Фридрих достал из щели в нарах остро заточенную полоску железа и, крадучись, пошел туда, где спал Ковалок.

Несколько рук схватили его и зажали рот, когда до Ковалка оставалось метра два. Эти же руки унесли его на нары, осторожно положили. А еще через несколько секунд кто-то прошептал в самое ухо:

— Не будь дураком. Убьешь этого гада здесь — весь барак в ответе, каждого десятого расстреляют… Жди. Понял? Жди!.. Мы сами к тебе подойдем.

Исчез неизвестный друг. Фридрих снова уставился в темное окошко. Моросил дождь, и Фридрих смотрел в темноту, с надеждой смотрел туда, где обычно сияла Полярная звезда.

4

На следующий день Фридрих особенно пытливо вглядывался в лица товарищей по бараку, старался угадать, кто из них друзья, объявившиеся прошлой ночью. Угадать не смог.

А Ковалок по-прежнему сновал среди пленных. И Журавль по-прежнему важно вышагивал по лагерю…

Казалось, неоткуда Фридриху ждать перемен, казалось, ему только и остается, что примириться с Ковалком, который явно рвался к власти в бараке. И вдруг все круто изменилось. Началось с того, что Журавль остановил Фридриха и выстрелил вопросом:

— Комиссар?

— Никак нет, рядовой Фридрих Сазонов.

Журавль пожевал бескровными губами, круто повернулся на каблуках и зашагал к домику, где размещалась комендатура лагеря. Зашагал, отрывисто бросив:

— За мной!

Они пересекли весь лагерь. Сотни глаз следили за ними. Сотни людей, на время забыв о своих муках, сочувствовали Фридриху: если кого-то вызывали в комендатуру, то только затем, чтобы позднее сбросить с крыльца что-то отдаленно напоминающее человека.

После гибели Никиты жизнь для Фридриха, как казалось ему, стала еще менее привлекательна. Он впал в какое-то оцепенение. Вот и сейчас, шагая за Журавлем и зная, что может его ожидать в комендатуре, он не боялся, ему было безразлично все, что произойдет там. Он знал, что не сможет умереть так же гордо, как комиссар, и не жалел об этом. Но дал себе слово не вымаливать пощады, не покупать жизни ценой даже ничтожно малой подлости.

— Ждать здесь, — приказал Журавль, когда они вошли в коридор, от стен которого и окружающей тишины повеяло могильным холодом.

Фридрих повернулся лицом к стене и замер. Простоял так долго, что ноги затекли, мысль словно умерла. Не человек, а подобие его стояло, уткнувшись лицом в серую штукатурку стены.

— Сюда! — позвал Журавль, и Фридрих вошел в комнату, остановился у порога.

Комната как комната: четыре угла, два окна, письменный стол в простенке между ними, три стула около него и шкаф в углу. Над столом — портрет Гитлера. Он будто смотрел на Фридриха, будто дарил ему свою «добрую» улыбку. И Фридрих подумал, что вот так же, улыбаясь, смотрел он и на то, как здесь избивали людей, ломали у них кости, вытягивали жилы.

За столом сидел сам комендант лагеря. Обычно он словно не замечал пленных, сегодня же взгляд его был осмысленный, живой.

Комендант лагеря и Журавль обменялись несколькими фразами. Если бы Фридрих знал немецкий язык, он понял бы все, о чем они говорили, и, может быть, вспылив, погубил бы себя. Но он ничего не понимал, с жизнью уже простился и поэтому стоял спокойно. А комендант лагеря сказал Журавлю:

— Вы, кажется, правы: в нем, несомненно, есть арийская кровь. И череп нордический, и покорность судьбе, свойственная только нам, немцам.

Выпятив грудь, Журавль еще выше вскинул подбородок.

— Поведение?

— Ни в чем не замечен.

— Держится особняком или у него есть друзья?

— Больше один.

— Логично: немецкая кровь не позволяет ему смешиваться со всяким сбродом… Спросите у него, почему он скрыл свое имя.

Журавль перевел вопрос, и Фридрих немедленно ответил:

— Не скрывал. Когда списки составляли, точно назвался.

Это уже проверили. Комендант лагеря одобрительно кивнул, еще раз осмотрел Фридриха с ног до головы и распорядился:

— Использовать для работ вне лагеря.

