Делейт Лебэн, совершенно тому не удивившись, оказался в числе счастливчиков-новобранцев, поразив комиссию своею девяностодевятипроцентной точностью в стрельбе. Теперь молодой киборг с нетерпением ожидал какой-нибудь крутой заварушки.

В год смерти Императора Тольда Айзэна (триста двадцать третий после Пыльной Войны) и официального вступления во власть его старшего сына, Канцлера Империи Эрца Айзэна, люди вышли на улицы, выкрикивая требования упразднить существующий политический строй, как отживший своё, неповоротливый и устаревший.

Громадный многоуровневый Октополис, столица Империи — оазис цивилизованной жизни среди всё ещё радиоактивных равнин — вмещал многие десятки миллионов населения, и теперь, когда несколько из этих миллионов решили действовать заодно, стало очевидно, какую несокрушимую мощь представляют собой люди. Безликая, колыхающаяся масса, в слаженном гуле которой слышался рокот крошащихся глиняных ног колосса под названием «Империя».

Канцлер сидел в своём кабинете перед мониторами, занимавшими всю стену, то и дело поправлял маленький наушник коммуникатора и старался не упускать ни слова из многоканальной конференции с министрами и Советниками. Те принимали донесения от вверенных им тех или иных ведомств, а затем докладывали Канцлеру результаты. Он координировал их действия, отдавал распоряжения войскам, вёл напряжённую шахматную партию. Крошечные люди на жидкокристаллических экранах и впрямь казались шахматными фигурками.

Требования толпы были незатейливы, как и полагалось быть требованиям людей, ничего не смыслящих в политике и истории.

Массе пустили пыль в глаза, приманив красивой сказкой о Республике.

Империя и Канцлер с его жёсткой политикой представлялись осью зла. И люди — по крайней мере, те из них, кто сейчас в один голос ревел на улицах «Слава Республике! Долой Империю!» — судя по всему, не замечали, что эта самая Империя является лишь видимостью, устаревшим названием, а «жёсткая политика» проявляется лишь в том, что разрозненные, автономные мегаполисы вынуждены финансово и в некоторых юридических вопросах подчиняться одному из них же, лишь по традиции называемому столицей. Покойный Император отличался более либеральными взглядами, чем его старший сын и уже положил толпе палец в рот. Теперь она намеревалась отхватить руку по локоть.

Мастеров больше не устраивает частичная свобода и локальное самоуправление. Каждому из них, вероятно, хочется ввести на территории своего города свою собственную денежную единицу, закрепить политические границы, полностью перейти на самообеспечение, перестать платить налоги и сотрудничать со столицей. Но при этом иметь доступ к информации, хранящейся в Сети.

Канцлер некоторое время назад всерьёз намеревался предоставить взбалмошным вассалам автономию. Но и от Сети тоже, центровые узлы которой располагались как раз в столице. А это означало отшвырнуть хрупкую, едва поднявшуюся на ноги цивилизацию снова на ту ступень, на которой она оказалась сразу же после Пыльной Войны, когда был нарушен целостный информационный поток, и привыкшее к легкодоступной информации человечество оказалось на пороге нового Каменного века. Закрытая страна Крио не спешила делиться кропотливо собранной информацией с кем бы то ни было. Фактов и сведений, накопленных некоторыми другими микро-государствами, которые сохранились ещё на истерзанной Земле, явно не хватало для поддержания текущего уровня развития. Связь с другими континентами всё ещё была слаба. И Мастера это понимали.

Канцлер также понимал, что не позволит Мастерам заполучить полную свободу. Впрочем, многие из них и не поддерживали сепаратизм. Это спасало Империю — стоило всем Мастерам договориться между собой и объединиться, их армии могли бы одолеть армию самого Канцлера, несмотря на авиацию, танки и прочую тяжёлую технику.

Основную смуту вносил фанатик Мастер Фойста. Но без поддержки более хладнокровных и вдумчивых Мастеров он не представлял собой серьёзной угрозы. И именно эти самые загадочные, предпочитающие оставаться в тени, «хладнокровные и вдумчивые» Мастера искусно спровоцировали толпу внутри самой столицы на бунт.

