Часто в эту весну речки и реки несли трупы. Даже тот ручеек, через который у Слепышей был переброшен мостик. Невольно думалось, что в минувшую зиму многие тайком на оккупантов успешно охотились.

Самое же радостное — начала оживать земля: зазеленела первой травой, выстрелила подснежниками. Значит, скоро появятся щавель, крапива и многое другое, из чего можно сварить похлебку. Ведь с первых чисел марта голодать по-настоящему начали; ну, как было не ликовать, если до солнечных дней дожили?

Не все дожили. Авдотья, например, двух младших похоронила. А на остальных, когда они на солнышко выползали, глядеть страшно было: опухшие от голода, с глазами большими и полными взрослой тоски. Односельчане, как только глянули на них, кто и что мог притащили Авдотье. Та низко кланялась, беззвучно плакала, но приношения принимала: не для себя, для детей брала.

Только много ли человек дать может, если и у него в доме от голода все мыши передохли?

Вскоре Авдотья, перекинув через плечо лямку самодельной холщовой сумки, пришла к Василию Ивановичу. Остановилась у порога и сказала:

— Пошла я… Сколько ноженьки выдержат, столько ходить и буду. Может, не всех до последней крохи обобрали… Одна к тебе просьба: как ты есть власть теперешняя, досмотри за ребятами моими.

И замолчала, решительно и упорно сжав губы в бесцветную полоску. Потом поклонилась в пояс и пошла. Она, казалось, не слышала того, что Василий Иванович звал ее, велел подождать хоть несколько минут, пока изготовят для нее соответствующий документ. Только у леса догнал ее Афоня и почти насильно всунул в безвольные пальцы бумажку, которая свидетельствовала о том, что Авдотья является жительницей деревни Слепыши и следует с разрешения господина старосты указанной деревни.

— Честное слово, Василий Иванович, не поняла Авдотья ничегошеньки. Только и глянула на меня, как на пустое место. Мертвыми глазами глянула, — доложил Афоня, вернувшись.

Ничего не ответил Василий Иванович. Да и что он мог сказать? Что не только в семье Авдотьи зимой похозяйничала смерть? Что уже в трех домах Слепышей ветер хозяином обосновался? Что от такой развеселой жизни у любого человека запросто может окостенеть язык?

Авдотья ушла утром, когда солнце еще только намеревалось взглянуть на Слепыши, а вечером Виктор доложил, не скрывая радости и удивления:

— А в доме Авдотьи сейчас Нюська за главную: моет, скребет, скоблит и с ребятней воркует. По вашему указанию или сама додумалась?

Конечно, всего проще было сказать правду. Только, как считал Василий Иванович, еще не настало время Нюське доброе имя создавать, и поэтому ответил уклончиво:

— Не об этом сейчас должна болеть твоя голова. А вот если вы все — и Афоня, и Груня с Клавой — тоже за домом и ребятами Авдотьи присмотрите, спасибо скажу… Если бы хоть пару грядок в ее огороде засадить…

Еще прошлой весной засадить две грядки — дольше говорить, чем делать. А сейчас — задача почти неразрешимая. Однако Виктор ответил кратко и твердо:

— Сделаем. Может, и чуть побольше осилим.

Почти три недели ничего не слышали об Авдотье. Даже думать перестали о том, сможет ли она благополучно миновать все вражеские кордоны, которые окажутся на ее пути к дому. Но она пришла. Глубокой ночью пришла. Заглянула в свою хату, убедилась, что дети мирно посапывают на еще теплой печи и, сразу обессилев, опустилась на табуретку, заплакала облегченно, благодаря неизвестно кого. И вовсе растрогалась, и вовсе прониклась благодарностью к односельчанам, когда увидела поленницу дров, прижавшуюся к стене хаты, и три грядки, нежно зеленевшие в огороде.

Помолодевшей и даже похорошевшей выглядела Авдотья, когда, одетая во все лучшее, что имела, поспешила к колодцу, навстречу идущей к нему Груне. Вся светилась радостью и благодарностью, а вот слов подходящих, которые смогли бы передать то, что переполняло ее душу, таких слов не нашла. Только и сказала, светясь улыбкой:

— Здравствуй, Груня.

