Осень. Бои идут день и ночь, за каждую деревушку, высоту, речку. Потому что это было уже Подмосковье. Москва была рядом, совсем за спиной. Будет им "молниеносная" война. Захлебнуться они, пуская нам кровь и деря жилы и своею кровью. А от тебя, милая, по-прежнему нет известий, неужели опять ошибка. Мы укрепляем оборону и роем противотанковые рвы. Промежутки между полками начиняем минами. Все дороги перекрыли артиллеристы. Кажется, предусмотрел всё…, но опять и опять езжу, перепроверяю всё сам. Нам нельзя ошибиться. Разведка донесла: перед нами сосредоточены огромные силы. Враг рвётся к Москве. Нам придётся стоять на смерть.

Так и есть. Небо черно от самолётов. Нас бомбят. Мощная группировка идёт на нас. Приказ один:- "Ни шагу назад!" Отступать действительно больше некуда. За нами Москва! Я знаю, страна затаила дыхание, а весь мир сейчас навострил ушки. Я остановлю эту нечисть Юлия или лягу тут сам. Ты прости, солнышко, если мало любил. Сейчас понимаю: надо было больше…

Бои, кровь, потери… Я не вылезаю с передовой. Пулемётные очереди свистят надо мной, как ветер. Вчера опять попала на глаза та девчонка "воробушек". Молодец, жива. Насыпал ей конфет, что несли девушкам — связисткам. Обрадовалась. Сиганула на шею, как наша Адуся, чмокнула в щёку. Я обалдел, ничего себе дочернии порывы, я всё-таки командующий. Наверное, это было написано на моём лице, потому что она, смутившись, убежала. Смотрю на тревожное небо. Какая погода нас ждёт завтра? Смогут летать вражеские самолёты или мы отдохнём от этой сволочи хоть день. Солнце уже зашло и на горизонте медленно гасли сочные багровые отблески заката. С утра вновь на передний край. Вся Москва взялась за оружие и люди роют и роют противотанковые рвы. В основном это женщины. Их бомбят, а они роют. Волосы дыбом встают, когда думаю, что и вы вот так где-то… Стаи коршунов опять летят на Москву, зловеще гудят моторы, но фиг вам прорвётесь, это вам не начало войны.

Был у Панфилова. Дивизия крепкая, полнокровная, хорошо обученная. Они будут драться. Сейчас главный наш противник — танки. Выбить у немца танки, — значит овладеть боевой инициативой.

Волоколамское шоссе… Разъезд Дубосеково. Немцы жмут. Пытаются выйти к Истринскому водохранилищу. Сложный рубеж Истра. Надо выбрать правильную позицию. Здесь придётся не один день отражать яростные атаки противника. Приходится на ходу учить командиров. Стараюсь втолковать им, что их резерв- это их маневр. Фашисты озверели и прут. Понятное дело у них приготовлено всё к параду на Красной площади. Нет только её самой.

Разведка доносит, что на клинском направлении быстро накапливаются немецкие войска. Вероятнее всего готовится прорыв южнее водохранилища. Войска же нашей армии ведут кровопролитные бои с противником в десяти километрах от Истринского водохранилища. А ведь оно и сама река Истра- хороший оборонительный рубеж. Если отойти на эти десять километров, то немцев, можно будет остановить. Посоветовался с помощниками- они за. Это даёт шанс и спасает людей. Изучив всё ещё раз докладываю Жукову. Тот не слушая в крик: "Стоять на смерть! Не отходить ни на шаг!" Меня оглушил такой ответ. Уж слишком выгоден для нас этот план. Долго думал, что делать? И всё же пытаясь спасти людей, нарушая за всю свою солдатскую жизнь первый раз субординацию, через голову командующего фронтом обратился к начальнику Генерального штаба Шапошникову. Он признал предложение правильным и санкционировал его. Ясно, что на то дал согласие Сталин. Через несколько часов прилетела телеграмма от Жукова: "Войсками фронта командую я! Приказ Шапошникова отменяю". Я пережил мерзкие часы. Почему нужно гробить море народу там, где можно выполнить задачу малой кровью. Только когда враг у стен Москвы, не время вступать в спор командующим. Я должен точно и безоговорочно выполнить приказ. Без этого воевать и побеждать нельзя. Будем стоять насмерть.

Люлю, это наш рубеж. Мы ляжем здесь все или отобьём эту сволочь. Некуда отступать. За нами ворота к Москве.