Канцлер долгое время колебался, стоит ли жестоко расправляться с демонстрантами. Но затем всё же выпустил солдат на улицы для подавления бунта.

В отличие от прочих мегаполисов, в столице Империи высокопроцентных киборгов не было в том количестве, в каком они насчитывались в других городах на службе Мастеров — дело в том, что большинство боевых имплантатов считались нелегальными, и регулярная армия, разумеется, не располагала ими. Попросту не имела на это права. Поэтому против вышедших на улицы людей дрались такие же, пусть чуть лучше, оснащённые и тренированные, люди.

После некоторых раздумий, Канцлер решиться вывести на улицы и бронетехнику.

Несколько неспокойных недель в городе шли бои, плавно стихающие и переходящие в отдельные стычки, напоминающие скорее партизанские вылазки.

И когда жизнь снова вошла в своё привычное русло, внешне показавшись победой Канцлера, стало очевидно, что болезнь не вылечена, а загнана вглубь.

Люди не понимали, что в пост-ядерном мире любая вольность может привести к катастрофе, к крушению ещё хрупкой цивилизации. Тем более что обывателям важнее было личное благосостояние и сытая жизнь, впрочем, так было во все времена. А Мастера постоянно подчёркивали «жестокость и кровожадность Канцлера», «проявления тоталитарного режима», всячески возмущались тем, что, в принципе, самостоятельные города по какой-то глупой традиции вынуждены платить огромные налоги вместо того, чтобы пустить средства в оборот внутри отдельно взятого города и тем повысить материальное благополучие жителей.

Канцлер снял коммуникатор, прикрыл усталые глаза и упёрся лбом в сцепленные пальцы.

За спиной прошуршал атлас какого-то лёгкого одеяния. Канцлер хорошо знал, что это его сводный младший брат, Принц Велиар. Едва достигший совершеннолетия юноша, который ничего не смыслил в политике, да и не пытался лезть не в своё дело, но зато обладал удивительным даром успокаивать Канцлера и помогать ему выстраивать спутанные мысли в ровные шеренги. Довольно странным и даже предосудительным способом…

— Тебе нужно прилечь, — бархатно прошептал Принц, слегка наклонившись к брату и ласково погладив мочку его уха своими мягкими, гладкими, как шёлк, губами. По шее Канцлера пробежал едва ощутимый рой мурашек. Он чуть откинулся назад и приоткрыл глаза.

— Вел…

— Тссс, — улыбнулся Принц, прикоснувшись пальцем к приоткрытым губам Канцлера. — Давай ты будешь говорить только в Совете, а со мной ты будешь просто улыбаться…

И он улыбнулся первым. А потом медленно поцеловал старшего брата в губы вовсе не братским поцелуем.

С некоторых пор это стало их маленьким секретом, слегка непристойным, а оттого более пикантным. Юридически они считались братьями, но кровь в их жилах текла разная. Это позволило Канцлеру пару лет назад переступить через этические нормы. Тем более что коварный и притягательный, как ластящаяся кошка, Велиар сам элегантно и ненавязчиво его к этому подтолкнул.

Канцлер проснулся легко и довольно быстро, по своему многолетнему обыкновению. Встал, стараясь не потревожить сон брата, который спал как всегда голым. Красивый… Бронзово-смуглый на кипенно-белых простынях и по-детски обнявший подушку, по которой разметались его иссиня-чёрные волосы. Канцлер многое бы отдал за то, чтобы просто проваляться весь день в постели рядом с ним, ничего не делая. Но на это у главы государства не было ни времени, ни права. Особенно времени.

Совершив все необходимые утренние процедуры и велев принести ему кофе, Канцлер заперся у себя в кабинете и работал до полудня, прежде чем кнопочка вызова на селекторе замигала, и голос секретаря сообщил:

— Господин Канцлер, к вам посетитель. Принять просит срочно.