Журавль щелкнул каблуками и подбородком повелительно указал на дверь. Фридрих по армейской привычке четко повернулся, но только взялся за ручку двери, как комендант что-то сказал, и Журавль немедленно перевел:

— С тобой в бараке есть евреи? Комиссары? Сволочь отличная?

По всему тону предыдущего разговора Фридрих уже понял, что сегодня он уйдет отсюда живым, и сердце сразу забилось учащенно, сразу появилась не только жажда жизни, но и желание получше использовать счастливый момент, и он ответил:

— Комиссаров и евреев не имеем, а вот типчик один болтается.

— Кто такой?

— Фамилии не знаю, его Ковалком кличут.

— Ковалок?.. Что есть Ковалок?

— Кусок будто по-белорусски. Тот самый, что на столб лез и залезть не смог. Похвалялся при всех, что обманул вас. Так и сказал при скоплении народа, извиняюсь за выражение: «А здорово я обманул того длинного дурака».

Лицо Журавля покрылось нервными красными пятнами, он кратко сказал что-то коменданту лагеря, бросил Фридриху сигарету и снова — теперь одними глазами — показал на дверь.

У Журавля оказалась отличная зрительная память на лица, примерно через час он разыскал Ковалка, подвел к столбу:

— Лезь!

Ковалок, как и в прошлый раз, начал старательно срываться, но Журавль положил руку на расстегнутую кобуру, и тот проворно полез по столбу.

— Прыгай!

Кулем свалился Ковалок на землю. Лежал и ждал выстрела. А его не было.

— Еще раз.

И еще раз Ковалок благополучно добрался до вершины столба и спрыгнул на землю.

— Очень хорошо. Тебя потренировать, и ты станешь чемпионом. Я лично позабочусь о твоей судьбе.

После первой же «тренировки» всю ночь стонал и плакал Ковалок. Фридрих остался равнодушен.

И невольно вспомнилось недавнее. Он перед отправкой в армию догуливал последние дни. Был тихий вечер, и солнечная позолота запуталась в высоких облаках. Где-то за зелеными кустами сирени, обступившими домики тихой улочки, мужской голос пел о Катюше. Фридрих шел по дороге, смотрел себе под ноги и мечтал о чем-то хорошем. И вдруг его глаза остановились на кошке. Она, раздавленная колесом грузовика, смотрела на мир уже выцветшими остекленевшими глазами.

Тогда, глядя на труп кошки, Фридриху захотелось поймать того шофера-убийцу и стукнуть его головой о забор…

А здесь человек на смерть обречен. И нет жалости.

…Три дня «тренировок» — и Ковалка за ноги уволокли к воротам.

5

Еще год назад, приехав в Прибалтику, Фридрих увидел, что здесь все сосны наклонены в сторону от моря. Как бы начали, падать и вдруг почему-то остановились.

Старшина-сверхсрочник, у которого он спросил о том, почему наклонились все эти сосны, ответил кратко:

— Как задует ветер с моря, смотри, сам не согнись.

Дует ветер с моря, ровный и сильный. Третий день дует, и третий день деревья стоят согнувшись. Этот же ветер, что стремится все живое пригнуть к земле, гонит густые серые тучи, из которых то хлещет как из ведра, то нудно моросит холодный дождь.

Под серым небом, по серой намокшей песчаной дороге медленно идет колонна пленных. В ней ровно сто четыре человека. Это все те, кому разрешено работать вне лагеря. Они идут к железнодорожной станции, где уже вторую неделю разбирают развалины станционного здания, водокачки и казарм. Не просто очищают площадки, а еще и сортируют кирпичи: целые — на одну платформу, половинки и даже четвертинки — на другие; мелкий бой идет на засыпку множества воронок от авиабомб, исковеркавших не только станционные пути, но и привокзальную площадь.

В замыкающей четверке колонны шагает Фридрих. Уже второй раз его ведут на работу. Одежда, которая за вчерашний день промокла до нитки, высохнуть не успела, а сейчас ее и вовсе хоть выжми. Но он равнодушен к этому, он даже рад, что его выгнали из барака. Дело в том, что после гибели K°валка вокруг Фридриха образовалась пустота. Нет, барак был по-прежнему переполнен, на нарах по-прежнему не было ни одного свободного места. И все же вокруг Фридриха образовалась незримая пустота.


Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: