Анна, блаженно прикрывая глаза, улыбалась.

— Ну почему? Почему мне никто и никогда не предлагает такой работы? Английский я знаю, на физиономию не Клаудиа Шиффер, конечно, но уж и не страшнее атомной войны. Нет, Ань, ты мне объясни: почему тебя аж в твоем глухом Шацке счастье нашло, а до меня ему лень было пару станций метро проковылять? Есть справедливость на этом свете или нет?

К увещеваниям косметолога относительно того, что во время сеанса нужно лежать спокойно, она относилась без особого почтения. Однако щурилась довольно, как пригревшаяся на солнышке кошка, и, казалось, от удовольствия готова была растечься в сладкое, сияющее от счастья озерцо. В конце концов бодягу с Ларискиного лица сняли ватными тампонами, и она смогла заговорить абсолютно свободно:

— Слышь, подруга, а ты там за меня словечко не замолвишь? Осокин твой вроде ко мне симпатией проникся, раз даже в салон на халяву пригласил. Да и, сама говоришь, офис здоровый, народу много. Кому помешает еще одна квалифицированная и милая переводчица с английского, умеющая быстро соображать и ладить с людьми?

— Ой, Ларис, — помотала головой Анна, — погоди, не торопи меня. Я сама там, по сути, ни дня еще не проработала. Как я могу тебя рекомендовать? Да мне до сих пор кажется, что вот-вот ошибка выяснится и все исчезнет, как будто не было. Не для меня это все. Не для меня. Надо же! Референт президента компании. Выписанный наложенным платежом из Шацка! Это же смешно!

— Чего смешного? — изумилась Лариска.

— Да все смешно. Все с начала и до конца. Москва! Столица! Миллион языковых вузов. Безработные переводчики. Девочки с тремя дипломами, знанием всех возможных языков компьютера, да еще и с ногами от ушей. И тут кому-то вдруг понадобилась я — чуть ли не тридцатилетняя тетка из области.

— Нехило ты округляешь: «тридцатилетняя»! Я так всегда говорю, что мне — двадцать пять.

— Подожди, Ларис, в самом деле! Мне далеко не двадцать, я — вдова, у меня маленький нездоровый ребенок, которому нужен детский сад и тщательный уход. У меня нет опыта подобной работы, я ничего, кроме школы, не видела. Я не умею одеваться, не умею себя подать. Да, я в офисе ничего не знаю! Представляешь, что будет, когда начнутся всякие зарубежные делегации или, того хуже, поездки? Еще шеф этот, который «совсем не простой» человек.

— О! На будущее все-таки прикидываешь! Это положительный симптом. Значит, не собираешься бежать куда глаза глядят?

— Нет, бежать-то, конечно не собираюсь. — Анна повернула голову и слегка приподнялась на локте. — Но все равно, странно это все.

Минут через десять в зал зашла востроносая шатенка в полупрозрачном брючном костюме. Улыбнувшись Анне, пригласила пройти за ней. В маленьком кабинете с уютным диванчиком и мягкими креслами усадила клиентку лицом к свету и принялась задавать самые обыкновенные вопросы, что-то беспрерывно рисуя мягким карандашом на больших белых листах.

«Какое время года больше всего любите?», «„Сова“ вы или „жаворонок“?», «Нравится ли вам отдыхать у моря?», «Как зовут вашу дочь?», «Как вас называла в детстве мама?»

Анна отвечала, изредка разглаживая на коленях вискозное платье, и понимала, что ей ужасно не хочется, чтобы недоразумение (ошибка или что там произошло с ее приглашением на работу?), в конце концов разъяснилось.

В конце беседы стилист показала ей изрисованные листы. И Анна увидела себя в облегающем, до середины колена платье, в мягко фалдящей длинной юбке и прямом, со скромным декольте, жакете. В вечернем туалете с тонюсенькими бретельками и темной узкой ленточкой на шее и в брюках на широком, подчеркивающем талию поясе. У женщины на рисунках была немного другая прическа: чуть отфилированная, неровная челка и волосы, пышной волной сбегающие к плечам.

— С моими волосами никогда ничего подобного сделать не получится, — неуверенно попробовала отшутиться Анна. — Природной роскоши не хватит.

Но стилист лишь покачала головой:

— Все получится. У нас в салоне — превосходные, мирового класса, специалисты. Главное — ваше желание. И обратите внимание на макияж. Вот здесь. В цвете.