Та, похоже, не удивилась ее появлению, только мельком глянула и ответила, опуская ведро в колодец:

— Теперь, когда бы я к тебе в дом ни заглянула, чтобы там всегда был такой порядок, как сейчас. Поняла? Чуть что — при всем народе так ославлю, что враз и вовсе слиняешь.

В другое время Авдотья скорее всего налилась бы обидой и немедленно убежала домой, чтобы в каком закутке нареветься всласть. Сегодня же она только согласно закипала: дескать, исполню, все исполню, как ты наказываешь.

А еще немного погодя у колодца толпились уже почти все бабы деревни и слушали, слушали не перебивая, не звякая ведрами, даже не охая. Хотя им, которые за эти месяцы испили много невероятно горького, все, рассказанное Авдотьей, было уже ведомо. И то, что все деревни, как и Слепыши, ограблены фашистами начисто, и то, что стонет сама земля, волею военной судьбы оказавшаяся под вражеским сапогом.

Плачущим голосом поведала Авдотья, что во многих деревнях десятки людей убиты врагом; есть и такие деревни, где ни одного жителя, ни одной хаты не уцелело, где даже печи все разрушены, кирпичным крошевом стали.

Выходит, Слепыши еще сравнительно дешево отделались: здесь фашистами убиты только Дёмша и дед Евдоким, да восемь человек за зиму от голода и болезней умерли.

— Вот какое нам счастье выпало, если только с нашей колокольни глядеть, — так закончила Авдотья свой рассказ, помолчала и вдруг сказала с несвойственной ей ранее решительностью: — Что меня касается, то пропади пропадом оно, такое счастье!

Самое же главное Авдотья приберегла напоследок, приберегла для Нюськи. Зазвала ее к себе во двор, достала из-за поленницы банку консервов:

— Тебе, не обидь, прими.

— Гляди-ка, мясные. Неужели на кражу осмелилась? Такое богатство никто сам запросто не отдаст.

— Не крала я, в танке их взяла. В болоте он завяз. За Степанковым. Ну, куда мы по клюкву ходим… Пустой возвращалась, думала, хоть ягодкой прошлогодней, может, поживлюсь, вот и заглянула туда. А он там и стоит.

— Наш или фашистский? — спросила Нюська, хотя прекрасно видела, что консервы советские. Спросила только для того, чтобы проверить свою догадку.

— Нашенский. И ребятки в нем лежат. Трое. Видать, от ран померли.

— И ты не убоялась их? Покойников? — ахнула Нюська.

Авдотья недоуменно повела костлявыми плечами и ответила после продолжительной паузы:

— Если хочешь знать, фашисты меня смелой сделали. До отчаянности… Да и не упокойники те, а наши воины, убиенные ворогом, жизни за нас отдавшие…

Нюська наотрез отказалась взять предложенную ей банку консервов: дескать, до глубины души обижает ее такой подарок. Авдотья печально вздохнула, хотя и обрадовал ее этот отказ Нюськи: нашла и принесла она домой всего пять таких банок, легко ли одну из них отдавать, если Коляшка с Митькой завсегда есть хотят?

Очень довольны были друг другом, однако чуть не поссорились, даже переругиваться начали, когда речь зашла о тех солдатах, которых Авдотья мертвыми в танке нашла. Обе согласились, что их следует похоронить, как обычай того требует. Может, и не на кладбище чтобы внимания врага проклятого не привлекать, может, просто на сухом взгорочке, но обязательно похоронить. И надежно запомнить, заприметить то место, чтобы потом, когда наши возвернутся, все обстоятельно обсказать и показать людям.

Раздор пошел с того момента, как только Нюська сказала, что о танке и солдатах-покойниках надо поставить в известность старшего полицая — Опанаса Шапочника.

— Чтобы он донес в Степанково и надруганию их тела подвергли? — моментально до крика взвилась Авдотья.

— Неспособен он на такое, неспособен! — подняла голос и Нюська. — И почему ты в нем сомневаешься? Уже забыла, как он за тебя в заступу шел? Поперек Аркашкиной дороги становился?

— И все равно он в холуях у фашистов ходит! — упрямо стояла на своем Авдотья.

Казалось, мир между ними надолго порушен, и вдруг Авдотья предложила:

— Может, Витьке-полицаю обсказать? Молод он больно, чтобы во зле погрязнуть. И дед Евдоким покойный — царствие ему небесное! — для него сердце свое открытым держал.