с мягкой, неуверенной улыбкой…
Над Петроградом низко нависала черным небом зимняя ночь. Сверни с Невского, и сразу попадаешь в густую темень. Воет ветер. Хлещет по ногам поземка. В редком окне горит свет — громадный город встречает Новый год в тревожном сне. Так легче — укрыться с головой под одеялом и, ни о чем не думая, постараться заснуть. Может, утро действительно окажется мудренее?..
В пустом замороженном трамвае, неторопливо катившемся к Нарвской заставе, ехали два пассажира, два малорослых простецких мужичка. В легких пальтишках и мелкодонных кроличьих шапках с суконными наушниками, они сидели плотно рядком, съежившись от холода. Они явно не торопились к новогоднему столу. Это были филеры петроградской охранки Косой и Голубь, им было приказано вести в эту ночь наблюдение за чайной Самсо-нова, где под видом встречи Нового года будет проходить сборище фабричных бунтовщиков и подстрекателей. По окончании сборища они должны двух его участников взять под персональное наблюдение и проводить до дому.
На поворотном круге филеры сошли с трамвая, подняли воротники и зашагали, подталкиваемые в спину ветром, по свежему скрипучему снегу. Темень хоть глаз выколи, только под ногами от снега низкий свет.
— Ты хорошо помнишь где? — спросил Голубь.
— Как до церкви дойдем, направо, там сто шагов.
— Снег скрипучий, за версту слышно.
— Надо ступать сразу всей ногой, — сказал Косой, выматерился и добавил — А главное, все напрасно, сколько мы за ними ходим, а что толку, когда их что вшей на тифознике.
— Не скажи, — вяло возразил Голубь. — Мой приятель в Крестах служит, говорит, битком набито.
— А сколько их еще бегают…
— Слышал, как начальник сказал — в одночасье всех схватим.
— Рук не хватит, — снова выматерился Косой.
— Не нашего ума дело, найдут и руки…
— Найдут… найдут, — проворчал Косой, закрывая рот воротником. — У меня шурин из деревни приехал. Сала привез, меду, я, дурак, водки достал…
— Служба не дружба, — со злостью выговорил Голубь. — Сполняй, что приказано. По случаю работы в такую ночь красненькая обещана, если дело не завалим.
— Эта красненькая давно стала синенькой…
Возле церкви они остановились. Впереди справа были видны слабые проблески света — там и была чайная. Подошли к ней поближе. Ставни на окнах дома были закрыты, и свет пробивался в щели.
— У входа двое стоят. Видишь? — шепнул Голубь.
— Пикет выставили, гады.
Ближе подходить нельзя. И перейти на другую сторону улицы тоже опасно: увидят.
Они стояли, притулившись к холодной стене возле каменного туннеля ворот.
— Интересно, двор проходной? — сказал Косой. Голубь не отозвался.
— А если что… куда от них денемся? Я схожу посмотрю… Минут через десять Косой вернулся:
— Там склады и прохода нот. Но между складами есть щель, туда они не сунутся.
Помолчали, прислушиваясь к студеному посвисту ветра.
— В девятьсот пятом работать было куда лучше, — вздохнул Голубь. — Все ясно было — бери и тащи. Я однажды за ночь троих припер, часы «Павел Буре» получил. Во… — Он засунул руку за пазуху, вытащил часы на цепочке, поднес к глазам и снова вздохнул — Люди за столами уж песни поют.
В первый день 1916 года Голубь и Косой сдали начальству совместный рапорт-отписку, и мы сейчас имеем возможность этот документ прочитать.
«…К назначенному исходному сроку мы заняли пост наблюдения в 30 шагах от чайной Самсонова, имея возле себя ворота для возможного маневра на случай сближения с объектами. У входа в чайную стояли два пикетчика, что не давало возможности дальнейшего приближения ввиду скрипевшего под ногами снега. Однако видимость была сносная. Сбор бунтовщиков произошел, однако, раньше нашего приближения, в чем нашей вины не было, так как мы вышли на точку в назначенное нам время… Пикетчики один раз сменились… В 1 час и 40 минут после полуночи участники сходки начали покидать чайную. Не по одному, как обычно, а тремя компаниями, причем шумно и даже пели… Согласно приказу двоих взяли под наблюдение и проводили по адресам.