Анна добралась до последнего листка и тихо ахнула. А потом ахнула еще раз, увидев свое отражение в зеркале. А Лариска так и вовсе завизжала, не желая сдерживать восторг:

— Ну, мать, отпад! Синди Кроуфорд и рядом не лежала! Бог ты мой! А с волосами твоими что сделали! Вот это цвет! А глаза! Скажи, ты когда-нибудь знала, что у тебя такие глаза?! Я, например, не знала!

А Анна все смотрела и смотрела в зеркало. И не могла наглядеться. Хотя и говорила себе: «Перестань! Вставай уже! Стыдно. Неловко». А оттуда, из серебристой амальгамы, на нее глядела совсем еще молодая, лет двадцати трех, женщина с нежной персиковой кожей, легким румянцем и сочными, яркими губами. У этой женщины были пепельно-русые роскошные волосы и глубокие, сияющие глаза. Но она отчего-то не могла улыбнуться.

— Теперь — в самый крутой кабак, в казино, в Гранд-опера, — щебетала Лариска. — Во всяком случае, в метро такой — не место!

— В детский сад, — одними губами проговорила Анна. — Прямо сейчас мы поедем в детский сад. Я ужасно соскучилась по Наташке. И, ты знаешь, мне кажется, все начинает сбываться.

Лошадь у Анны была умная. Или просто ленивая. Скорее всего — и то и другое, что, впрочем, Анну вполне устраивало. Она с ужасом представляла, что было бы, если б ей попалась глупая и жизнерадостная. А эта идет себе тихонько по парку, еле ноги переставляет. Думает о чем-то своем, тихонько кивает каким-то своим лошадиным мыслям. Вроде как она — сама по себе, Анна — сама по себе.

Анна представила себя лежащей на больничной койке, всю в гипсе. Рядом, на стульчике, плачущую Наташку.

— Мамочка, пообещай мне, что ты больше никогда, никогда не будешь на лошадке кататься! — всхлипывала та.

— Обещаю, солнышко. — с трудом шевелила Анна свободной от гипса верхней губой.

«Ну и зачем все это? — едва ли не со злостью подумала она. — Хоть бы объяснили толком, для чего я должна уметь ездить на лошади! А то ведь: нужно, и все! А завтра еще заставят с парашютом прыгать. Ах, не спрашивайте зачем, но вам просто необходимо научиться прыгать с парашютом.»

Вообще-то Анна догадывалась, что умение грациозно сидеть в седле, скорее всего, пригодится ей во время предстоящей поездки в Лондон. Но зачем тогда учатся ездить верхом все остальные? Каждый четверг весь персонал фирмы заканчивал работу на час раньше и в обязательном порядке отправлялся «на конюшню». А по вторникам — на теннисный корт. Такова была воля президента! Сам он, по словам Галины и других работников, держался в седле так, будто всю жизнь провел среди индейцев или лордов, кому как нравится. А уроки тенниса ему давал не кто иной, как Кафельников, с которым Нестеров был очень дружен. То, что у подчиненных могут быть какие-то другие увлечения, его, видимо, мало интересовало.

«Ничего себе начальничек, — с ужасом думала Анна. — Тиран! Деспот! А мне ведь с ним каждый день общаться придется.»

До сих пор Анна видела его только в окно из их совместного с Галиной кабинета на четвертом этаже. Черные волосы, широкие плечи. Впрочем, под таким углом наблюдения любой мужчина состоял только из макушки и плеч. Энергичным шагом Нестеров преодолевал два десятка метров от машины до подъезда или наоборот. Осокин пока не спешил представлять нового референта шефу. Не хотел, наверное, показывать полуфабрикат. Анна тем более события не торопила.

К тому же через несколько дней после ее появления в офисе Нестеров улетел в Новосибирск, где какой-то НИИ готовил для него документы по новым строительным технологиям, позволяющим при возведении небольших зданий обходиться без бетонных работ. А значит, не снижать темпов строительства даже в самые лютые зимы. Узнав об отъезде, Анна вздохнула с облегчением. Ей тоже не хотелось при первой же встрече разочаровать будущего шефа. Впрочем, в этом, как и во многом другом, она вполне полагалась теперь на своего доброго гения — Олега Осокина. Все эти дни она чувствовала его поддержку и активное участие, в котором, сколько ни старалась, так и не смогла уловить какого-то другого интереса, кроме делового.