Фашистские бомбардировщики еще швыряли черные бомбы на жилые домики военного городка, а над футбольным полем, которое распласталось у его западной окраины, уже зависли немецкие транспортные самолеты. Еще мгновение — и небо под ними стало пятнистым от множества почти враз раскрывшихся парашютов. Парашютисты без промедления стали обстреливать землю из автоматов. Еще не знали, как и чем она встретит, а огонь по ней уже вели. Не жалея патронов, ее обстреливали. Эти парашютисты вроде бы хотели отрезать капитана Исаева от его роты. Осознав это, он не попер упрямо вперед, а, сжимая в руке единственное свое оружие — наган и прячась за деревьями, осторожно, с оглядкой побежал в обход футбольного поля, побежал туда, где ярились советские пулеметы и лихорадочно, нервно бабахали русские винтовки, где — он искренне верил в это! — бились с фашистами его товарищи.

Давно ли фашистские бомбардировщики сбросили первые бомбы, но, когда капитан Исаев подбежал к военному городку, вместо казарм и аккуратных домиков семей командного состава увидел жарко пылающие кострища. Ни на минуту не задержался около того дома, в котором прожил несколько последних месяцев. До тех пор не позволил себе и мгновенной передышки, пока не спрыгнул в окоп своей роты, пока не выстрелил по врагу из винтовки, еще недавно бесполезно валявшейся около убитого солдата. Завладел оружием, которое считал пригодным для настоящего боя, и лишь тогда выглянул из окопа, чтобы оценить обстановку. И сразу понял, что с парашютистами будет вот-вот покончено. Даже подумал: значит, скоро жизнь войдет в норму. И спросил у подбежавшего командира взвода о потерях в личном составе, поинтересовался, как здесь-то вся эта заваруха началась. Лейтенант, еще чрезмерно разгоряченный боем, небрежно бросил: мол, о потерях доложит обязательно и сразу после того, как последнего нахального фашиста в гроб вгоним, — зато восторженно и многословно рассказал о том, что их рота, как только сыграли тревогу, бегом в свои окопы; дескать, они, эти окопы, настолько хороши и надежны, что в них любой бой и с любым врагом спокойно принять можно.

Да, окопы хороши, надежны. Полного профиля. И стенки у них обиты досками, не успевшими потемнеть от дождей, ветров и солнца. И вовсе немудрено, что те доски не успели потемнеть: начали рыть окопы в первых числах марта, а закончили работы лишь в конце апреля. Помнится, когда начали работать, иной раз солдат ломом по мерзлой земле так ударял, что искры высекались. Но сообща все трудности играючи осиливали, даже с очень большой охотой работали: понимали, для себя все это…

Потом, когда окопы извилистой и глубокой канавой уже лежали на западной окраине городка, когда каждый метр их был закреплен за кем-то из солдат полка, из округа приехала комиссия. Она, молчком, вроде бы для проформы глянув на окопы, стала выборочно дотошно расспрашивать командиров и бойцов: а что говорило командование полка, приказав рыть окопы, чем обосновало это свое решение? Может быть, панику сеяло, ссылаясь на угрозы со стороны дружественной нам Германии?

И сейчас не знал капитан Исаев, откуда и чья подсказка подоспела, но все, кого бы комиссия ни спросила, в голос твердили: не было вовсе разговоров об угрозах со стороны дружественной нам Германии, окопы рыли исключительно для учебных целей; для большей действенности боевой подготовки, как командование полка объяснило.

Капитан Исаев, вспомнив о вчерашнем разговоре с командиром полка как о чем-то вовсе малозначительном, невольно и с уважением подумал, что у того есть особое чутье на тайную опасность, что ему весной этого года вовсе не случайно присвоили звание подполковника.

Еще гремели отдельные выстрелы, а солдаты уже подбрасывали ему и вопросы, и предложения. Вроде — это война, товарищ капитан, или пограничный инцидент? Надо бы, товарищ командир роты, пока другие не додумались, получить со склада побольше боевых патронов: те, что были, почти полностью расстреляли.