Надо ехать в войска. День будет жарким.

А время крутит стрелки. Придавившее нас к земле небо разорвалось первым снегом. Удивлённо ловлю снежинки, которые тут же таят на тёплой ладони. "Снег, белый снег, как твоя кружевная фата, в день нашей свадьбы, собранная атласными цветочками наверху. Белые кружева струятся по твоим плечам, выгнутой спинке, прячут от меня розовые от смущения щёчки. Немногочисленные гости кричат "Горько!" Я целую вздрагивающие губки и тороплю время, чтоб остаться с тобой наедине. Белый, белый снег простынь… В такие же ослепительно белые кружева была завёрнута Адуся. Маленький пищащий комочек, вобравший в себя твоё и моё. Если я здесь лягу, у меня будет тоже белый саван". Я украдкой достаю твой платок. Не надо чтоб кто-то видел. Прижимаю его к лицу. Он немного загрязнился и потерял вид, но это не важно. Знаю, моя девочка рада будет узнать, что он со мной неотлучно, пропах папиросами и моим солдатским потом. Она любит и примет меня любым, лишь бы добрался, дошёл, дополз до неё. Нам ждать и отсиживаться нельзя, это тот случай, когда промедление смерти подобно. Мы должны успеть окопаться на высотах и остановить врага. Я знаю, люди очертили себе рубеж и стоят на смерть, дерясь до последнего патрона, а потом, взрывая себя и врагов последней гранатой, уходят в вечность. За спинами Москва, мы не уйдём. "Но как хочется увидеть тебя ещё раз, подхватить на руки Адусю, я безумно скучаю".

Ставка, чтоб заполнить разрывы, торопливо создавала новый фронт. Мы знали, что с московских вокзалов отправлялись рабочие батальоны, получавшие оружие и обмундирование в пути. Перебрасывались курсанты училищ. Приходили всё новые и новые силы из Сибири и Казахстана. Поднялась вся страна. Возвращался из Ставки в восторженно возвышенном настроении, сердце в груди не чувствовал, как будто его и не было вовсе, работала одна голова, выстукивая в висках: "Ни шага назад!" и слова, услышанной сегодня песни:

Вставай страна огромная,

Вставай на смертный бой

С фашистской силой тёмною,

С проклятою ордой!

Слышал её в гражданскую. С другими словами. Пели "белые". И там и тут — боль за Родину. Надо признать- то было другое время и иное звучание. Об этом лучше забыть сейчас. Возможно, когда- нибудь придёт время… Время чествования георгиевских крестов и любви к Родине.

Водитель, сноровисто объезжал воронки от взрывов, ими было изрыто всё шоссе. Над нами висел "мессершмитт", но водитель не сбавлял хода. Времени в обрез, а нам надо было добраться до района выгрузки резерва. Было холодно, ветер пробирал до костей, нося по замёрзшей траве редкий колючий снег. "Как там в окопах?" В начале ноября развезённую осенней распутицей землю по вечерам обнимал ранний морозец. Погода была скверная — дождь пополам со снегом. На станциях шла выгрузка, прибывающего в столицу резерва, её прикрывала пара краснозвёздных истребителей. Взгляд застревает в небе: в разрыве туч пробилась зловеще-красная полоса. Мало сил и крайне мало резерва. Десять километров оперативной пустоты. Прикрывать нечем. А надо удержать. Как там танкисты, справятся ли с задачей? Приказываю ехать к Катукову. Его 4-ая танковая бригада переброшена мне. Не виделись с начала войны, выжил курилка. Кроме воспоминаний обговорим и ближайшую его задачу. Через неделю наступление. Броневик сопровождения поворачивает вслед. — Вольно! — остановил я кинувшегося навстречу Катукова и обнял его. — Здорово Катуков! Давненько не виделись, ну пойдём к тебе, расскажешь, что ты там натворил с Гудерианом. Как радостно встречаться с выжившими, и как тяжело слушать о погибших.

7 ноября. В мирное время это был праздник, сейчас не до этого. И вдруг, как гром среди ясного неба, войска облетела весть. Парад. Над главами Василия Блаженного, над кремлёвскими зубцами нависал жгучий мороз. Ветер хлестал по щекам. Именно в это снежное утро по площади прошли, чеканя шаг, войска. На трибуне правительство. С заиндевевшей брусчатки площади войска уходили по улице Горького на Волоколамское шоссе, на фронт и прямо в бой. Шёл резерв. Сибиряки. Праздник состоялся.