Плывет большое пятно мазута. Как островки, белеют на нем обломки парохода. А ближе к берегу — несколько черных точек.

— Юнга и еще двое остаются здесь, остальные — за мной! — командует Курбатов и бросается к реке.

Моряки, перепрыгивая через трещины, ручьи, продираясь сквозь кусты, помчались навстречу плывущим.

Мотористы все еще возятся с мотором. Из черного колпака газогенератора валит густой, едкий серовато-желтый дым.

— Скоро вы там, духи адовы? — не выдерживает Бородачев.

Мотористы молчат. Только еще быстрее мелькают их руки, покрытые пятнами смазки. В другое время они бы обязательно ответили Бородачеву, но сейчас молчат. Даже командир отделения мотористов Юсупов, который вообще не выносит критических замечаний в адрес мотора, сейчас тихонько ругает его.

По берегу уже возвращаются моряки. Они поддерживают шатающихся от усталости людей. Щукин ведет молодую женщину. Мокрое платье прилипло к ее телу, мешает идти, она спотыкается, оглядывается на реку, словно стараясь вспомнить что-то; Николай Петрович, поддерживая ее, не дает ей остановиться.

Спасенных не расспрашивают. Им сейчас нужно отдохнуть. И делается все, чтобы люди поскорее пришли в себя. Много пережили они за несколько минут. Им не соболезнуют, их не утешают.

— Еще плывет! — кричит Бородачев.

В нескольких десятках метров от берега плывет усатый человек, плывет спокойно, уверенно, изредка переворачиваясь на спину.

— Разрешите? — спрашивает Бородачев, снимая бескозырку.

— Не надо. Доплывет, — останавливает его Агапов.

Он уже оделся и стоит немного сзади Курбатова, похожий на него своей высокой фигурой, затянутой в короткий синий китель. Руки Агапова, как и у Курбатова, заложены за спину: мичман старается даже в мелочах подражать своему командиру.

И в это время откуда-то с середины реки доносится детский плач. Слабый, беспомощный, он долетел до берега, и в тот же миг все, еще минуту назад сидевшие внешне спокойно, оказались на ногах. А женщина вырвалась из рук Николая Петровича, крикнула:

— Вася! Васенька!

— Ребенок! Мальчонка в воде! — зашумели на берегу.

— И как у меня из головы это вылетело! — воскликнул один из спасенных. — Ведь своими глазами видел, как один из матросов его на вырванную слань положил. У моряка-то нога была сломана…

Он, видимо, хотел подробно рассказать обо всем, что было тогда, но его не слушали, и лишь Витя понял, что моряк положил ребенка на слань, а сам утонул.

— Где он? Кто его видит? — спрашивают люди друг у друга.

Плывут по реке обломки парохода, ящики, бочки, слышен плач, а ребенка не видно.

Николай Петрович крепко держит вырывающуюся из его рук женщину и уговаривает ее:

— Потерпи, голубушка… Потерпи…

Только голос его вздрагивает.

— Э-эх! — услышал Витя одновременно и возглас, и всплеск воды.

Бородачев прямо с надстройки бросился в воду и, энергично разгребая ее руками, плывет к обломкам парохода. Мужчина с усами тоже повернул обратно и плывет впереди Захара. Его руки поднимаются над водой чаще, и он быстро подвигается вперед.

— Готово! — докладывает Юсупов, высунувшись из машинного отделения.

Его черные, косо разрезанные глаза возбужденно блестят, а на скуластом лице пылают пятна румянца. Юсупову стыдно, но в то же время он и горд, что смог заставить мотор работать.

— Сниматься со швартовых! — командует Агапов. Ему сейчас нет никакого дела до переживаний Юсупова.

Никогда еще команды не выполнялись с такой быстротой. Не прошло и минуты, как катер полным ходом, далеко отбрасывая носом пятнистую от мазута воду, понесся за Бородачевым.

А Захар уже среди обломков… Рядом с ним усатый… Плывут столбиком…

— Юнга! Почему не докладываете? — раздается гневный оклик Курбатова.

— Не вижу ясно…

— Бинокль!

Витя совсем забыл про бинокль. В него хорошо видно, как Захар взял ребенка и перевернулся на спину.

