Снова на батарее раздался сигнал боевой тревоги. Огневой взвод, понесший потери утром, пополнили за счет хозяйственников и прожектористов, и он приготовился к бою. Тихо над батареей. Лишь шумит в верхушках деревьев ветер, полощет обрывками маскировочных сетей над пушками. Можно подумать, что после усиленной бомбежки с воздуха батарея выведена из строя.

В тылу на перешейке перестрелка тоже затихла. Экономили ли фашистские десантники патроны или ждали сигнала, чтобы предпринять совместную атаку с моря и суши?

Транспорты приближались. Эскадренные миноносцы тоже подошли ближе. Еще несколько минут, и батарея сможет вести по ним огонь. Лестно в бою потопить миноносец, но не они главная цель. Нельзя допустить высадку десанта на Кюбассари, значит, стрелять нужно по транспортам.

На вражеских кораблях замелькали вспышки. Начался обстрел батареи. Букоткин не отнимал от глаз бинокля, следя за противником, когда прибежал кок Оливер Дубровский:

— Товарищ командир, Яценко принял радиограмму открытым текстом: «Кюбассари свободен».

— Спасибо, Дубровский. Идите на свое место. Сейчас мы их встретим.

Вражеские снаряды рвались в воде. Частые столбы, встающие в окулярах бинокля, подчас скрывали приближающиеся транспорты. Букоткин внимательно следил за ними. После уничтожения дальномера командиру стало трудней определить расстояние. Вот передний транспорт застопорил ход, к нему подошли катера и шлюпки, началась пересадка десантников. Видимо, фашисты считали, что батарея действительно подавлена.

Букоткин сообщил в штаб: «Вновь вступил в бой с морским десантом противника».

И тут же подал команду:

— К бою! По головному транспорту… огонь!

Желтым пламенем полыхнул залп сорок третьей.

Внеся необходимую поправку, Букоткин приказал батарее вести огонь на поражение. Фонтаны воды вздымались у транспорта. В грохоте выстрелов артиллеристы не заметили, как снова над полуостровом появились фашистские бомбардировщики. Опять на батарею обрушились вражеские бомбы. Роща, в которой стояли орудия, вздрагивала от взрывов. Над ней непрерывно клубилась пыль, но огня батарея не прекращала. В разгар боя в нише орудийного дворика вспыхнул пожар. Огонь перекинулся на ящики с зарядами. Под пулеметным огнем истребителей ленинградский паренек краснофлотец Василий Травкин бросился в нишу, огнетушителем и собственной шинелью быстро погасил пожар.

Отличился в этом бою и расчет пулеметчика краснофлотца Тазлукова. Он находился в дзоте на мысу. По доносившимся выстрелам с перешейка и непрекращавшейся бомбежке моряки-пулеметчики догадывались, что происходит на батарее. Тазлуков предложил вести огонь по фашистским самолетам, которые над дзотом ложились на боевой курс, товарищи его с готовностью поддержали. Моряки вынесли пулемет, установили на перекрытие дзота и встретили передний вражеский самолет длинной очередью в лоб. Или прицел был неверен, или очень волновался пулеметчик, но самолет, ревя моторами, прошел над ними так, словно внизу никого и не было. Только жарким пламенем полыхнули на опушке рощи два новых разрыва бомб.

Тазлуков вытер вспотевший лоб. Посоветовавшись, пулеметчики изменили прицел: навыка в зенитной стрельбе ни у кого из них не было.

Когда они обстреляли следующий самолет, на посту раздалось нестройное «ура». Запылавший вражеский бомбардировщик резко изменил курс, крылом вспахал воду и исчез в заливе.

— Налетался, гад фашист, — сказал ему вслед Тазлуков и достал новую ленту.

Дорого обошлась фашистам вторая попытка высадить десант на Кюбассари. К семи потопленным в утреннем бою катерам и шхунам прибавились еще два транспорта и пять катеров, погрузившихся в воды Рижского залива.

Когда сгустились сумерки, батарейцы на перешейке вместе с подошедшим подкреплением атаковали десантников с планеров, загнали их в камыши {8}.

Скоро из Курессаре за ранеными прибыли на батарею машины. Букоткин не хотел оставлять товарищей, но от потери крови ему стало плохо, и комендант Береговой обороны приказал командиру немедленно следовать в госпиталь.