Он, хотя и сам толком ничего не знал, хотя еще несколько минут назад и думал иначе, на вопросы о том, война ли это, отвечал утвердительно. И сам не мог объяснить почему, но неизменно говорил, что это она, проклятущая. Еще успел приказать подправить окопы, кое-где пострадавшие от бомб, да от каждого взвода по одному отделению послал за патронами и гранатами; больше брать велел «лимонки». Не успели по-настоящему ни накуриться, ни взяться за порученное — с запада пришел новый косяк фашистских самолетов. В нем были только бомбардировщики. Эти свой груз сбросили исключительно на окопы. Не все сразу, не за один заход, а на полчаса непрерывной бомбежки это нехитрое дело растянули. Вот кое у кого и взыграли нервишки, вот все в окопах почти и оглохли, потому и не услышали рева многих танковых и автомобильных моторов. Танки и автомашины сначала увидели. Они шли по шоссе, которое почти в двух километрах от городка струилось по опушке заболоченного леса. Шли быстро, но без излишней спешки, словно совершали самый обыкновенный переход по своей земле.

Потом, уже миновав то, что осталось от военного городка, танки вдруг остановились, развернули башни и из орудий начали беглый обстрел окопов. А из нескольких больших грузовиков, которые тоже замерли на обочине шоссе сразу за танками, повыпрыгивали фашистские солдаты. И упали на землю, слились с ней так, что вовсе от глаз скрылись.

Не все танки и грузовые автомашины здесь остановились. Лишь малая часть тех, что шли по шоссе, замерла тут, сойдя на обочину. И еще — откуда-то по нашим окопам стали бить фашистские минометы. Прицельно, кучно бить.

И капитан Исаев понял, что все эти действия врага давно продуманы и, может быть, даже отрепетированы до самых малых мелочей, что фашисты намереваются окружить и уничтожить его родной полк. Моментально пришло и ответное решение: надо немедленно отходить, выводить полк из-под готовящегося по нему удара! Куда отходить полку? Сейчас еще возможно и к морю, и точно на восток, откуда в спины солдат полка бьют пока лишь одиночные немецкие автоматы; догадался, что это обнажили свое поганое нутро местные фашиствующие молодчики. Он хотел одним маневром и полк из-под вражеского удара вывести, и тех ублюдков напрочь сокрушить. Но был он только командиром роты. Потому и смолчал. Просто стал стрелять из винтовки по подползающим фашистам или, когда снаряды, мины и бомбы грозились рвануть угрожающе близко, старался вжаться во вздрагивающую стенку окопа.

Это уже завтра утром капитан Исаев узнает, что командир полка не приказал начать отход лишь потому, что ему твердо обещали скорую и действенную помощь, что позднее, когда часть, спешившая им на выручку, вдруг напоролась на вражескую танковую засаду и крепко увязла в кровавом бою, и первый приказ был отменен, командир полка, раненный смертельно, как считали его помощники, доживал последние минуты; вот, чтобы не отравлять их черной вестью, и скрыли от него горькую правду. Но минуты во многие часы слились. Иными словами, хотели сделать как лучше, а получилось…

То, что уцелело от полка, с наступлением ночи, когда угомонился самый настырный фашистский пулеметчик, ушло от пепелища своего военного городка, волею судьбы ставшего полем их первого смертельного боя. Много ли вообще бойцов от полка уцелело — этого капитан Исаев не знал, ему начальством только и было сказано, что он обязан временно принять под свое командование весь тот батальон, в который входила его рота; дескать, все другие командиры, еще вчера имевшиеся в батальоне, сейчас выбыли из строя. От батальона, еще утром полнокровного, ему досталось лишь шестьдесят семь рядовых бойцов и командиров отделений, двенадцать из которых были настолько поранены, что их надлежало нести на восток, а еще лучше, еще вернее — немедленно положить на операционный стол, чтобы, тщательно обработав раны, окружить полным покоем. Но ему предписывалось начать движение без промедления. Сначала к морю, еле слышно и успокаивающе шумевшему волнами, а потом берегом и обязательно через такие-то населенные пункты. Даже место и время встречи с главными силами полка ему было указано с точностью до минуты!