Усатый плывет рядом с Бородачевым… Вот он что-то говорит Захару. Поплыл к доске и ухватился за нее. Она утонула… К другой… И она тонет! Мужчина смотрит по сторонам… Плывет навстречу катеру. Он уже совсем не поднимает рук из воды.

— Из сил выбился, — слышит Витя около себя шепот.

Да, мужчина с усами тонет. Его голова чуть виднеется над водой, а сам он почти не продвигается вперед.

Звякнул машинный телеграф, требуя самого полного хода, и катер рванулся, как лошадь, почувствовавшая кнут. Из-под его винта фонтаном бьет белая пена. Успеют ли?..

Бородачев рядом с катером. Изотов свесился за борт и протянул руки, чтобы взять ребенка.

— Ребенка бери, а Бородачеву — круг! — командует Агапов.

Катер замедлил ход. Вот Трофим Федорович уже стоит на палубе с ребенком на руках и говорит, вытянув губы:

— Тю, дурень! Его спасли, а он плачет!

— Захарушка! Держись за круг! — кричит Агапов, и круг тяжело шлепается в воду недалеко от Бородачева.

Теперь спасти мужчину с усами — и все. Его голова временами скрывается под водой.

— Держись, милок! Идем! — кричат ему с катера.

Но когда катер подошел к обломкам, на поверхности Волги никого не было…

Несколько секунд все смотрели по сторонам, надеясь, что еще появится этот незнакомый человек, а потом два матроса нырнули в ленивые волны, поднятые катером. Матросы то появлялись на поверхности, то исчезали в глубине, а на катере их ждали, были готовы помочь им.

Наконец медленно всплыл, отдуваясь, один из них, и рядом с ним поднялось из воды бледное, с полузакрытыми мутными глазами лицо усатого мужчины. Их подняли на катер. Мужчина лежал неподвижно, беспомощно разметав руки по мокрой палубе. Вите казалось, что он мертв, но матросы упорно делали ему искусственное дыхание, растирали сукном его тело, и вот изо рта его хлынула вода, потом он глубоко вздохнул и посмотрел на склонившихся над ним моряков.

Скоро он окончательно пришел в себя.

— И чего тебя, мил человек, понесло обратно на середку, раз силешек мало осталось? — ласково выговаривал ему Трофим Федорович.

Катер забрал с берега всех спасшихся с парохода людей и вновь быстро бежит по спокойной реке.

— Вы нас на какую пристань высадите? — спросил один из мужчин.

— Пока доставим к бакенщику. Он тут недалеко живет, — объяснил Курбатов. — Нам уходить отсюда нельзя, но командование мы известим, и вас скоро заберут. Во всяком случае, ночевать там не придется.

Витя стоит у пулемета, наблюдает за небом и одновременно косится на женщину, которая, улыбаясь, прижимает к себе сына, смотрит на него глазами, полными счастливых слез, и что-то наговаривает. Мальчик смеется, показывая в улыбке первые два зубика…

Катер сбавил ход и ткнулся носом в яр. Маленький бревенчатый домик словно спрятался под развесистым дубом. Его и видно только с реки. Много таких домиков на обоих берегах Волги. Как хорошо и спокойно, наверное, было здесь раньше!

В этом домике живет бакенщик Соснин. Должность у него, кажется, небольшая, а попробуйте без него! Многие видят ночью на реке красные и белые огоньки, но не все знают, что это дело рук бакенщика. И вовсе не для красоты он зажигает их. Они горят над опасными для пароходов местами. Не будет их — не узнает капитан парохода, где мель, где камни, и налетит на них пароход.

Бакенщик Соснин, или просто Данилыч, как его звали соседи, родился здесь, здесь рос, здесь и начал работать, приняв участок от своего отца. Свое дело он считал важным, нужным и любил его, но как только началась война, опостылели ему бакены, створные знаки и перевальные столбы. Посоветовавшись с матерью и женой, Данилыч забросил за спину маленький мешок с караваем хлеба, куском осетрового балыка и пошел в районный центр.

Там он пробыл два дня и вернулся домой темнее тучи: медицинская комиссия признала его негодным для службы в армии. Ну будь бы Данилыч действительно больной, тогда бы еще туда-сюда, а то ведь какое-то плоскостопие обнаружили у него врачи. Нашли к чему придраться!