В командование батареей вступил командир взвода управления лейтенант И. С. Мельниченко.

Хотя артиллеристы 43-й вышли из боя победителями, обстановка оставалась серьезной. Рассеянные в камышах десантники представляли для батареи неприятное соседство. Ночью вылавливать их вышел специальный отряд. Руководил действиями в камышах командир пулеметного взвода Чуров, человек, неоднократно ходивший на ночные поиски шпионов и диверсантов.

На батарею артиллеристы вернулись лишь под утро, выполнив боевое задание. Пришли они с трофейными автоматами и флягами, полными рома. Рассказывали, что не только перебили фашистов, но и подорвали планеры, на фюзеляжах которых были нарисованы носороги и тигры. Говорили, что с этих планеров высаживался немецкий десант на остров Крит.

В числе отличившихся в ночном бою в камышах называли артиллериста Грузина, сигнальщика Березина, младшего сержанта Логунова.

Через три дня о бое на Кюбассари генерал-майор Елисеев радиограммой доносил в штаб Краснознаменного Балтийского флота: «В героической борьбе с противником особенно отличилась береговая батарея № 43. Выдержала штурм с моря и воздуха… Эту часть ходатайствую наградить орденом «Красное Знамя».

На следующее утро хоронили погибших. Батарейцы собрались у землянки санчасти. На земле белели свежими досками двенадцать гробов. Молчали.

— Прощайте, дорогие товарищи, — нарушил тишину политрук Карпенко, — вы отдали свои жизни за Родину, за правду, за светлую победу. — Он передохнул и, возвысив голос, неожиданно добавил по-украински: — За дило партии мы вси помремо…

Батарейцы знали, только сильно волнуясь, Григорий Андреевич переходил на родной украинский язык.

Карпенко махнул рукой. Нестройный винтовочный залп рванул воздух. Еще больше ссутулившись, тяжело ступая, с непокрытой головой, политрук направился к раненым.

14 сентября 1941 года фашистам не удалось высадиться на полуострове Кюбассари. Зато в тот же день, используя до 400 малых судов — шхун, баркасов, штурмовых ботов, — крупные силы противника ценой огромных потерь захватили небольшой плацдарм на острове Муху. А еще через три дня после ожесточенных боев фашисты форсировали мелководный пролив Вяйке-Вяйн между Муху и Сааремаа и начали наступление на остров в трех направлениях: на Триги, Курессаре и полуостров Кюбассари. Снова 43-я батарея оказалась отрезанной от своих частей.

За эти несколько дней на батарею было сброшено до 500 бомб. Таяли ряды защитников полуострова. Теперь по ночам больше не делали гробов, а хоронили погибших в братской могиле недалеко от маяка. Подходил к концу боезапас. Однако днем, когда после обстрела и новой бомбежки фашисты попытались захватить батарею, они вновь получили достойный отпор. Артиллеристы вместе с армейской ротой лейтенанта Александра Голяны, отступившей от Ориссаре на полуостров, сожгли три вражеские бронемашины и отбросили противника.

Подошел вечер. За лесом, где-то в стороне бухты Кейгусте, вражеские пикировщики сбрасывали бомбы. Было хорошо видно: в лучах солнца сверкнет белым холодным огнем маленький самолет, потом упругие клубы дыма и облака пыли взметнутся над деревьями, чуть вздрогнет земля от удара.

А над полуостровом Кюбассари установилась тишина. Отброшенные от перешейка вражеские части больше не предпринимали атак.

Старший политрук Карпенко приказал собрать оставшийся личный состав у развалин казармы.

17 сентября на 43-й батарее с утра царило оживление. Над баней, топившейся по-черному, валил дым, но, как ни странно, на этот раз он не привлекал внимания вражеской авиации. Тяжело гудя, самолеты проплывали на юг к Курессаре и где-то там сбрасывали бомбы. Видимо, фашисты решили ждать, когда отрезанные на полуострове советские артиллеристы сами поднимут белый флаг.

Воду для бани по очереди таскали из колодца. Тут же под дубом батарейный парикмахер брил всех желающих. Распаренные, помолодевшие, уходили моряки и пехотинцы на сухопутную оборону сменить товарищей.